И. Т.: Да, о Юркевиче Набоков вспоминает в романе «Дар», в главе о Чернышевском.
Б. П.: Да, вот именно эту констелляцию уместно вспомнить. Набоков, разоблачающий Чернышевского, – это писатель, сформированный в культурной линии, идущей от Соловьева, а не от Чернышевского. Чернышевский, Писарев, раньше Белинский, на культурном безрыбье считавшиеся в России философами, слов нет, создали в России традицию – но традицию, обернувшуюся в конечном итоге погромом культуры. Тогда как от Соловьева можно вести линию знаменитого русского религиозно-культурного ренессанса начала двадцатого века. Именно тогда Соловьев стал иконой и знаменем. Его имя называлось всегда и только вместе с именами Льва Толстого и Достоевского, это были три кита новой культурной эпохи. Поэзия символизма, ново-идеалистическая философия, сборник «Вехи» как некий пик – вот атмосфера этой новой культурной эпохи, начало которой, вне всякого сомнения, можно вести от Владимира Соловьева. Он всячески прославлялся, выдвигался на первый план людьми новой культуры. Скажем, созданное в Москве Религиозно-философское общество было имени Соловьева. Выпускались сборники памяти Соловьева, в них участвовали лучшие тогдашние философы – Бердяев, Сергей Булгаков, Франк, Эрн. Сергей Булгаков в начале века написал большую статью «Что дает современному сознанию философия Владимира Соловьева» – и выступал с докладами на основе этой статьи в разных городах России. Эта статья, кстати, и по сегодня лучшее пропедевтическое чтение к теме Соловьева, отличное введение в его философию.
И. Т.: Я, признаться, эту работу Сергия Булгакова не читал, но прочел книгу Алексея Лосева.
Б. П.: Книга Лосева – весьма объемистое сочинение, два тома, с нее начинать тяжеловато. Но, конечно, это чрезвычайно ценное исследование, и, что особенно ценно, книга вводит в эпоху Соловьева, так и называется «Владимир Соловьев и его время». Соловьев взят в его отношении к Льву Толстому, Розанову, Леонтьеву, Ницше, Мережковскому, к современным ему академическим философам или, скажем, богословам официальной церкви. Или к поэзии символизма, к Брюсову, Бальмонту, Блоку.
Широкая культурная панорама. Вообще это было удивительное событие – выход этой книги А. Ф. Лосева в советское время, в 1983-м, кажется, году.
И. Т.: У книги Лосева было два воплощения: в 1983-м вышло малое издание, скажем – книжечка, вот ее я и читал на скамейке в Михайловском, поджидая группу туристов. Дело в том, что тираж этого малого варианта был сознательно властями загнан в провинцию. Не уничтожен, поскольку нашлись защитники книги, а именно загнан. Продавалась она где-то в Барнауле, в заготконторах на Алтае, чуть ли не в обмен на кедровые орешки и рога архаров. А вы, конечно, имеете в виду большое, полное издание.
Б. П.: Книга Лосева написана так, будто не существует никакой советской власти, совершенно непринужденно, на голубом глазу, как сейчас говорят, цитируются эмигранты Бердяев, Булгаков, Мережковский – или не упоминавшийся в советской литературе Розанов, в одном месте названный «совершенно гениальным человеком» (хотя, ясно видно, Лосев Розанова не любит и в другом месте называет анархиствующим декадентом). А лично я был удивлен и, слов нет, польщен тем, что А. Ф. Лосев меня упомянул в положительном контексте, сославшись на автореферат моей диссертации «Славянофильство и кризис русской религиозной философии», защищенной в 1971 году. Конечно, интерес маститого патриарха к моей скромной работе, его сочувственный отзыв был связан с тем, что я одним из первых написал о Соловьеве во вполне корректном тоне, дал по возможности адекватное описание некоторых тем его философии, без привычной тогда брани по адресу реакционных идеалистов и церковников. Считалось, что философский идеализм и религиозные интересы – это показатели культурной и политической реакции, и сомневаться в этом не дозволялось. Но как раз Соловьев был отчетливым либералом, чуть ли не левым, критиком застойного церковного православия и, что называется, светлой личностью. Он однажды в публичном докладе заявил, что христианский прогресс в наше время осуществляют не церковники, а революционеры.
Вообще подобные темы, имена и сюжеты в русском культурном прошлом в советское время скорее замалчивались, и только постепенно и осторожно начинали всплывать как раз где-то к семидесятым годам. Но это советские дела, можно сказать, совковые, а в русском историческом контексте именно философски-религиозный синтез, расширение культурных рамок за пределы нигилистической традиции грубого материализма шестидесятников, выход в широкое культурное поле, разрыв с культурным утилитаризмом, со всем тем, что Бердяев в «Вехах» назвал народническим мракобесием, – вот что было новым и ценным, вот что было религиозно-культурным ренессансом начала двадцатого века. Кратчайшая формула этой новации как раз такова – Соловьев вместо Чернышевского.
Но – в этом не то что нынешний, а непреходящий интерес в судьбе Владимира Соловьева, – то обстоятельство, что он и на своем своеобразном, новом, небывалом ранее в России пути продемонстрировал всю ту же русскую судьбу. Это можно назвать срывом русского пути. Что-то начиналось, что-то хорошее – а кончилось плохим. Раскрылись горизонты – и уперлись в тупик. Начиналось оптимистической надеждой, а обернулось катастрофой и предчувствующим сознанием катастрофы. Оптимизм исторического пути культурно молодой нации обратился интуицией трагического конца. Радостное начало и трагический конец – вот судьба Соловьева, русская судьба.
Тут можно и нужно привести слова А. Ф. Лосева – некое краткое резюме долгого нам предстоящего разговора о Соловьеве:
…одна идея, которую можно с полным правом считать для Вл. Соловьева окончательной, итоговой и заключительной, – то, что можно назвать философией конца. В течение всей своей жизни Вл. Соловьев только и знал, что наблюдал концы. <…> мы не ошибемся, если вообще назовем всё мировоззрение Вл. Соловьева не иначе как философией конца.
Вот это положение мы и будем разворачивать в ходе предстоящей беседы. Ну, а начать надо с краткой биографической справки. Владимир Сергеевич Соловьев родился в Москве в 1853 году. Отец его – знаменитый русский историк Сергей Михайлович Соловьев. Мать происходила из украинского рода, числившего в своих предках философа Сковороду. Старший брат Владимира Соловьева Всеволод Соловьев был автором в свое время весьма популярных исторических романов.
И. Т.: Да, они в постсоветское время вовсю переиздаются.
Б. П.: Нужно еще упомянуть сестру Поликсену Сергеевну, довольно известную в свое время поэтессу, бывшую в числе предтеч позднейшего поэтического декаданса – если брать последний термин не в уничижительном смысле, а как ходовое одно время обозначение новой символистской поэзии. Поликсена Соловьева писала под псевдонимом Аллегро, темы ее стихов можно назвать сапфическими. Но и сам Владимир Соловьев был очень интересным поэтом, вот уж точно предшественником поэзии символизма. Молодой Блок от него в колоссальной зависимости, его Прекрасная Дама в сущности перепев одной из тем Соловьева – даже не поэзии его тем, а философии. Мы об этом будем еще говорить.
И. Т.: А ведь символизм (колыбельного этапа) Соловьев резко критиковал. И остроумно. Критиковал не только в рецензиях, но и в стихотворных пародиях. Особенно от него досталось начинающему Брюсову.
Б. П.: Соловьев вообще был остряк, каламбурист, человек, скорее, веселый, несмотря на внешний монашеский образ и аскетический тип личности.
И. Т.: Выпить при этом был не дурак.
Б. П.: Да, и Лосев в своей книге один из пунктов в разделе о личности Соловьева назвал «О винопитии». Это прелестное старинное слово сейчас на компьютере просто не напишешь – сразу же заподозривается и подчеркивается красной чертой, нет такого слова в компьютерном тезаурусе. И вообще, Алексей Федорович Лосев старинный человек, «с раньшего времени», как сказал бы Паниковский. Не нам чета, сколько бы мы диссертаций ни защитили.
Некоторые внешние вехи жизни Соловьева. Окончив московский университет в 1874 году, защитил магистерскую диссертацию на тему «Кризис западной философии. Против позитивизма». Эта защита стала заметным событием московской интеллектуальной жизни, и о молодом философе заговорили как о гении. После этого Соловьев уехал на Запад для усовершенствования и подготовки к профессорскому званию. Жил в Лондоне, изучал в библиотеке Британского музея всякие сложные предметы, вроде философии гностиков и иудейской Каббалы, потом сорвался в Египет, где произошло некое удивительное в его жизни событие – впрочем, не в первый раз, а в третий – в египетской пустыне ему явилось видение Небесной Софии Премудрости Божией. Он позднее написал об этом поэму «Три свидания». О Софии нам много сегодня придется говорить. Вернувшись, Соловьев начал преподавательскую деятельность в Петербургском университете, но вскоре прекратил ее по очень интересной причине: он выступил в защиту цареубийц 1 марта, призвал нового царя помиловать их, отпустить с миром. Кстати, Соловьева отнюдь не уволили из университета, он сам ушел, посчитав, что такое его вольномыслие несовместимо с государственной службой. Он продолжал читать философские предметы на разного рода частных Высших курсах, выступал и с популярными лекциями, одним из циклов таких лекций были его «Чтения о Богочеловечестве» – важнейшая, считают многие, репрезентация его философии. Но, в общем, восьмидесятые-девяностые годы для Соловьева – это деятельность свободного публициста. Одно время усиленно хлопотал о соединении христианских церквей, писал об этом, но эти его сочинения запрещала в России церковная цензура, и он издавал их на Западе, репрессиям за это, понятное дело, не подвергаясь. Написал книгу «История и будущность теократии», сформулировав в ней свою теократическую утопию, от которой в общем и целом отказался, поняв ее несбыточность. Чтобы потом к этому не возвращаться, дадим сейчас основную его мысль. Теократия – религиозно определяемое государственное устройство – должна быть создана объединением христианского ныне расколотого мира. Главные фигуры такого устроения – царь, первосвященник и пророк. Элемент священства в такой свободной теократии будет представлен римским престолом, царство – русским царем, пророческая миссия по опред