Мы прошли за ограду и направились к главному входу. Наверное, по ночам психбольница с ее запертыми воротами и высокими стенами навевает мрачные фантазии и дурные сны, но сейчас я не чувствовал никакой угрозы. В вестибюле за стойкой сидела санитарка, лицо у нее было грубое, словно его вырубили топором. Она безучастно посмотрела на нас. Я обвел вестибюль глазами и поразился суровой белизне интерьера: сплошь белоснежные поверхности, залитые безжалостным сиянием ламп дневного света. Именно такое освещение отгоняет тени и призраков. Алисия провела меня к своему боссу, и в его кабинете я увидел то же самое, – нарочитую больничную белизну и безликость.
Доктор Эрик Линсейд сидел за пустым металлическим столом. Чернокожий человек, за сорок, Я удивился, но лишь чуть-чуть. Куда больше я бы удивился, если бы руководителем психиатрической клиники оказалась женщина. Или если бы доктор говорил с сильным акцентом. Но в речи доктора Линсейда не слышалось и намека на акцент. Голос у него был густой, низкий, чуть хрипловатый. Если в нем и таился намек на тропическую легкость, то он был умело замаскирован. У доктора Линсейда был очень авторитетный голос – голос влиятельных кругов.
В докторе вообще чувствовалась какая-то основательность, масштабность. Человек он был довольно грузный, но при том подвижный, и все в нем казалось мягким и округлым. Мясистые запястья и шея были слишком плотно стянуты манжетами и воротом, которые он периодически подергивал, пытаясь ослабить давление. Лысая голова напоминала отполированный купол со вмятинами; живот, этот ком плоти, туго натягивал белый халат; короткие приплюснутые пальцы казались очень сильными. Доктор Линсейд излучал спокойствие, достоинство и компетентность, быть может даже мудрость, – или я просто поддался обычному заблуждению, наделяющему всех врачей могуществом и харизмой? Походил ли он на гения? А как должен выглядеть гений? Как безумный ученый, этакий чокнутый профессор, наподобие Эйнштейна? По таким меркам Линсейд выглядел вполне заурядно.
– Мистер Коллинз, – произнес он. – Очень рад наконец познакомиться с вами. Алисия много о вас рассказывала.
Алисия перехватила мой взгляд и победоносно кивнула, понуждая меня плыть по течению и просто слушать Линсейда. Словно давала понять, что позже все разъяснится. Неужели она действительно рассказывала ему о Грегори Коллинзе? И что же она могла сказать?
– Приятно познакомиться, – отозвался я.
– Не стану кривить душой, – продолжал Линсейд, – я не прочел вашу книгу от корки до корки, но весьма внимательно ее просмотрел, и у меня появилась уверенность, что мы сработаемся.
Странно, откуда бы ей взяться? Тем не менее у меня тоже появилась уверенность – что он заблуждается.
– Из вашего труда со всей очевидностью следует, что вы очень точно и очень тонко понимаете извивы неустойчивого человеческого разума. Похоже, вы немало времени провели с душевнобольными, так?
– Я провел три года в Кембридже.
Несколько секунд он обдумывал мои слова и лишь затем рассмеялся. Смех зарождался где-то в недрах живота, а наружу вырывался пронзительным присвистом. Затем и Алисия решила, что ей тоже надо бы рассмеяться. Профессиональная вежливость соблюдена.
– Вижу, мы отлично поладим, – сказал Линсейд.
Я улыбнулся – как можно более неопределенно, официально, непроницаемо. Внезапно мне захотелось поскорее выбраться отсюда, но я не знал, как быстрее это сделать: тупо соглашаться или хранить молчание.
– У вас много обязательств, Грегори?
– Нет, – ответил я.
А что еще я мог сказать?
– Значит, вы можете приступить к работе с первого числа следующего месяца?
– Наверное, – сказал я.
– Тогда будем считать, что вы так и сделаете. Приятно видеть вас в наших рядах, Грегори.
В рядах? В каком это смысле? Я рассчитывал в лучшем случае обсудить теоретическую возможность моей работы в клинике, но Линсейд говорил так, словно я уже согласился. На такой вывод могла навести его только Алисия, и я не понимал, зачем ей это понадобилось. Я хотел было запротестовать, но тут же вспомнил, что протестовать бесполезно, да и умоляющий взгляд Алисии заставил меня воздержаться от каких-либо слов. Мне вовсе не хотелось причинять ей неприятности, не хотелось выставлять ее перед начальством в невыгодном свете. Поэтому я постарался внушить Линсейду мысль, будто согласен занять место преподавателя литературной композиции с первого числа следующего месяца. Мое согласие выглядело достаточно туманным и одновременно вполне определенным – чтобы Алисия потом нашла способ выбраться из унизительного положения, в которое сама себя загнала. Если она пожелает свалить все на Грегори Коллинза и заявит, что этот мерзавец ее подвел, я возражать не стану.
– Ну вот и хорошо, – сказал Линсейд. – Я поручу Алисии познакомить вас с нашими владениями, разъяснить условия работы, показать, где вы будете жить. Естественно, жить вам придется при клинике. Знаете, вы, писатели, – странные существа. Алисия предполагала, что вы скорее всего станете артачиться и вас придется долго уговаривать, но она, по своему обыкновению, оказалась чересчур осторожной. Что ж. Увидимся в следующем месяце. Вам понравится у нас. До свидания.
Мы обменялись символическим рукопожатием, после чего я ушел, сопровождаемый Алисией. У нее хватило совести напустить на себя пристыженный вид.
– Умеете вы манипулировать, – сказал я.
– Разве?
– Точнее, мошенничать.
– Это так ужасно?
– Да, – сказал я, – а еще – очень смешно.
Очевидно, явно и несомненно – это был тот самый момент, когда мне следовало во всем признаться, сказать, что я тоже мошенник и лишь выдаю себя за Грегори Коллинза. Мы бы вместе посмеялись над нелепостью и глупостью ситуации, поняли бы, что мы родственные души, и слились бы в объятиях, предавшись на одну ночь невероятному сексуальному блаженству, которому никогда не суждено повториться. Но я не признался. Я остался подлым и лживым, и оправдание у меня было стопроцентным: мне не дали возможности признаться.
Мы вышли из кабинета Линсейда, и Алисия повела меня осматривать клинику. Когда мы были в середине коридора – длинного прохода с низкими потолками и десятком одинаковых серых дверей, – одна из дверей с силой распахнулась и прямо к нам кинулась голая и абсолютно безумная с виду женщина. Честно говоря, более голой женщины я прежде не видел: тощая, ребра и сухожилия проступают под бледной кожей, бритая голова, тело, начисто лишенное волос. Вела она себя буйно и даже угрожающе, но глаза ее не выражали ничего, кроме пустоты. Голая женщина таращилась на нас с Алисией, и хотя выглядела она вполне зловеще, я не вполне был уверен, что она вообще нас видит. У меня возникло чувство, что в ее представлении мы запросто могли быть жуткой галлюцинацией.
– Спокойно, спокойно, – сказала Алисия.
Я не понял, к кому она обращается – ко мне, к безумной пациентке или к себе, но слова ее пропали втуне. Никто из нас даже отдаленно не был спокоен. Алисия тихо назвала голую женщину по имени – Черити, несколько раз ласково повторила имя, надеясь утихомирить ее, но даже такому профану, как я, было очевидно, что все это впустую. Черити и не собиралась успокаиваться. Напротив, она все более возбуждалась. Черити подпрыгивала на месте, беспорядочно и как-то причудливо размахивая руками.
– Кто это? – спросила она, ткнув в меня. – Новый знахарь?
– Это Грегори, – сказала Алисия. – Он будет здесь работать. Вы будете часто с ним встречаться.
Я решил, что сейчас не время возражать и говорить, что не собираюсь здесь работать. Солидарность с Алисией важнее. А еще я решил, что не время озвучивать и другую мысль, посетившую меня в тот момент: какое бы лечение ни требовалось Черити и в чем бы ни заключался ее душевный недуг, вряд ли его сможет излечить преподаватель литературной композиции. Какое-то время Черити взирала на нас с безучастной враждебностью, а потом вдруг проворно и стремительно рванулась к Алисии.
Дальнейшее было путаной и скоротечной импровизацией моего инстинкта. Когда Черити прыгнула к Алисии, я прыгнул к Черити и, по какому-то счастливому стечению обстоятельств, оказался проворнее. Я обхватил Черити за шею – как делают регбисты во время схватки. Мы рухнули на твердый холодный пол, хотя думаю, для голой Черити он оказался холоднее и тверже, чем для меня, и довольно долго – неприлично долго – возились. Мои руки хватали запретные части тела, но я и не думал останавливаться. Черити была противником неистовым и скользким, но и у меня имелись свои аргументы – я был больше и сильнее, так что смог протянуть до гулких шагов спешащих на подмогу санитаров. Они высвободили Черити из моей хватки, подняли ее и отнесли обратно в комнату, словно она была громоздкой складной мебелью, вроде шезлонга или гладильной доски. Серая дверь закрылась за ними с вкрадчивой мягкостью. Я ожидал услышать крики и шум борьбы, но из-за двери не донеслось ни звука.
– Вам не следовало тревожиться, – сказала Алисия. – Она всего лишь плясала.
– Плясала?
– Да. Пляска имеет для Черити религиозное значение. Иногда танец бывает несколько откровенным, но всегда абсолютно безобидным.
Конечно, Алисия знала о состоянии Черити много больше, чем я, но ее слова показались мне сомнительными. По-моему, “пляска” Черити выглядела весьма угрожающей и не особо религиозной.
– Видели бы вы ее в одежде. Она хиппи в душе.
– Да?
– Ну, если не считать волос.
Я был потрясен. Борьба с голой безумицей, пусть даже с голой безумицей-хиппи, не входила в список развлечений, на которые я рассчитывал в Брайтоне. Происшествие было из ряда вон, но столь стремительным и скоротечным, что я почти верил, будто оно мне пригрезилось. Неожиданно я заметил, что у меня дрожат руки.
– Вам нужно сесть, – сказала Алисия. – Давайте я покажу вам, где вы будете жить, если примете наше предложение.
Я был благодарен за то, что она сказала “если”, а не “когда”, но осматривать будущее жилье мне почему-то не захотелось. Я знал, что начну завидовать. Как бы ни были скромны здешние апартаменты, они наверняка лучше моей жалкой лондонской каморки. Какой смысл себя терзать? И все же я не нашел в себе сил отказать Алисии. И мы пошли.