— Но… — начала было Анна. — Тогда я не понимаю…
— Жена вождя умерла, — пояснил Маркелов, — то ли утонула, то ли попала под обвал в горах. Говорят, он совершил какой-то важный обряд, и боги пообещали ему вернуть жену. А вождь в ответ дал клятву сполна одарить любого, кто исполнит волю богов или хотя бы принесет весточку от них. И я уверен, что так и будет.
— Это подло, — тихо сказала Анна, вставая из-за стола. — Подло пользоваться несчастьем ближнего, чтобы обмануть и обокрасть его.
— По-моему, вам пора возвращаться в каюту, — тихо, но с почудившейся Анне угрозой, сказал Маркелов и дважды хлопнул в ладоши: на зов прибежал тот самый матрос, что недавно привел ее в кают-компанию, и встал за спиной у Анны, давая понять, что ей пора уходить; Маркелов одобрительно кивнул ему и снова посмотрел на Анну. — И постарайтесь хорошенько выспаться. Усталость, конечно, придает вам некоторый шарм, но все же, все же…
Это было невыносимо! Анна резко повернулась и вышла прочь из кают-компании.
Конечно, при других обстоятельствах она, наверное, посмеялась бы над нелепостью этой ситуации — в ее памяти еще свежи были воспоминания, когда Крестоносец грозился продать ее в гарем своего партнера по разбойному промыслу. Но тогда Анна весьма легкомысленно отнеслась к данному Валером обещанию, потому как все устремления ее были направлены на мысли о побеге и о раскрытой ею тайны исчезновения Вифлеемской звезды. И вот — опять дежавю, но сейчас Анна находилась в руках человека, куда менее сентиментального и романтического, чем Крестоносец. Доброжелательный тон господина Маркелова не мог ее обмануть. Еще в Петербурге, убеждая Анну в необходимости уехать, Ван Вирт рассказал ей о том, как развивались события в Каменногорске после их спасения.
Получив от Ван Вирта подтверждение о том, что Перминовы скрывают львиную долю своих доходов, и описание местности, в которой ими построен был секретный подземный завод, тайная канцелярия проследила курьеров, доставлявших изумруды и алмазы в столицу, Москву и другие города, где их обрабатывали у вовлеченных в это предприятие немецких и голландских ювелиров. Однако большая часть сокровищ оседала в закромах самих владельцев завода и членов их семьи, где и оседали неучтенные и не покрытые налогами состояния, делая и без того богатейших Перминовых еще богаче. Разумеется, такое самоуправство в стране, находящейся на военном положении, возмутило императора, и с Перминовых был учинен строжайший допрос.
Однако пока они винились перед государем, их управляющий срочно устранял все последствия этого происшествия. Так что прибывшие к памятной Анне и Ван Вирту часовне жандармы нашли лишь ее взорванный остов на холме против «алмазной горы». Вход в шахту и винтовая лестница тоже были уничтожены, и разобрать этот завал не представлялось возможным. Следуя, тем не менее указаниям Ван Вирта и рассказам Сони, утверждавшей, что в горе были вентиляционные колодцы, жандармы облазили все склоны горы, но не нашли и следов этих шахт. Скорее всего, они тоже были завалены, погребя под землею живыми всех, кто оставался еще на руднике. Ван Вирт не сомневался, что из опасения появления новых свидетелей, Маркелов поступил с находившимися в горе рабочими так же жестоко, как и с заимкой, от которой остались одни головешки: устроенный управляющим пожар едва не спалил пол-тайги в окрестностях горы, которая так до конца и не раскрыла своей тайны.
А потом, когда управляющий узнал от невестки Каменногорского градоначальника, что баронесса Корф жива и ее сестра — тоже, Маркелов объявил войну единственным оставшимся в живых свидетелям того, что происходило в «алмазной горе». И, сопоставив воскрешение Анны и ее спутников с приездами на гастроли Ван Вирта, он все понял и начал действовать.
Анна поняла — Маркелов был уверен в смерти мага, и благоразумно не стала спешить его в том разубеждать. Одно лишь она не могла осознать — для чего случилась эта встреча? Уже давно Анна пришла к мысли о закономерности всего происходящего в ее жизни, так что должно было принести ей это пересечение с господином Маркеловым? Она не думала, что он дан ей для новых испытаний — их и так оказалось в последние годы сверх всякой меры. А может быть, это знак против ее поездки к Репнину, против затеи их брака?
Случай уже давно стал для Анны сигналом из будущего — как будто небеса предупреждали ее или отводили с пути, который она полагала правильным, а они — опасным. Что следовало сейчас за этим похищением, что ждало ее в Калифорнии? Анна не боялась ожидавших ее событий — она не хотела проглядеть за видимыми причинами ту, настоящую, ради которой судьба столкнула на узенькой улочке небольшого японского порта двух рикш и позволила Маркелову увидеть Анну. Конечно, она понимала, что в эту минуту, быть может, экипаж «Америки» обыскивает каждый кусочек порта, каждый городской закоулок и все корабли, ждущие погрузки и отправления. Но гораздо важнее для нее было знать не то, что ее ищут, а то, что она сама найдет там, куда влечет ее неугомонная судьба, выбравшая для роли вестника этого ужасного и отвратительного ей человека.
Маркелов видел отношение Анны к себе, но не делал и попытки изменить его — он был равнодушен к людской боли и лишен сострадания, а потеря власти и богатства, которые давал ему подземный завод, сделали его еще более озлобленным. И хотя их путь до Калифорнии не был слишком долгим, а изящный и юркий клипер стремительно мчал по волнам так же внезапно, как разволновавшегося, так и утихшего океана, Анна старалась не надоедать Маркелову своим присутствием. Она с трудом могла удерживаться от осуждающих взглядов в его сторону: Анну раздражало в Маркелове все — внешний вид, с каждым днем все больше делавший его схожим с медведем-шатуном, его ухмылки, его высокомерие и презрение ко всему живому, столь выразительно и однозначно запечатленное на его лице.
И самым невозможным и убийственным в этом было отношение Маркелова к Анне, как к живому товару, как к собственности, с которой можешь делать все, что пожелаешь, но — не делаешь, ибо сила презрения твоя к человеческим мизераблям столь велика и наполнена брезгливостью, что удерживает от соприкосновения с ними. Уверена, они нашли бы много с княгиней Долгорукой, подумала как-то Анна и мысли этой ужаснулась — опять наваждение! Призраки прошлого окружали ее, но являлись ли эти видения предостережением или возвращали к чему-то важному в ее жизни? Какие перемены они несли с собою — добрые или ужасные и необратимые?
— Вам не надоело сидеть в своей каюте? — не без иронии поинтересовался у Анны Маркелов, когда после очередного молчаливого обеда, она поднялась с намерением вернуться в свой каземат, как Анна открыто именовала отведенную ей на корабле каюту.
— Вы предлагаете мне переменить обстановку? — в тон ему спросила Анна. — Сойти на берег, вкусить блага цивилизации и снова почувствовать себя женщиной, а не объектом вашей беспардонной купли-продажи?
— Все-таки, когда вы молчите, баронесса, вы нравитесь мне гораздо сильнее, — со злостью отозвался Маркелов и добавил: — Но в чем-то вы правы, и ваши пожелания, вполне возможно, в самые ближайшие часы окажутся выполнимыми.
— Что вы хотите этим сказать? — побледнела Анна от тревожного предчувствия.
— Идемте со мной! — властно велел ей Маркелов, и, невольно повинуясь его приказу, Анна вышла вслед за ним на палубу, где у руля царило незнакомое ей прежде оживление, и посмотрела в сторону, куда жестом указал ей Маркелов. — Ваши дамские мечты недалеки от истины, Анастасия Петровна. Мы приближаемся к берегу. Вот она — Калифорния, перед вами!
Анна вздрогнула, и взор ее устремился вперед, где за легкой дымкой высокого прибоя вдали угадывался скалистый берег, а дальше — зеленые горы, над которыми уже по-весеннему светло солнце. Сопровождавший их всю дорогу до Америки дождь закончился еще вчера к вечеру, и сегодня облака разбежались, уступая ветру, гнавшему их в океан.
— Вы знаете испанский, баронесса? — спросил Анну Маркелов.
— Испанский? — Анна не сразу очнулась от созерцания показавшейся на горизонте полоски земли.
— Мы прибываем в Сан-Франциско, — кивнул Маркелов, — это испанская колония, и я был бы рад, если бы вы посодействовали моей практике в их языке, пока наш корабль приближается к берегу.
— Собираетесь поразить Местное общество своей образованностью? — не удержалась поддеть Маркелова Анна.
— А кто вам сказал, что я хочу, чтобы они догадывались, что я знаю испанский? — тоже усмехнулся ее непредсказуемый собеседник. — Нет-нет, я хочу знать, что будут говорить за моей спиной — о чем станут шептаться, что утаивать и как обманывать.
— Неужели ничего для вас в этой жизни не может представлять простой человеческий интерес? — Анна не переставала поражаться бесчувствию этого холодного и расчетливого ума.
— Любопытство, не имеющее собою ясную и отчетливую цель, — пустая трата времени и никчемная слабость, — дал Маркелов ей резкую отповедь и зло переспросил, — так вы поможете мне?
— Я знаю испанский, — кивнула Анна, справедливо посчитав, что дразнить зверя ввиду приближавшегося с каждым новым взлетом клипера на волнах финала их путешествия — опасно. И к тому же идея, подсказанная Маркеловым, показалась ей весьма полезной — Анне стоило и самой вспомнить язык, который ходил в Марселе наравне с французским и итальянским, и потому она, ожидая отъезда на Мартинику, коротала дождливые зимние вечера, изучая его.
— Вот и славно, ваше сиятельство, — облегченно вздохнул Маркелов, но все же, по минутному раздумию, счел необходимым добавить. — Однако не надейтесь, что я размякну от вашей любезности и откажусь от своих планов. Вы не сойдете на берег в Сан-Франциско, и, обсудив с господами испанцами все дела, мы отправимся в горы… Быть вам, баронесса, женой индейского вождя!
И Маркелов громко и отвратительно засмеялся своей выдумке.
Глава 3Северино
«Великий вождь Амат-тин — Неприступная Скала, прозванный иноземцами Северино — Строгий за свою справедливость и суровый нрав, встал во главе десяти племен после смерти своего отца от руки испанского воина, когда не пожелал продать бледнолицему свое ружье старинной работы с инкрустацией из драгоценных камней, что поднесено было Чу-гу-ану большим вождем из Президио в Сан-Франциско в знак дружбы и мира с племенами, живущими в наших горах.