Но даже это не задело нашего героя. Он только запыхтел и буркнул: «Ну что же».
— А, привет, Эрик. Мы как раз о тебе говорили.
— Я так и думал, — сказал Эрик Даксфорд. Он явно был в том неприятном расположении духа, когда человек ищет, на ком сорвать злость, и притом не знает точно, с кем бы поругаться. — Я слышал, вы во вторник вечером заходили ко мне в контору.
— Но я же не знал, что это ваша контора, — ответил Джон, рискованно откинувшись на стуле. — Судя по надписи на дверях я считал, что фирма принадлежит Смиту и Силвермену.
— Смит уже на пенсии, — сердито бросил Эрик. — А Генри Силвермен — мой компаньон. И чертовски хороший коммерсант.
— Так что адвокат там только вы один.
— Ну и что? — спросил Эрик. — Он разбирается в праве лучше, чем любые два заскорузлых жополиза из этой богадельни вместе взятые.
— Не сомневаюсь, — согласился Джон. — Наверняка он близко — я даже сказал бы непосредственно — знаком с некоторыми областями права, как например нарушение условий договора или такой прекрасный старомодный проступок, как сманивание служащих.
— Послушайте, вы… — начал Эрик. — Подумай я, что вы все рассказали Бёрли…
— Ведь вы чертовски хорошо знаете, что я этого не сделал, — холодно заметил Джон. — И если вам от этого станет легче, то знайте, что никогда и не собирался. Но раз вы сами решились на уход, которого давно заслуживали…
— Вы хам!
— Держите себя в руках, — оборвал его Джон, наклонив стул ещё больше. — Для драки вы слишком толсты и к тому же мы оба давно вышли из возраста, когда не мешает небольшая доза физического воздействия.
— Я не намерен руки пачкать, — заявил Эрик.
— Тот грохот, что вы слышали, — сказал Джон Боуну, — это у меня камень с души свалился.
— Но кое-что я вам скажу, — Эрик остановился в дверях. — Я чертовски рад, что уберусь отсюда. Мне тут осточертело. День за днем только: «Да, ваше превосходительство, никак нет, ваше превосходительство, не окажет ли мне лорд честь позволив почистить его ботинки?» Вы не адвокаты, вы лакеи. Как же я рад, что окажусь в конторе, где занимаются нормальной работой! Она совсем не столь престижна, как ваша, но там хоть человек сам себе хозяин.
Боун слушал его с восторгом. Ярость стерла со слов Эрика всю наносную позолоту, так что местами уже проступал грубый металл.
— Это мне нравится, — протянул Джон. — И ещё бы я хлопнул дверью. Это лучший способ закончить такую чудную речь.
Эрик испепелил его напоследок взглядом и зашагал к выходу.
— Я должен вам сказать, — заметил Джон, когда Эрик ушел, — что будь у него мужество сказать все это, работая здесь, — я имею в виду, пока здесь получал жалование, — я мог ему и зааплодировать. Ведь в чем-то он прав. Только теперь это как будто плюнуть — и убежать.
II
Хейзелридж между тем раздумывал над грудой донесений, в которых излагались подробности насчет письма, найденного под столом мисс Корнель.
«Представленный предмет, — значилось в первом из них, — по двенадцати параметрам сходится с образцом, который был нам предоставлен. По структуре, цвету, глубине тиснения, цвету печати и т. д».
«Нами был исследован образец почерка при стократном увеличении, — так начиналось следующее. — Число характерных особенностей, которые сходятся в обоих образцах, слишком велико, чтобы допустить иное заключение, чем что они были написаны тем же лицом и примерно в то же время».
Затем весьма любопытное заключение мистера Алпейса, владельца писчебумажного магазина в Белсайз-Парк:
«Я поставляю писчую бумагу мистеру Смоллбону регулярно и у меня есть клише с его фамилией. Мистер Смоллбон в начале февраля заказал у меня письменно новую партию бумаги, сообщив, что его запасы подходят к концу. Я велел отпечатать пятьсот листов, но за ними никто не пришел. Дважды писал мистеру Смоллбону, чтобы напомнить, что бумага готова, но так и не получил ответа».
Сержант Пламптри заметил:
— Это правда. Когда я по вашему приказу зашел за образцом писчей бумаги Смоллбона к нему домой, то не нашел ни листочка ни в письменном столе, ни в папках. С трудом обнаружил один у миссис Таккер. Он каждый раз, когда платил за квартиру, прикалывал чек к листу писчей бумаги и оставлял на столе в комнате, так что один у неё и завалялся.
— Похоже, значит, — сказал Хейзелридж, — что бумага настоящая и подпись тоже. И кстати — нигде не видели там пишущей машинки?
— Нет, машинки у него никогда не было. Миссис Таккер говорила, что он свои письма печатал в конторе своего знакомого, но не знала, ни как того зовут, ни кто он.
— Ну что же, это вполне возможно, — протянул Хейзелридж. Протянул так задумчиво, словно мыслями был где-то далеко. Когда сержант Пламптри вышел, Хейзелридж послал за мисс Корнель.
— Мне кое-что пришло в голову, — начал он без лишних слов. — Давно должно было прийти, но знаете, как бывает. Короче, дело вот в чем: где все те папки, и бумаги, и книги и все прочее, что раньше было в том ящике? Все материалы по наследству Ишабода Стокса? Они ведь были достаточно объемистыми, не так ли? Такой сверток не пронесешь под пиджаком. Так где же это все?
— Одно я знаю точно, — неторопливо заметила мисс Корнель, — что в конторе их нет.
— Почему вы в этом так уверены?
— В любой другой адвокатской конторе, — сказала мисс Корнель, сверток с бумагами, учетные книги и письма можно засунуть куда угодно, и никто не обратит внимания — но не у нас. У Хорнимана — никогда.
— Понимаю, — протянул Хейзелридж. — Сколько всего там было? Примерно.
Мисс Корнель сделала неопределенный жест рукой.
— Трудно сказать. Ящик был почти полон. Там была уйма барахла. Куда больше, чем кто-нибудь хотел бы таскать с собой.
— Да, — сказал Хейзелридж, — да, так я и думал.
III
Боб Хорниман, выселенный из своего кабинета и вынужденный пока работать в невзрачной полуподвальной каморке, привык проводить время по чужим кабинетам, поэтому Боуна не удивило, что Боб появился у него в одиннадцать часов, вместе с утренним чаем.
— Можете взять чашку Джона, — сказал Боун, — Он куда-то ушел.
— Спасибо.
Боб сел на край стола Джона. Сидел, болтая ногами, пока мисс Беллбейс не покинула комнату, потом сказал:
— Я рад, что Коу тут нет, поскольку хочу вам кое-что сказать, точнее, сказать кое о чем, к чему долго готовлюсь.
— Слушаю, — осторожно протянул Боун.
— Нет, это не имеет ничего общего с расследованием, — торопливо заверил Боб, заметив его сдержанность. — Это… Короче, скажите мне, у вашего отца денег хватает?
— Ну, думаю, кое-что есть, — допустил Боун.
— Простите, что спрашиваю… не слишком тактично. Я помню, он занимал видное положение в Сити, и всегда слышал о нем как о каком-то таинственном финансисте, на которого миллионы так и сыплются.
— Ну, все не так плохо, — усмехнулся Боун. — Сомневаюсь, что сегодня у кого-то и в самом деле есть миллионы. Отец располагает определенными финансовыми возможностями, которыми может распоряжаться по собственному усмотрению.
Боб ухватился за эти слова.
— Верно, вот именно это я и имел в виду. Речь именно об инвестициях.
— Вы лучше объясните мне, в чем дело, — терпеливо предложил Боун.
— Я хочу продать свою долю в фирме, — сообщил Боб. — И мне пришло в голову, не захотите ли вы её купить.
— Вы это серьезно?
— Совершенно.
Теперь, когда все было сказано, Боб выглядел гораздо спокойнее.
— Не стал бы предлагать это кому попало, но… ну что вам говорить! Я вас знаю, и Крейну вы понравились, а Бёрли… честно говоря, думаю, что получи он пару лишних акций, быстро пошел бы навстречу.
— Да, но почему вы хотите это сделать — почему хотите уйти? Черт возьми, ведь вы не можете все бросить.
Боун бессильно огляделся вокруг и его взгляд случайно упал на большую фотографию Абеля Хорнимана; старик его взгляд выдержал.
— Ведь это ваше призвание.
— Черта с два — призвание, — заявил Боб. — Послушайте, я этого в жизни никому не говорил, но знайте точно, в чем дело. Я ненавижу право. Не переношу все эти выкрутасы вокруг слов и цифр, все эти бесконечные дни, что я просиживаю тут задницу и ломаю голову над тем, оставить ренту леди Маршморетон в акциях Объединенной угольной, или перевести её на трех с половиной процентные акции концерна «Рыбная паста», и имеет ли лорд Хэлтуайсл право разделить одну восьмую от одной пятнадцатой наследства своей двоюродной бабушки поровну между своими племянниками и если не имеет, то почему.
Боун осклабился. Впервые с той поры, как поступил в фирму, припомнил Боба таким, каким последний раз видел его в колледже, — серьезного, перепачканного в чернилах, в очках с разбитыми стеклами и черных ботинках размера на два больше, чем надо.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он. — Но что собираетесь делать?
— Плавать под парусом, — заявил Боб. — И возделывать землю. Я как раз узнал про одну ферму в Корнуэльсе, где можно было бы неплохо устроиться, а рядом там морской залив, едва не перед домом. И он достаточно глубок для небольшой яхты. Стоило бы это тысяч шесть, и может быть ещё три-четыре на обустройство. Да ещё небольшой резерв, потому что не думаю, чтобы это сразу стало приносить доход.
— Понимаю, — протянул Боун. — А сколько примерно вы сможете получить за свой пай в фирме?
— Двадцать тысяч, — сказал Боб. — И они стали бы приносить в год не меньше четырех тысяч прибыли.
Наступила короткая пауза. Боб Хорниман думал о цветущих лугах с травой по колено, о серебристой речке, которая вьется в траве; о гудении пчел, о ритмически покачивающемся огромном вымени. Боун думал о брачном контракте герцогини из Саутэнда.
IV
Контора мистера Боуна-старшего была на третьем этаже одного из роскошных домов на восточной стороне Ломбард-стрит.
Контора была почти по-спартански строго обставлена. Дверь направо от лифта вела в справочную. На двери слева — точно такой же — не значилось ничего. Открыв их, Генри вошел в приемную, где сидел молодой человек чрезвычайно серьезного вида, который получал королевское жалование за то, что изолировал мистера Боуна от внешнего мира. Когда Генри вошел, молодой человек поднял голову, кивнул и продолжал трудиться над сложной диаграммой, разрисовывая её в шесть цветов.