Единственного взгляда на них Боуну хватило, чтобы убедиться в своей правоте. Придвинул их Коу.
— 15 февраля 1880. Договор о передаче прав. Генри Болдерстон и компания на Джона Пратта. Объект Лонглиф Фарм в графстве Кент.
— Насколько я помню, название объекта позднее было изменено, — заметил мистер Фремлингхаус.
— Вот именно, — язвительно бросил Боун.
Теперь он занялся бумагами 1920 года. Договор был переплетен в виде книги, написанной вручную на пергаменте изящным, но безликим каллиграфическим почерком. Боун внимательно исследовал последний лист. Джон Коу и Фремлингхауз следили через его плечо.
— Здесь все достаточно хорошо заметно, — сказал Боун. — Последний лист был вшит дополнительно и прикреплен к обложке клейкой лентой.
— Господи, — всплеснул руками Фремлингхаус, — Это же надо! Не помню, чтобы я когда-нибудь их так внимательно разглядывал — по крайней мере не с такой точки зрения. Ведь вполне обычное дело, что листы скрепляют клейкой лентой. Вы полагаете, что лист кто-то добавил… или подменил?
— Совершенно верно, — подтвердил Боун.
— Изумительно, — Джон показал пальцем на раздел, описывающий недвижимость. — Так все просто: «Ранее известная под названием Лонглиф Фарм, а ныне уже несколько лет под названием Стэнкомб Фарм в графстве Кент».
Фремлингхаус просмотрел все три договора с профессиональным интересом, граничившим с восхищением.
— В первых двух договорах вообще нет планов, — заметил он.
— Нет. Только список отдельных составных частей, их расположения и обычные нудные описания; «Все эти отдельные участки, пахотные земли, пастбища и водные угодья, вместе с жилыми и хозяйственными постройками, и т. д., и т. п». Я удивляюсь, как им не надоело все это выписывать — ведь все равно никто не читает.
— Видимо, это пережиток тех времен, — заметил Фремлингхаус, — когда налог за сделки с недвижимостью платили с площади. Как видно, этот человек просто воспользовался последними строками договора — вот здесь — чтобы добавить слова: «Как изображено на прилагаемом плане». И приложил собственный план. Подождите минутку. Он соответствует описанию?
— Общая площадь примерно такая же, — сказал Боун, — В старых договорах размеры приведены в десятичной системе. Он перевел в ярды, чтобы это соответствовало его участку.
— Здорово! Великолепно! — не выдержал Фремлингхаус.
— Послушайте, Фремлингхаус, — заметил мистер Мэнифолд, — мне кажется, мы платим вам как раз за то, чтобы вы нас защищали от подобных вещей.
— Ни один специалист не сможет защитить вас от умышленного подлога, — огрызнулся адвокат. — На первый взгляд этот договор переводит права собственности Стэнкомб Фарм на Эзекиеля Джедда. Договор оформлен по всем правилам и явно безупречен с правовой стороны. Вот вам ещё один безупречный договор, которые переводит то же имущество с Эзекиеля Джедда на Абеля Хорнимана. Кто может требовать большего?
Мистеру Мэнифолду пришла новая мысль.
— А как же наш оценщик? Если Стэнкомб Фарм не существует, то что же он оценивал? Или его заключение тоже подделано?
— Как я вижу, вы недооценили всю изящность замысла, — заметил Боун. Когда оценщик отправился в Кент на осмотр недвижимости, он разумеется вошел в контакт с владельцем — назначил с ним встречу и так далее.
— Разумеется.
— А владельцем Стэнкомб Фарм — о котором сегодня мы знаем, что это порождение его собственной буйной фантазии — был Абель Хорниман. Я полагаю, что Абель встретил вашего оценщика с машиной и лично провез того по своим владениям. Потому он и включил в поддельный договор не вымышленный план, но план Крокэм Корта. Все было очень тщательно продумано.
В глазах мистера Мэнифолда мелькнул проблеск надежды. Он указал на последний договор.
— Если это действительно план Крокэм Корта, — заявил он, — то мы же можем настаивать на том, что наша ссуда распространяется на этот объект — как бы он не именовался в договоре.
— Конечно можете, — признал Боун. — Но только проку вам от этого не будет. Та ферма уже заложена в Народном земледельческом банке.
— Почему вы этого не обнаружили, Фремлингхаус? — взорвался мистер Мэнифолд. Мысль, что не на кого свалить вину, была для него непереносима. — Не заглянули в земельные кадастры? Наверняка провели только формальную проверку.
— Конечно, я провел проверку, — буркнул Фремлингхаус, — и обнаружил запись о закладной Абеля Хорнимана на Крокэм Корт. Это нас не касалось. У нас он взял кредит под Стэнкомб Фарм. Конечно, правда, что в действительности это был Крокэм Корт, но мне откуда знать?
Мистер Мэнифолд издал что-то вроде:
— Ха! — и принялся терзать чистый лист промокашки.
— Послушайте, — вмешался Боун. — Пожалуй, все не так плохо, как кажется. Полагаю, у вас есть все шансы вернуть деньги.
Зазвонил телефон. Мистер Мэнифолд его игнорировал, пока не лопнуло терпение, но наконец весьма неохотно поднял трубку.
— Что? Кто? Ага, минутку. — Прикрыв трубку, обратился к Генри. — Вас вызывает Скотланд-Ярд, — сообщил он. — Старший инспектор Хейзелридж требует, чтоб вы немедленно прибыли.
— Скажите, я уже иду, — сказал Боун.
Когда они с Джоном уходили, мистер Мэнифолд и Фремлингхаус взирали друг на друга в предчувствии самого худшего.
III
— Простите, что я так срочно вас вызвал, — сказал Хейзелридж, — но дело сильно продвинулось вперед и я хотел бы слышать, что у вас нового.
Боун рассказал.
— Как просто! — воскликнул Хейзелридж. — Десять тысяч фунтов за один-единственный исписанный лист пергамента! Но все великие подлоги всегда выглядели очень просто!
— Сомневаюсь, — заметил Боун, — что кто-либо, кроме столь опытного специалиста по сделкам с недвижимостью, каким был Абель, и ко всему ещё на его месте, сумел бы столь гладко все проделать. Что если бы оценщик был местным жителем и знал ферму? Все тут же лопнуло бы. Наверняка Абель знал, что Фермерская лига пользуется услугами лондонского оценщика. Возможно, Абель был знаком с ним лично. Тогда все было ещё легче.
— Одно я не могу понять, — признался Хейзелридж, — По вашему, основы для подлога Абель заложил уже в 1938 году. Он что, уже тогда знал, что у него грудная жаба?
— Ну нет, — покачал головой Боун. — Зато он знал, что у него кончились деньги. Лучше всего в этом методе была его обратимость. Пока он регулярно платил проценты, ничего не могло случиться. А если вдруг появилась бы возможность выплатить долг, ипотеку можно было ликвидировать. Тогда он получил бы документы назад и мог их даже сжечь. А Фермерская лига, вернув свои деньги, тоже ни о чем бы не спрашивала. Точно как если бы посыльный присвоил бы пакет с деньгами, надеясь, что на следующей неделе выиграет в тотализатор и все вернет.
— Все они одинаковы, — согласился Хейзелридж. — Ну, по крайней мере эта часть происшедшего теперь ясна. Благодаря вашим усилиям, — великодушно добавил он. — Все было так: Смоллбон узнал про Стэнкомб Фарм и что-то — мы никогда уже не узнаем, что, — возбудило у него подозрения, что Стэнкомб Фарм никогда не существовал. Семнадцатого февраля — то есть в пятницу — он съездил туда, чтобы убедиться. Мы не придали значения одной его реплике, которую передала нам хозяйка квартиры: «Если найду то, что ищу, начнутся большие дела». Этот жалкий человечишка уже нюхом чуял запах грязного белья, может быть воображал себя свидетелем на громком процессе. И он видимо нашел то, что искал — или, точнее, не нашел, что одно и то же. Вечером вернулся домой, а на следующий день…
— Да, — кивнул Боун. — Как же он провел следующие две недели?
— Первую — на распродаже фарфора и керамики в Линн Реджис. Мы только что получили эту информацию. Нет никаких сомнений, опознание несомненное. Он не скрывался, в отеле записался под собственным именем.
— А в перерывах между прицениванием к фальшивым вазам династии Минь и сомнительным кельтским лошадкам думал о том, как из скандала с Хорниманом выжать максимальную пользу.
— Да уж. Полагаю, он тогда написал как минимум два письма, видимо адресовав их Бобу Хорниману. Тогда он мог уже знать, что у Абеля дела плохи. Возможно, не хотел, чтоб того это добило, прежде чем предстанет перед судом. Примерно так он скорее всего рассуждал. В первом письме, видимо, привел факты, которые сумел установить, и спрашивал, что намерена фирма предпринять, и собирается ли она вернуть деньги (сам прекрасно знал, что не сможет). Но если бы и вернула, он считал своей обязанностью поставить в известность полицию — со ссылкой на параграфы о подлоге — и довести дело до суда. Боб обдумал все и написал ему, чтобы пришел в контору в субботу 27 февраля. И что он все разъяснит.
— А сам принялся за дело и опорожнил один из ящиков для бумаг. Между прочим, как провел Смоллбон последнюю неделю? На распродаже антикварного стекла в Хемл Хемпстед?
— Этого мы пока не знаем, — признал Хейзелридж. — Но узнаем, — добавил он со спокойной уверенностью.
— Не сомневаюсь, — уважение Боуна к результатам рутинной полицейской работы все возрастало. — И что было дальше?
— Смоллбон поверил письму и принял приглашение. Думал, что ответ его может удовлетворить. Это письмо мы и нашли. Послано было оно на домашний адрес Боба. Потому и не было зарегистрировано.
— Лично Бобу?
— Да. Нужно было собраться целому совещанию секретарш, чтобы обратить внимание на разницу между началом: «Дорогой Хорниман» и «Дорогой мистер Хорниман».
— И Боб носил его в кармане и потерял в конторе?
— Что-нибудь вроде этого. Конечно, в общих чертах. Детали дополним позднее. В субботу утром Маркус Смоллбон прибыл в Линкольнс Инн в четверть первого, как было условлено. Боб там его ждал уже один. Постарался договориться, но все было напрасно. Значит, оставался только другой выход. В ящик — и с концами! Ключ можно выбросить и сделать вид, что ничего не знает.
— Для такого нужны крепкие нервы, — делать вид что ничего не случилось.
— Да, — признал Хейзелридж. — Вам бы следовало прочесть его послужной список, — как-то не по теме добавил он. — Знаете, что он получил крест «За храбрость», и вполне заслуженно? За конвои в Арктике.