Никеша ни слова не отвечал. Он подошел к телеге своей, где все еще спал Фома Моисеич, и начал снова будить его…
– Ну что же, вставай Фома Моисеич, – говорил он… – Ведь уж давно приехали… Вставайте…
Фома, после долгих потягиваний, наконец открыл свои заспанные глаза и сел в телеге.
– Ай, парень, на солнышке-то больно сладко спится… – проговорил он, зевая и потягиваясь… – Ну, что, барин, теперь чаем, что ли, станешь угощать али водкой?…
– Полно-ка, Фома Моисеич, пожалей-ка лучше о моем горе…
– Что за горе такое?…
– А такое горе, что совсем изобидели… И работать, брат, нам с тобой, почитай, нечего: всю траву у меня выкосили…
– Вона… кто же это!..
Никеша, отпрягая лошадь из телеги, рассказал Фоме все подробно.
– Не знаю уж теперь что и делать! – сказал он в заключение.
– Так как же они так могли… ты, значит, барин, теперь должен это сено с них стребовать…
– Вот и хочу идти к предводителю жаловаться…
– Вот, жаловаться… Да где сено-то: убрано с гумна-то али нет еще?…
– Нет еще, на гумне, только на свою половину перевезли…
– Ну так что: возьми навей и свое и ихнее сено-то на телегу, да и перевези к себе… Вот и шабаш!.. А то еще жаловаться… Они у тебя скосили, а ты у них возьми кошеное – вот и важно будет… И дело без хлопот…
– Да ведь не дадут: поди-ка я ведь вон какой, а брат-от без мала не выше ли тебя – убьет меня и живого места не оставит…
– А я-то на что: обещай полштофа водки, так я те помогу… Какой бы ни на есть твой брат, еще померяемся… Глянь-ка: вот лапа-то… хошь ли: давай полштофа – все дело оправлю… как следует сделаем…
– А что и есть, Никанор Александрыч, – вмешалась Катерина, – он добрый человек, дело тебе советует… Что и есть: не чужое возьмем, свое… По крайности, пусть не смеяться же им над нами…
– Полноте-ка, поножовщина у вас только выйдет, – возразила Наталья Никитична.
– В-вот… поножовщина! – отвечал Фома… – Моги-ка он меня тронуть только… Полно, барин, ничего не будет, я тебе говорю: обещай только полштофа – будешь с сеном.
– Не думай, Никанор Александрыч, поезжай; ничего не бойся и есть: свое возьмешь, не чужое.
– Ладно… Выставлю полштофа: поедем… Бабы, выносите грабли…
– Вот люблю!.. Только ты смотряй: не надуй…
– Вот тебе на…
– То-то… зяпрягай же опять лошадь-то в телегу, да и поедем! – говорил Фома, проворно слезая с телеги. – Дай я те помогу. Я этак люблю…
– Как?
– А силодором-то сделать что-нибудь…
– А-а?!
– О, смерть моя… Никому не уступлю, коли на то пойдет… Кабы, кажись, мне не во дворе жить, а в разбойники бы идти, что вот дядя Никон у нас в сказках рассказывает… беда бы какой был… Тотчас бы в атаманы посадили… Теперь вот, когда во дворе драча какая али кондра выйдет, я уж тут завсегда первый… Так руки и зудятся… Уж коли что на озорство взять, так меня кашей не корми – кликни только…
– О?!.
– Пра!.. Я из этого сердцем такой вышел… Ну, готово, поедем… Где хозяйка-то?… Здесь?… Ну ладно… Поедем-те…
Когда Никанор, в сопровождении своей партии, вооруженной граблями, въехал на гумно, Иван уже был там и докашивал лоскуток луговины. Увидя приближающегося брата, он перестал косить и смотрел, что будет делать Никеша.
– Что вы тут делаете? – закричал он, когда увидел, что телега остановилась у первой копны сена и ее начали укладывать на телегу.
– Это брат-то твой? – спросил Фома.
– Да…
– Ну, парень, эких-то видали…
– Да что вы и сам деле! – повторил Иван подходя к брату. – Ты, Никанор, что хочешь делать?…
– Сено забрать… – нетвердо отвечал Никеша.
– Да это разве твое… Это я накосил… Не трожь…
– Ну и ладно что припас… И на том спасибо, что накосил, а мы увезем… – отозвался Фома…
– А ты что за человек?…
– А я такой человек! Вишь какой: не глиняный, а жиляной да костяной… – отвечал Фома; и с этими словами поднял и бросил на телегу огромную охапку сена.
– Да вы что же, с озорством, что ли, приехали?… Не трожь, говорят… Это сено мое…
Тут женщины заговорили было обе в один голос, но Фома остановил их: а вы, знай, подгребай… Что вам тут разговаривать!.. – сказал он им…
– Ну, коли твое, так бери! – обратился он к Ивану. – А либо нам не давай, а мы вот знаем, что свое, так и берем…
– Да ты это и сам деле? – говорил Иван, разгорячаясь и подступая к Фоме.
– А ты что? – отвечал Фома и остановился, подпершись в бока…
– Не трожь, говорят, Никанор, а то не честью прогоню.
– Ну, подступись… – отвечал Фома, не переменяя позы.
– Да ты что на глотку-то лезешь… Я ведь и кол возьму…
– Возьми, чем мне ходить: на твоей же спине будет…
– Ох ты!.. – вскрикнул Иван и с поднятым кулаком бросился на Фому.
– Ох ты!.. – вскрикнул Фома и также с поднятым кулаком бросился навстречу Ивану.
Они налетели друг на друга. Женщины завизжали, но противники не ударили друг друга, а схватили один другого за ворот, и в то же мгновение на обоих затрещали рубашки, разорванные через всю грудь. Противники после того оставались несколько секунд неподвижными, злобно осматривая один другого.
– Ну, катай! – сказал наконец Фома, откидывая в сторону кулак… И две тяжеловесные зуботычины огласили утренний воздух.
Женщины опять завизжали. Фома размахнулся было, чтобы повторить удар, но Иван вдруг обратился в бегство, потому ли, что почувствовал кровь во рту, или увидел, что противник ему не по силам, или испугался нового нападения со стороны Никанора, который, впрочем, бросился к дерущимся с тем, чтобы разнять их, боясь кровопролития.
– Что, сдрейфил?… Наутек? – кричал вслед ему Фома, отирая щеку, на которой выступило багровое пятно… – Я бы те дал… Что бежишь да плюешь, али зубы ронишь?… Многих ли нет… Ну что? Говорил, что сено будет наше, – обратился он к Никеше. Ну, навивайте же проворней… А ты мне, барин, рубаху дай другую… – И Фома преспокойно разлегся на лугу, на том самом месте, где стоял… Нет еще, жидки костя ему барахтаться со мной: я этаких-то четверых уберу…
Между тем воз был навит, но в ту самую минуту, как его утягивала веревкой, чтобы везти, на гумно поспешно пришел, в сопровождении Ивана, сам Александр Никитич. Фома, увидя их, тотчас поднялся на ноги.
– Вот еще другого ведет: какого-то старого пса… Подходи…
– Никанор, ты что разбойничаешь? – кричал Александр Никитич. – Ты что, мерзавец, разбойничаешь?
– Да на что же вы, батюшка, сено-то мое скосили?…
– Да разве твое, разве у тебя есть что твое, разве не на моей ты земле живешь?… Захочу дам, не захочу и из дома-то вон выгоню… Ах ты… Сейчас свали назад сено…
Никанор стоял в нерешимости…
– Вези, барин, что его слушать-то… старого хрыча… – говорил Фома.
Тут вступились было женщины с обычным своим криком и визгом. Но Александр Никитич не обращал на них никакого внимания.
– Никешка, тебе говорят: свали, – кричал старик.
– Вези, барин! – настаивал Фома и взял лошадь под уздцы.
– Никешка, не послушаешься – прокляну, и не будет тебе моего благословения ни в сей век, ни в будущий и во веки веков.
– Отступись, плюнь, – шепнула Никеше Наталья Никитична. – Против родителя, видно, не пойдешь… Отступись: им в прок не пойдет… За обидимых Бог накажет…
– Ну, так сваливайте! – проговорил, смутившись, Никеша.
– Что? Сваливать?… – отозвался Фома. – Не дам сваливать: вези домой.
– А ты, молодец, не буянь: я еще пойду в деревню да попрошу, чтобы тебе руки скрутили да в суд представили; чтобы ты не буянил, не дрался бы…
– Пожалуй, представляй: я господский человек, за меня мой господин ответит… Ну нечего, барин, пустого-то разговаривать: вези сено домой, благо воз навили…
– Нету, Фома Мосеич, надо, видно, свалить: родитель приказывают…
– Так сваливать будешь?…
– Надо свалить.
– Так тьфу тебе… чертово урево… Из-за чего же я хлопотал-то… А еще барин прозываешься… – И плюнув чуть не в лицо несчастному Никеше, Фома пошел прочь, с самым недовольным видом, и, отойдя несколько десятков сажен, лег на земле на самом солнечном припеке. – Наскочил бы ты на меня еще: я бы те дал… – бормотал он, злобно посматривая в ту сторону, где остались его враги и союзники…
Когда Фома ушел и в то время, пока сваливали воз с сеном, Александр Никитич продолжал бранить Никешу. Тот ничего не возражал, но Катерина и Наталья Никитична отбранивались.
– Да ну, что еще лаешься, – сказала наконец Наталья Никитична, когда телега была совершенно опростана. – Вот твое сено, возьми его, подавись… Разве и тебе Бог попустит, что обижаешь сына с внучатами? Не попустит небось… Экой отец!.. – И уныло, с поникшею головою, на пустой телеге поехал Никеша обратно к дому, сопровождаемый смехом Ивана и бранью и угрозами отца.
– А ты не убивайся, Никешенька: пущай, Бог с ним, родительская воля… А с твоего добра он не разживется… А ты работай-ка по-прежнему, да встань на прежнюю ступень, так и будет у тебя всего много и без отцовского.
– Ну, у вас только и есть, что работай, а много ли сами-то без меня работаете… Как бы я-то не промышлял, так немного бы нажила… – бормотал про себя Никеша.
Они поравнялись с Фомой.
– Ну что, барин, все для тебя сделал: сам не умел получать, на себя и пеняй… А новую рубашку ты мне предоставь, хошь с себя сними…
– Пойдемте.
– Куда?… Завтракать что ль?
– Нет еще, завтракать-то рано, а надо косить приниматься…
Фома свистнул.
– Нет, барин, шалишь: косить-то уж я не пойду, сыти… Нет, вон у меня скулы-то какие… За водкой пошли, так-так, выпить можно…
– Теперя не время… А надо косить: скоро роса поднимется, тогда на косу не пойдет…
– Я тебе сена-то было много накосил, да сам из рук выпустил, так наплевать тебе… Вот рубаху-то новую подай…
– Ну пойдемте.
– Да куда я пойду… пошел к черту…
– Да что это, батька, – вступилась Наталья Никитична, – тебя, чай, господин-то не на боку лежать прислал сюда, а помочь покосить…