Гости, находившиеся на террасе, и особенно дамы, желали видеть героя, который так высоко взобрался по столбу. Рыбинский послал человека, чтобы отыскать Петра, но его долго не могли найти, и когда подвели к балкону, он был уже совсем пьян. Переваливаясь и глупо ухмыляясь, со шляпою в руке, подошел Петр к террасе.
– Что, брат, уж ты, видно, успел порядком выпить? – спросил его Рыбинский.
– Есть, Павел Петрович, есть… Было…
– Ну, ничего, ничего для праздника… Да ты мой, или нет?…
– Как же… Твой, Павел Петрович, твой… Вашей милости… Значит, Петруха Назаров…
– Ну, брат, молодец ты, Петруха Назаров, молодец… А я уж думал, что на этот столб никто не влезет…
– Гм… Петруха Назаров завсегда… для вашей милости… значит, должны служить… потому слуга твой… Можно завсегда…
– Спросите его: как это он мог сдегать, что так высоко вгез… – говорила, обращаясь к Рыбинскому, одна из девиц, очевидно желавшая обратить на себя внимание хозяина, для чего умышленно картавила, откидывала назад голову, принимала разнообразные позы и придавала глазам то жгучее сладострастное, то мечтательное выражение.
– Слышишь, о чем спрашивают? – спросил Рыбинский.
– Потому… господин приказал… а мы должны служить. Потому господин желает: Петруха Назаров, значит, влез… Петруха Назаров должен… Вот и…
– Какая пхеданность к вам, мсье Рыбинский… – воскликнула та же девица.
– А ты, я вижу, Петруха Назаров, большой плут… Не только я тебе не приказывал ничего, я и не знал даже до сих пор, что ты живешь на свете… Вот их преданность!.. – заключил Рыбинский, обращаясь к окружавшим его.
– Поставлен столб на производящего, для их удовольствия, для забавы, а они считают точно их на барщину выгнали, а на барщину выйдут, так не работают… Канальи – народ, плут… – заметил высокий, тучный и рябоватый помещик с густыми бровями и суровым взглядом.
– Пока русский крестьянин будет работать по приказанию, и праздничать тоже по приказанию, до тех пор он будет считать и всякое гулянье на господском дворе за барщину… И это я нахожу справедливым с его стороны!.. – возразил молодой человек не из богатых, но проживавший большею частью в столицах, белокурый из рыжа и с желчным выражением лица.
– Но, надеюсь, вы не думаете, что я сгонял своих мужиков палкой на этот праздник, который устроил для них… – возразил Рыбинский, недовольный и почти оскорбленный словами молодого человека.
– Помилуйте, я никогда этого не думал, я даже уверен, что нынче не у многих помещиков и на барщину палкой выбивают… Кажется, пора убедиться, что русский крестьянин и без палки способен исполнять свои обязанности…
– Ох, вы, молодые люди, – возразил угрюмый помещик, – говорите вы обо всем смело да решительно, точно все на свете испытали… Живете вы в столице, мужика русского совсем не знаете, а туда же рассуждать беретесь… Ничего, сударь мой, русский человек без кулака да без палки не сделает… Это уж как вы хотите… Поверьте моей опытности…
– Но ведь и вы русский человек: зачем же вы себя добровольно обрекаете на вечные побои и поругание…
– Я, молодой человек, – другое дело, и ко мне эти слова относиться не могут; вы, милостивый государь, слишком вольнодумствуете: хотите поставить на одну доску меня и простого мужика… что вы это проповедуете?… А?… Я бы советовал вам не очень давать волю своему языку… И не знаю, откуда вы набрались такой фанаберии… Батюшка ваш был человек смирный: бывало, ходил ко мне и за счастие почитал, когда его приглашали отобедать в моем доме, а когда я упросил дворян, чтобы его выбрали в заседатели, так он чуть в ноги мне не кланялся, руки целовал: тут он и состояние себе составил… Вот что, молодой человек, ваш родитель был человек смирный, почтительный: за то его и любили… Вот бы и вам с кого пример брать.
Молодой человек позеленел от стыда и злости, у него засохло в горле и горели глаза.
– Я жалею своего отца… Я стыжусь за него… Я никогда бы… никогда не знался с такими людьми, как… – говорил молодой человек прерывающимся и глухим голосом.
И Бог знает, чем бы кончился этот разговор, если бы не вмешался в него Паленов: желая приобрести еще нового партизана, он надумал вступиться за молодого человека.
– Позвольте мне по этому поводу выразить свое мнение, – заговорил он, – век, к которому принадлежал батюшка господина Киреева, был не тот, к которому принадлежит он сам. То был век низкопоклонства, смиренномудрия, век меценатства и клиентства; тогда не стыдились просьбы и поклона, великодушно оказывали благодеяние и без гордости протягивали руку помощи неимущему… Теперь настал век личной самостоятельности, век энергической деятельности, сознание собственного достоинства развилось…
– Ну, понес… – проговорил вполголоса и со смехом Рыбинский. – Эй, Осташков, поди скажи там бурмистру, чтобы высылал гоняться взапуски… Да, если хочешь, запустись и сам…
Осташков, который стоял внизу у террасы, поспешил исполнить приказание. Многие из окружавших засмеялись при словах Рыбинского.
– Что такое будет? Что такое будет теперь? – спрашивали некоторые из дам.
– Будут бегать взапуски и победитель получит один из этих подарков, которые, видите, висят на арке! – отвечал Рыбинский.
Близ террасы была поставлена деревянная арка, на которой висело нарядное крестьянское платье. Тот, кто первый возвратится к арке, пробежав известное расстояние, получит это платье как приз.
Паленов взял под руку Киреева и отвел в сторону.
– Да, вот видите, чем занимается представитель привилегированного сословия и чем тешит и надеется приобрести расположение своих избирателей… То любовался, как пьяный дурак лазил на столб и чуть не сломил себе шею, а теперь предлагает посмотреть, кто из его пьяниц скорее бегает взапуски… Ну, что это такое, скажите пожалуйста… И не забудьте, что этим занимается представитель дворянства. А настоящим своим делом, настоящими своими обязанностями не хочет заняться… Подобные ребячьи забавы важнее для него дворянских интересов…
– Признаюсь, я сначала думал, что Рыбинский умнее и дельнее, нежели как выходит на самом деле! – отвечал желчный молодой человек.
– Рыбинский умный и дельный человек! Помилуйте, что вы… Нет человека пустее его… Ведь это только наше дворянство решается выбирать таких людей в предводители. Я не говорю уже о его развратной жизни… Но эта небрежность, невнимательность, даже какое-то обидное презрение к дворянству и его интересам!.. Конечно, может быть, и потому, что он и сам parvenu в нашем сословии и каким-то двусмысленным способом получил это состояние… И представьте, этот-то человек, говорят, решается баллотироваться в губернские и надеется быть избранным…
– Ну, в губернские-то прикатят…
– Уж, признаюсь вам, если наше дворянство осрамится этим выбором, в таком случае лучше не числиться дворянином нашей губернии… Я, по крайней мере, уверен, что вы, как современный и развитый человек, не положите свой шар направо этому господину…
– Я полагаю… – отвечал желчный молодой человек.
Между тем несколько молодых ребят, совершенно одинаково одетых, в красных рубахах и легких полосатых шароварах, выстроились в ряд у арки.
– Ну, смотрите, ребята, – говорил Рыбинский, – как ударю в ладоши три раза, так и бежать. Ну, слушайте: раз…
– А ты, Андрюха, не порывайся: что ногу-то выставил…
– Где выставил?… Что тебя тут… А ты знай свое дело: мотри, не зевай…
– Не прозеваем мы… А ты вперед-от не забирай… Держи линию…
– Ну, молчите же, ребята… слушайте… Осташков, командуй же, коли сам не хочешь бежать…
– Сейчас-с, Павел Петрович… Я их уставлю… Ну, ребята, р-а-аз, два-а… Стойте, стойте… Ведь еще не сказала три, так чего бежишь…
– Да вон все Андрюха рвется… Его коли ин из кона вон…
– Да что все Андрюха у вас… Васька, чай, первый принял…
– Ну, стойте же, братцы, пожалуйста, стойте… Вот как скажу три, так и бегите… – распоряжался Осташков. – Ну… Раз, два, три…
Закинувши головы назад, выпуча грудь и живот и размахивая руками ударились бежать состязающиеся.
В этом зрелище, по правде сказать, не было ничего интересного, но большинство гостей, находящихся на террасе, принимало, по-видимому, большое участие, кто кого опередит из этих бегунов. Но все они бежали тихо и тяжело. Вдруг из-за одного надворного строения, с которым только что поравнялись они, выскочил невысокий ростом, худощавый, растрепанный мужичонка, босой, в клетчатой затасканной рубахе. Он в несколько прыжков опередил бегущих и в одно мгновение оставил их за собою. До цели, от которой бегуны должны были возвращаться назад, он добежал задолго прежде всех прочих, перекувырнулся несколько раз через голову и сел на земле в ожидании бегущих. Вся толпа народа пришла в движение при появлении этого нового лица.
– А, Кутруга бежит, Кутруга бежит, – кричали многие. – Вот бы тому бежать-то надо. Уж этого бы никто не выпередил… Где его выпередить… Ловок больно, черт, бегать-то… Мотри-ка, мотри, что делает… Что делает-то, ребята… Ах ты, рви тебя горой… что делает…
Появление Кутруги оживило всех мужиков. В толпе поднялся шум, смех, гвалт. Между тем присяжные бегуны, добежавши до меты, спокойно поворотили назад и, не считая Кутругу своим соперником, заботились только, чтобы не отстать друг от друга. Кутруга опять дал им убежать вперед себя на несколько десятков сажень, потом вскочил, сразу обогнал их и, не добегая до террасы, вдруг встал на руки, прошел на них несколько шагов, к общему удовольствию, прокатился колесом мимо террасы, почти через весь двор, и при громком восторженном крике народа скрылся в толпе и исчез. Никто уже не хотел и смотреть на остальных бегунов, никто не заметил, когда и кто первый из всех стал под аркою.
Рыбинский пришел в совершенный энтузиазм, забыл о гостях и об искусственной солидности, которую накинул на себя ради важности и предводительского своего достоинства.
– Поймайте мне его, приведите сюда… Я хочу видеть его поближе! – кричал он. – Это замечательное явление… необыкновенная личность!.. Ребята, да кто он, откуда?…