– А вот, батюшка, в чем, Аркадий Степаныч… как мы то есть, по своей глупости, промежду себя, на миру смекали теперича, чем бы девке идти в поле жать, али сено сгребать да сушить, али там какая другая работа застигнет по нашему крестьянству, а она поди в ученье, да в книжку смотри, да тверди. А работа-то стала: вот мужичку-то и разоренье… А ведь мы, батюшка Аркадий Степаныч, работой живем… На то мужицкое дело: что поработал, то и жив… Как быть-то… Так ли, господа миряне, я барину докладываю?…
– Так, так… Какое уж это дело… Это умрешь… Как не умереть, парень: вся работа станет… Разоренье совсем… Сегодня, смотри-ка, в поле-то все поспело… Как не поспеть, парень… Да уйдет, весь хлеб уйдет… – заговорила толпа.
– Погодите, погодите… не кричите… Поймите вы это: ведь это делается не навсегда, а только на один, на два месяца… Ну, положим, что вот это лето и трудненько будет… Ну, потерпите, подналягте на работу… Стерпится слюбится, говорит русская пословица. Потерпите вы эти месяцы, за то ведь вы будете счастливы на всю жизнь… Грамотность такое дело, которое невидимо принесет вам такую пользу, какой вы и не ожидали… Неужели же вы не можете потерпеть для себя же, для своей же пользы…
– Нужда-то наша не терпит, Аркадий Степаныч, нужда-то наша не ждет… Тоже казенную подать надо заплатить, вашей милости оброк предоставить… Ведь, твоя милость, от оброка али от барщины не освободишь…
– Да, ведь вы смешной народ, вы не понимаете ни прав, ни обязанностей человеческих… С какой же стати я бы стал освобождать вас от оброка или от барщины? Ведь я вам же хочу добро сделать, для вас же тружуся… Ведь, если бы вы в состоянии были понимать свою пользу, вы же бы мне стали платить за то, что я учу ваших детей… А ведь я делаю это даром, понимаете – даром работаю для вас… А еще вы же хотите с меня взять за это… Вот ведь вы какой дикий народ!.. Ведь если ты грамотный, ты скорее можешь за всякое дело взяться, и торговать начнешь, и разбогатеешь. А без грамоты и без ученья куда ты пойдешь?…
– Коли Бог не взыщет, так и с ученьем не разбогатеешь, – возразил тот же седой старик, – а кого Бог найдет, так тот и без грамоты богат будет… Мужичку землю пахать указано, ну и паши, трудись: Бог труды любит… На что нашему брату ученье… И мальчишек-то бы надо, барин, ослободить: и мальчишка у мужика не даром гуляет, все где-нибудь поможет да подхватит… Хоть на грош сработает, у мужика и грош в счету… Надо бы тебе, батюшка, и мальчишек-то ослободить: так ведь они только… ничего из этого ученья не будет… Ну да уж мы так положили: ну, потерпим, коли на то барская воля… Пусть свою охотку тешит… И не беспокоили твою милость… А уж девок-то учить… Ну, так это уж выходит, барин… Послушай ты меня, старика, и не прогневайся: это выходит уж людям на смех… Этого испокон века не слыхано… Разве уж нас, своих мужиков, разорить совсем хочешь… Вот… не прогневайся ты на меня, старика, а я тебе всю правду сказал, как перед Богом…
– Ну, старик, долго я тебя слушал: все ждал, что ты что-нибудь дельное скажешь… а вижу, что ты хоть и давно на свете живешь, да ума немного накопил… Как же ты не понимаешь того, что я говорю: я вам толкую, что я для вашей же пользы стараюсь, а ты говоришь, что я разорить вас хочу… Ведь уж я толковал же вам, кажется, разжевал и в рот положил, почему намерен учить именно девок, а ты говоришь, что испокон века об этом не слыхано, что это людям на смех… Ну а как же у раскольников почти все женщины обучены грамоте, и девки, особенно старые, тем только и занимаются, что грамоте учат… Знаешь ли ты это?… А ведь уж раскольники старой веры держатся и так живут, как наши предки жили… Ну, что скажешь, а?…
– Не знаю, кормилец… Я с раскольниками не знаюсь… Мы, слава Богу, у тебя не раскольники: нам с них пример брать не приходится. Да и ты, барин, не бери: и ты, чай, в Бога веруешь…
Аркадия Степановича наставительный тон старика несколько сердил, но он, по своим принципам, не хотел этого показать и притворно засмеялся.
– Ну, старик, я вижу, ты дурак и с тобой толковать нечего… – сказал он.
– Да что, батюшка, Аркадия Степаныч, и толковать твоей милости с нами, дураками, – вмешался Левин, заметивши улыбку на господских устах и принимая ее в благоприятном для себя смысле. – Что уж толковать с нами… Мы, известно, народ глупой, неученой… А вот лучше, батюшка, окажи нам божеское милосердие, заставь за себя вечно Богу молить: наплюй на нас, дураков, да отмени все это ученье: и девок не трогай, да уж и ребятишкам-то вели по домам идти… Что твоей милости с ними себя только беспокоить… Просите, ребята… Кланяйтесь барину… Он у нас милостивый…
И дядя Левин бросился в ноги. Вся толпа последовала его примеру.
– Отмени, кормилец… Ослободи всех… Будь отец… Лучше мы тебе гостинчик какой с миру соберем да принесем… Не делай этого разоренья… Слышалось из толпы, которая после земного поклона вся осталась на коленях, ожидая милостивого решения от барича. – Аркадий Степаныч вышел из себя от досады и негодования.
– Встаньте, встаньте… Дураки этакие, ослы этакие… Встаньте, говорят вам… – кричал он, горячась.
В эту минуту в ворота на господский двор въезжал Осташков на своем бурке. Увидя целую толпу народа на коленях перед барином, стоящим на крыльце, он по невольному чувству унижения, проникшего в его душу, поспешил снять шапку и остановил лошадь.
Аркадий Степанович хотел говорить, но, заметив его, не узнал с первого взгляда и припоминал эту физиономию, которая казалась ему знакомою.
– Встаньте же, – повторил он. – Вон кто-то приехал.
Мужики поднялись и обернули головы к Никеше, который с открытой головой подходил к Карееву и, держа в одной руке шапку, другой торопился достать рекомендательное письмо Паленова.
– От кого ты? – спросил он Осташкова, когда тот подошел на близкое расстояние.
– От Николая Андреича Паленова, – отвечал Никеша, подавая письмо и кланяясь.
Кареев распечатал и стал читать. Когда он дошел до фамилии Осташкова, он вспомнил лицо его и поспешно обратился к нему.
– Ах, здравствуйте, я вас не узнал, – сказал он, протягивая руку. – Что же это вы стоите без шапки… Как это можно: накройтесь, пожалуйста…
– Ничего-с…
– Накройтесь, накройтесь… Это про вас мне пишет Николай Андреич?
– Точно так-с.
Кареев продолжал читать письмо.
– Вы хотите учиться? – спросил он, окончивши чтение.
– Точно так-с… Имею это желание…
– Очень рад и готов вам служить… Вот, скоты, смотрите, – продолжал он, обращаясь к мужикам. – Вот сама судьба посылает вам доказательство того, что значит ученье и как люди дорожат им. Вот смотрите: вот бедный дворянин, у которого большая семья, ему слишком тридцать лет, и, несмотря на это, он приехал ко мне, чтобы учиться грамоте, потому что, к несчастию, он не знает ее… Слышите: слишком в тридцать лет… Сколько у вас детей?…
– Пятеро-с…
– Видите: пятерых детей, жену, свой дом и хозяйство оставляет человек для того, чтобы учиться; просит, как милости, чтобы его образовали… А вы что?… Барин сам предлагает вам свои услуги, а вы отказываетесь от них, просите оставить вас дураками, неучами… А?… Не стыдно вам?… Видите: вот он дворянин, как ни беден, а все богаче вас, человек совершенно свободный, а видит, что без грамоты, без ученья жить нельзя… Подумайте-ка об этом!.. Отчего же вы-то так упрямитесь… А?…
– Его, кормилец, дворянское дело, – отвечал старик. – Коли он господин, ему уж без грамоты, известно, и жить нельзя… Вашему званью ученье от Бога показано, потому такое ваше дело… А нам, кормилец, по мужицкому нашему роду и без ученья прожить можно…
– Да ведь дурак ты этакой, люди-то все одинаковы… Я уж вам десятый раз это говорю… Пожалуй, всем можно без ученья жить… Было время, что и наши предки такие же дворяне, как и мы, даже познатнее нас, не умели читать… Да ведь почему же нибудь догадались, что надо учиться…
– Ну, да уж, кормилец, коли уж такая твоя крепкая охота, ну уж Бог с тобой, учи ребятишек, только парней-то, что покрупней, да девок-то нам ослободи… А уж девок учить, как ты хошь… Нет, уж девок учить, как ты хошь… Нет уж это… в разоренье нас введешь. И славу худую о себе пустишь… Вон и барин-то сам же приехал в ученье, а не хозяйку же свою прислал…
– Ну, старик, ты со мной не смей никогда говорить: ты меня только сердишь… Я вижу теперь, что вы народ дикий и тупой… Я хотел с вами поступать по-человечески, а вы как будто хотите меня заставить думать о вас, как и думают иные, что вас надо учить палкой, а не словами… Слушайте же: я хотел вам пользы, я трудился для вас бескорыстно, мучился, уча ваших глупых ребятишек, но вижу, что вы не только неблагодарны мне за это, но думаете, что я хочу притеснять и разорять вас… Наплевать же на вас, дураки этакие… С сегодняшнего дня ни девок, ни ребятишек ваших видеть не хочу, не посылайте ко мне никого, все ученье кончено… Ослы этакие… Ступайте домой…
– Дай Бог тебе здоровья, батюшка… Вечно будем за тебя Бога молить, что оставил эту науку…
Некоторые из мужиков кланялись в ноги. Лица у всех повеселели.
– Ах, дурачье… Дураки этакие… Ступайте вон… С глаз долой… Экой народ дикий…
Мужики шарахнулись всей массой и пошли домой с господского двора, веселые и довольные. Кареев злобно посмотрел им вслед и даже плюнул с досады.
– Каков народец! А?… – обратился он к Осташкову.
– Да-с!.. – отвечал Никеша, качая головой. – Какие непокорные… Им только дай потачку…
– Да нет, не то, а пользы своей не понимают… Да, ничего не понимают, хоть ты лоб взрежь, толкуя им…
– Помилуйте, да где же им понимать: народ серой-с…
– Право, здесь доживешь до того, что станешь, пожалуй, разделять убеждения Паленова, – проговорил Кареев в раздумьи.
– Пойдемте в комнаты.
– Вот только бы лошаденку прибрать…
– Я прикажу.
– Ну, очень хорошо-с… – проговорил Никеша и вошел в дом вслед за хозяином.
VIII
Кареев жил в небольшом старом доме, в котором провели всю свою жизнь его отец и его мать, экономничая и собирая состояние для своего единственного баловня-сына. Старики считались людьми бед