– Очень рад, ваше превосходительство, что вы изволите иметь об этом человеке здравое и совершенно справедливое понятие… Но вы не изволите знать того, что знаем мы, его соседи, к несчастию, и о чем все мы молчим, по нашей врожденной беспечности, хотя и возмущаемся… Я могу вам сообщить об этом человеке страшные, возмутительные вещи…
Паленов начал что-то рассказывать губернатору на ухо.
– И все это под видом любви к пению… – заключил он вдруг.
– Но ведь это… послушайте… Ведь это дело такое, что если я велю произвести секретное дознание и если эти слухи оправдаются… ведь я могу его далеко упечь… Ведь это можно имение в опеку отдать…
– Что это не один только слух, ваше превосходительство, в доказательство этого я могу вам представить даже свидетеля, одного бедного дворянина, Осташкова, который в настоящее время здесь, в вашей приемной, который тоже страдает через Рыбинского, и по делу которого я и приехал просить ваше превосходительство… Этот дворянин живал у Рыбинского по нескольку дней, и он может рассказать вам обо всем, как очевидец.
– Но вы уверены, что он не соврет? Ведь все-таки это дело щекотливое… Как бы то ни было: он предводитель…
– В этом-то я совершенно уверен, ваше превосходительство… Скорее он не посмеет всего сказать, потому что запуган им, как бедный человек… Да, может быть, он даже и не понимает настоящего смысла всего этого… Но вы извольте спросить его так стороной, не прямо, поверхностно: есть ли у него певчие, как они живут, что делают… Вот в этом роде…
– Мг… – промычал генерал задумчиво. – Впрочем, мы это увидим; я поговорю с правителем… Я полагаю, мне неприлично входить в личные расспросы… А в чем же его собственная просьба на Рыбинского?
Паленов рассказал.
– Ну так что же: пусть он подаст мне прошение, объяснив, что вот он обращался к уездному предводителю, но тот не только не сделал никакого распоряжения, но даже отказался войти в рассмотрение его жалобы…
– Он, ваше превосходительство, человек безграмотный. Но, если позволите, я вам подам докладную записку, с пояснением всего дела, тем более что я сам лично оскорблен дерзким письмом Рыбинского, которое он прислал в ответ на мое письмо к нему по этому делу.
– Что ж, и прекрасно… Впрочем, позвольте: что же мы будем делать с этой запиской? Ведь, я полагаю, мне нельзя будет назначить по ней произвести следствие о поступках предводителя Рыбинского?… Докладная записка… Это как-то неформально… Нет, уж пусть лучше он подаст прошение… Ну, за него может кто-нибудь подписаться по его безграмотности…
– Очень хорошо, ваше превосходительство. А сверх того, я буду иметь честь представить вам докладную записку с приложением его письма, которое будет служить документом его прямого отказа от исполнения его обязанностей и дерзкого обращения с дворянами…
– Хорошо… Это будет сильнее и формальнее… В этой записке вы поместите и то, что мне рассказывали…
– А вам не угодно будет расспросить этого дворянина?
– Да это завтра, когда он мне подаст прошение… А сегодня, признаюсь, я немного устал… Да и нужно еще ехать…
Паленов поднялся с места.
– Извините, что так долго беспокоил, ваше превосходительство… Сделайте милость: войдите в положение этого несчастного… Если вы не защитите его, он, по милости нашего мудрого предводителя, должен умереть с голода…
– Хорошо… Это все завтра рассмотрим и подумаем, что можно для него сделать… Я очень рад поучить этого господина… Он мне надоел…
Паленов стал раскланиваться.
– Прощайте… До свидания… – сказал губернатор, подавая руку.
Паленов вышел от него с сияющим лицом.
– Ну, Осташков, – сказал он, выходя из губернаторского дома и садясь в экипаж. – Губернатор дал мне честное слово все для тебя сделать и уничтожить Рыбинского. Он даже благодарил меня, что я принял в тебе участие, как в бедном дворянине… Да он знает, что я лично известен министру и что мне стоит только написать к нему, так и он сам…
Паленов многозначительно умолк и через несколько мгновений примолвил с достоинством:
– Они знают меня!..
Тотчас по приезде на квартиру, Паленов занялся сочинением прошения от Осташкова и докладной записки. Затем он сделал несколько визитов и везде кстати и не кстати рассказывал историю Осташкова, описывал свое о нем попечение и бранил Рыбинского. Губернского предводителя не было в городе, о чем, впрочем, Паленов не сожалел, потому что не ожидал от него особенного участия и энергии. Губернский предводитель был богатый и ленивый старик, смирный и добрый барин по природе, враг всякого рода ссор и неприязненных столкновений. Хотя Паленов и знал, что он не любил Рыбинского, но был уверен, что он не только не принял бы живого участия в намерениях Паленова, но стал бы даже отговаривать его от всякого решительного действия и, пожалуй бы, даже помешал ему.
На следующий день Паленов опять был в кабинете губернатора с докладной запиской, а Осташков в приемной с прошением в руках.
Прочитавши записку и переговоривши с Паленовым, губернатор приказал позвать в одно и то же время Осташкова и правителя канцелярии. Ни жив ни мертв предстал Осташков пред лицо такого великого человека, каким был в его понятиях губернатор.
– Подайте свою просьбу его превосходительству, – сказал Паленов.
Дрожащею рукою подал Осташков губернатору сочинение Паленова.
– Ты жалуешься на предводителя Рыбинского?… – спросил губернатор каким-то особенным голосом, совершенно не тем, какой ему был дан от природы. – Он тебя обидел?…
– Никак нет-с… – пролепетал Никеша.
– Как нет?… Как нет?… – заговорил Паленов. – Что ты, Осташков… Он не хотел обратить внимания на твою просьбу, он тебя прогнал от себя с криком и угрозами, он чуть не прибил тебя… Ты сам пишешь это в просьбе… Как же не обидел?…
– Точно так… уж очень мне это обидно… – поспешил подтвердить Осташков.
– Il est sot…[20] – заметил губернатор, обращаясь к Паленову.
– Non… Mais en voyant votre excellence il tremble…[21] – отвечал Паленов.
– A ты, братец, не бойся… Говори со мной откровенно, – сказал генерал милостиво и мягким голосом. – Я поставлен защищать обиженных и наказывать только виновных, следовательно, тебе нечего меня бояться… Ты бывал у Рыбинского в доме?
– Бывал-с…
– Весело он живет?
– Весело-с…
– Что же у него, музыканты есть, песенники?
– Есть-с…
– И песенницы?
– Точно так-с…
– И живут тут у него в доме?
– Точно так-с…
– Что же эти песенницы все из его горничных?
– Точно, что из горничных. А то цыганки…
– Ну а много ли у него этих горничных-то?
– Да довольно-с. Девушек восемь-с…
– Скажи, пожалуйста… Какое у него веселье в самом деле… Этак веселится – и меня никогда не позовет в гости… – пошутил генерал и сам залился веселым смехом. – Ну, хорошо, братец, ступай… Я напишу Рыбинскому, чтобы он тебя не обижал… И хлеб твой велю тебе отдать… Ступай с Богом.
– Не оставьте, батюшка, ваше превосходительство… – сказал Осташков, прослезившись, и поклонился в ноги.
– Хорошо, хорошо… Все сделаю, что можно… Ступай…
Паленов дал знак Осташкову, чтобы он вышел.
– Вот по этому прошению и по этой докладной записке сейчас же сделать распоряжение о назначении следствия о поступках уездного предводителя Рыбинского… – сказал губернатор, обращаясь к правителю, который явился почти в одно время и стоял в ожидании приказаний.
– Сначала надобно объяснения потребовать, ваше превосходительство, – заметил правитель.
– Я вам говорю: следствие назначить… Что тут рассуждать, когда я вам говорю определенно… – ответил генерал, недовольный, что ему возразил подчиненный, да еще в присутствии постороннего лица. – Командировать старшего чиновника Курбатова.
Правитель канцелярии покорно преклонил голову и молча вышел.
– Ну-с, мы теперь за этого господина примемся и воевать ему не дадим… – сказал генерал.
– И вы сделаете, ваше превосходительство, великое благодеяние для целого уезда… Все благомыслящие и честные люди будут вам благодарны…
Паленов стал откланиваться.
– Прощайте, почтеннейший Николай Андреич… Очень вам благодарен, что вы были со мною откровенны.
– Я, ваше превосходительство, исполнил только долг честного человека и гражданина.
– Каков у вас исправник?…
– Про него я ничего не могу сказать, кроме хорошего…
– Говорят, не чист на руку…
– Ничего не могу вам сказать, ваше превосходительство… Может быть, и есть, но он человек бедный и смирный…
– Все же не следует очень лапу запускать… Вы мне, пожалуйста, если что услышите, просто напишите, без церемонии, прямо… Я намерен все это искоренить… Я хочу, чтобы моя губерния была образцом…
– И будет, ваше превосходительство, при вашем мудром взгляде на вещи… Я считаю для себя за особенную честь доверие вашего превосходительства, и будьте уверены, что, если узнаю что-нибудь такое, клонящееся ко вреду общественному, поставлю долгом довести до вашего сведения со всею откровенностью благородного человека…
– Пожалуйста… Прощайте… Нам таких благомыслящих людей нужно, как вы… Будьте здоровы…
Паленов вышел на этот раз от губернатора уже не только с сияющим лицом, но с такой неприступной гордостью во взоре, с таким сознанием своей силы и влияния, что Осташков не осмелился с ним заговорить, а Паленов, молча, утешаясь самонаслаждением, перебирал в уме своих врагов, которых он мог бы уничтожить одним почерком своего красноречивого пера.
Стоял ясный сентябрьский день. Все общество того городка, в котором жила Юлия Васильевна Кострицкая, прогуливалось по городскому бульвару. Бульваром называлось небольшое пространство, огороженное деревянной решеткой и усаженное аллеями тощих лип и березок. По главной, т. е. самой широкой дорожке, в половину поросшей травою и засыпанной опадающим с дерев листом, прогуливались группами те, которые носили в городке название дам и кавалеров, по боковым, меньшим, купечество и отчасти мещанство. Юлия Васильевна с Сашенькой также гуляли на бульваре, и, разумеется, по главной аллее. Сашенька, нарядно одетая, в шляпке и с зонтиком в руках, шла несколько впереди своей мамаши, которую сопровождало несколько кавалеров и дам. Саша скучала этой чопорной прогулкой, где ей не с кем было поболтать, нельзя было свободно побегать, потому что приказано было идти впереди, но далеко не убегать и не отставать, вообще вести себя хорошенько, как прилично благовоспитанной и нарядно одетой барышне, которую мамаша взяла с собою на показ для того, чтобы ею все любовались, а не осуждали, чтобы всякой с чувством удивления мог говорить Юлии Васильевне: «Это удивительно, как вы скоро ее выправили… Просто подумать нельзя, что месяц назад привезена из деревни и взята из такого семейства!..» А Юлия Васильевна с приличной скромностью могла бы ответить то, что она постоянно отвечала в подобных случаях: «Нет, вы бы посмотрели как только ее привезли ко мне… Это было ужас взглянуть… Как держалась, как была одета… Вы себе представить не можете… И такая сальная, грязная девочка, что до нее дотронуться было страшно!» От скуки Сашенька посматривала по сторонам на гуляющий народ. Вдруг она весело вскрикнула и, забывши свою степенность, которую до сих пор сохраняла, бросилась прямо между деревьями в боковую аллею и повисла на шее у как