Тогда я решаю попробовать зайти с другого фланга, но для этого нужно пройти за спиной десантников.
Я захожу в сарай, где еще недавно оставил Павлова, проведать его, и, убедившись, что он цел и невредим, сообщаю по рации лейтенанту, что собираюсь пройти у его группы сзади.
На это мне отвечает один из сержантов, сказав прежде, что лейтенант погиб, а потом в наш разговор вмешивается Пашкевич, сообщая, что будет меня ждать.
Итак, вариант с обходом отпадает, и я возвращаюсь в сарай, где сидит Павлов, боясь за него с одной стороны, а с другой — боясь и его самого, как бы он при оружии с перепугу не пальнул бы и в меня, так что вернувшись в сарай я первым делом забираю все оружие, что есть у Павлова. Андрей, находясь в ступоре, слава богу, еще реагирует на слова и покорно отдает мне все, что у него есть.
После вновь оставив его, я располагаюсь в дверном проеме сарая, и, иногда постреливая из своего автомата, пытаюсь отвлечь огонь главной пулеметной точки боевиков на себя с тем, чтобы получив возможность десантники могли бы хоть что-то предпринять.
Но пулеметчик на меня не отвлекается, так что десантники организуют атаку проломив глиняную стену дома в котором находятся со стороны, обращенной в противоположном направлении от пулемета боевиков, и затем начинается страшное.
В считанные минуты бой превращается в кашу, когда противостоящие друг другу силы перемешиваются, так что не понятно где свой, а где чужой.
Оставив стрелять лишь один пулемет, боевики, видимо, организуют свою контратаку, так что на узких улочках деревушки вскоре они встречаются лицом к лицу с десантниками.
Кинжальный огонь, перебрасывание гранат, а иногда и рукопашные схватки заполоняют все вокруг, повсюду звучат выстрелы, взрывы гранат, звуки борьбы, вскрики и ужасные стоны раненых.
Увидев справа от себя троих боевиков, пригнувшись пробирающихся вдоль улочки, я выстреливаю в них все что осталось в РГ, после чего в стену сарая, на пороге которого я нахожусь, невесть откуда влетает заряд из РПГ, и эта сена падает внутрь, а с деревянного потолка, обмазанного толстым слоем глины, начинают отваливаться крупные куски, один из которых, вдарив меня по голове, лишает сознания.
Очнулся я оттого, что Пашкевич куда-то волок меня за ноги. Увидев его, а так же то, что с ним больше никого не было, я резко отбрыкнулся, так что Дмитрий схватился за автомат, висевший у него через плечо.
Впрочем, разглядев меня, он опять переместил автомат себе на бок — висеть там — и заулыбался.
— Земсков? — спросил он меня — ты?
— Я…
— Ну, вот и встретились!
Я, преодолевая жуткую боль в пояснице, привстал.
— Что ж? — Дмитрий смотрел мне прямо в глаза, наверняка не понимая, что в его глазах жирным блеском расцвело сумасшествие — ты мне как-то помог очень сильно, я теперь твой должник… Ну что? Жить хочешь?
Я отвечаю резко выставленным вперед, выхваченным из-за пояса пистолетом, но Пашкевич только смеется:
— И что же? Пристрелишь меня, так и не выяснив много чего интересного?
Я мнусь:
— Ну, например, чего?
Пашкевич садится прямо в снег, все время блаженно-загадочно улыбаясь. Он, видимо, чувствует себя хитрецом, всех обведших вокруг пальца, и теперь торжествующего свою сумасшедшую победу.
— Ну, например, я тут кое-что про тебя выяснил. Помнишь, я говорил тебе что коллеги твоего отца его и убили?
— Да, было дело.
— Ну так вот. Почему это все произошло — ты тоже знаешь. Но ты не мог знать, Андрей, при этом, что они же, под предводительством Приятеля Сараткова после пытались убрать и тебя.
— Да? А зачем?
— Они думали, что ты так же в курсе их дел, и можешь их сдать. Как ты думаешь, почему Приятель Сартакова одобрил твою кандидатуру при поступлении на работу?
— Ну и почему?
— Да потому, — Пашкевич устраивается в снегу поудобней, кряхтя, — что больно уж любопытно было ему, почему ты не покончил с собой после того, как они вкололи тебе лекарство, от которого люди с ума сходят. Кроме этого, он желал знать, знаешь ли ты о его делишках или нет, и он искал недостающую часть компромата, на себя, без которой все остальные бумаги «не работали».
Все становится на свои места, и это потрясает. Впрочем, показывать это мне сейчас не с руки, что и видит Пашкевич, наверняка ожидавший с моей стороны другой реакции. Да, только лекарство это, о котором говорит сейчас Дмитрий, некогда было придумано ангелами.
— То есть, подозревая, что я что-то про него знаю, и убрать ему меня не удалось он решил меня держать поближе к себе?
— Совершенно верно — улыбка Пашкевича из довольно-дебелой превратилась в улыбку дебелого бесконечного счастья — как говориться держи друзей при себе близко, а врагов — еще ближе. Как там, кстати, эти бумаги, что я дал тебе?
— Я отдал их Сартакову.
Пашкевич засмеялся, так что изо рта у него в разные стороны полетели слюни:
— Ну ты да! О!! — Дмитрий со смеху бьет кулаком по земле — они же два сапога — пара!
— Да? А мне казалось Сартаков заинтересовался, и у них в отношениях с Приятелем возникло напряжение.
Пашкевич резко перестал смеяться:
— Да? Думаешь, Сартаков не причем?
— Не знаю…
— Ну так вот — немного отдышавшись продолжил Дмитрий — тебе вкололи лекарство, Андрюш, которое предназначалось мне, а так как по нему в ГБ строгая отчетность, то, чтобы убрать тебя, Приятель употребил половину моей дозы. Вот от того-то мы с тобой и не сбрендили окончательно от уколов, хотя, признаюсь, у меня были с этим ну очень серьезные проблемы. А как у тебя?
— У меня — отвечал я — тоже. Был момент и я думал что не выдержу…
— А сейчас?
— Сейчас — вроде все, ничего нет, помутило — да прошло…
— Везет же! — как мне показалось, Пашкевич сказал это искренне — а я вот все еще вижу это. И слышу. Мне стоило огромных усилий это преодолеть, затравить свои эмоции, а еще — делать вид на людях, будто я нормальный человек и ничего такого со мной не происходит. Но ты, видать, Андрей, из другого теста сделан…
Я же никогда не расскажу Пашкевичу, как «преодолел» ситуацию.
— И теперь ты решил отомстить всем своим обидчикам, устроив заваруху на Кавказе? — я продолжаю разговор, уже опустив пистолет.
— Да, за то, что они сделали со мной.
— Ну, а почему бы тебе не отомстить Приятелю — и на этом все? Ты же, при всех своих таких… возможностях… мог бы сделать это очень изощренно-болезненно?
Но Пашкевич считает что виновата больше система, нежели Приятель, который, как Дмитрию кажется, просто ее порождение.
— И что? — я повышаю голос — ты хотя бы понимаешь, что спецслужбы МОГКР просто сплавили тебя сюда, не рассматривая тебе всерьез как своего партнера?
— А мне-то что? — Пашкевич постепенно становится похожим на нормального человека, что не может не пугать — я добился своего, того, что хотел.
— А этот бред про зомби?
— Думаешь — бред?
— Ну, я-то понимаю, что тебя этому научили ребята, некогда заказавшие тебе мою душу…
— Именно! Именно они, родные!
— Но разве ты не понимал, что это никогда не покажут по телевизору?
— Тут я просто рассматривал одну из вероятностей… чем черт не шутит? А вдруг? Все увидят, не поверят — а потом — раз! И окажется, что я говорил правду!
— И ты захотел, используя свои такие… навыки придти сюда, и из мертвых солдат создать себе армию? Армия мертвецов взрывает Кавказ?
Дмитрий, кажется, искренне не понимает, чему я возмущаюсь, впрочем мне и самому, уже вдосталь навидавшемуся всяческого «сюра» уже давным — давно было пора всему этому перестать удивляться.
— А что? — Дмитрий уже начинает говорить, будто оправдываясь — зато система рухнет!
— КГБ??
— Да!
Все! Финиш! Мне хочется пристрелить этого Пашкевича, впрочем, я понимаю и то, что у парня были все основания стать неадекватом. Другое дело — попав в такой переплет он не сдался, а стал сопротивляться, и, более того, живет со своим «вколотым» сумасшествием дальше, так что не мне его судить.
— Ладно — говорю я, стараясь чтобы мой тон был максимально примирительным — Дмитрий, я думаю что ты… можешь идти. Ты достаточно настрадался и я, если ты мне пообещаешь, что скроешься и больше никогда не попадешь в поле зрения КГБ, отпущу тебя.
Пашкевич снова начинает ехидствовать, вместо того, чтобы воспользовавшись моим приступом великодушия по-тихому смыться:
— Что? Рискнешь своей карьерой в КГБ? — спросил он меня демонстративно ковыряясь в носу.
— Я? Я увольняюсь из Комитета. Боюсь, в Москве вскоре за причастность к ГБ будут вешать. Достанется, как всегда, прежде всего самым незащищенным, то есть мне и таким как я рядовым служакам.
Пашкевич, как показалось, мне сочувствует:
— Спасибо тебе. Но напоследок скажу только, что все равно — берегись Приятеля Сартакова! Если он не будет уверен в том, что ты его не разоблачишь, то он может пойти на все, как с твоим отцом.
Я согласно покачиваю головой:
— Значит ты считаешь, что нас пытались убить вколов эту сывортоку? — я все еще не совсем верю, вернее даже просто не могу ощутить это, что такое могло вообще случиться.
— Да. Просто дозу поделили на двоих, и нам досталось меньше, чем всем остальным.
— И потом… потом Приятель стал за тобой гоняться, чтобы убить, обвинив в том, что ты, дескать, повел свою игру?
— Да. Я же остался жив, не смотря ни на что, и стал для него серьезной помехой!
Хорошо и, главное, в примирительном тоне поговорив друг с другом, мы было уже начинаем прощаться, Дмитрий встает, но тут происходит жуткая нелепость.
То ли прочухавшись, то ли будучи еще в ступоре, появляется Павлов и стреляет в Пашкевича из где-то им подобранного ТТ.
Павлов, проявив прыть, которая была бы в общем более уместна еще несколько часов назад, да он ее не проявлял, попал Пашкевичу пулей в живот, от чего тот свалился на землю и, подергавшись, согнулся калачиком.