— Братья! — вновь завопил я, ударяя себя кулаком в грудь, но, как мне казалось теперь — не очень чтобы и сильно — и умолял я господа, и вину свою перед ним признал, что вас я увел с неба и что вины в том вашей нет и что виноват во всем лишь я один — но! Тщетно! Нет милости у него к нам, недостойным его теперь!
Общий вой был таков, что, казалось, от тоски вот-вот рухнет небо, но, как оказалось, у кое-кого здесь присутствующего еще хватало сил что-то говорит или даже кричать:
— Братия! — я вновь будто обращаюсь к сетующим ангелам, похожим на людей — вина моя перед вами велика! Что хотите же теперь делайте со мной! Да хотя бы и лишите меня жизни!
И опять, почему-то кажется, что у того, кого я в своем видении представлял почему-то собой для таких слов были некие лукавые основания.
Этот «некто» будто бы не боялся физической смерти, потому, что…
Потому что где-то немного поодаль от места ангельского сетования сиял свет, и тот, кого называли Гавриилом, был свидетелем всего происходящего, равнодушно-холодным свидетелем, жестоким и чем-то весьма довольным.
И свет этот, когда я оглядывался за спину, лишь укреплял меня в том, что я делал и говорил.
Но братья пообещали мне что не нанесут моей жизни вреда — за то и поплатились.
Едва они, плача, ушли от горы Ермон, я будто пошел к свету и о чем-то с ним говорил, после чего, позвав еще не успевших далеко уйти братьев предложим им следующее:
— Братья! — закричал я — не у господа, но у брата нашего, у Гавриила есть к нам милосердие, так что выслушайте то, что он мне говорил! У брата нашего, кто с нами воевал против сатаны, пока мы были на небесах есть к нам милость, такая, что он предлагает вам, чтобы вы совсем от печали своей не погибли — испить его чашу забвения, которую он даст вам, так что до смерти забыть вам, что вы были ангелами небесными!
И братья согласились, и испили из чаши гаврииловой забвения.
И забыли, кто они, пока не умерли и души их не вышли из их тел. Но и тогда они с трудом вспоминали, кто они, вплоть до тех пор, пока, как они и договорились с Гавриилом, не пришло время конца всего сущего — и только тогда они вспомнили о своем некогда бывшем ангельском достоинстве.
— О, боже! Что это? — закричал я — зачем же эти ангелы продолжают мучить меня этими своими домыслами, влагаемыми ими мне в разум?
Ангелы, не смотря на свет, стоящий у меня за спиной — начали пытаться схватить меня, и по одному, а то и по двое, вырвавшись из своего хоровода — подбегали, но, едва не схватив, будто обжегшись о свет — возвращались с воем, будто побитые собаки.
— Так! — крикнул тогда я им — теперь я знаю, кто вы такие и зачем пришли ко мне!
Ангелы на миг замерли, будто для того, чтобы выслушать меня:
— Но, чтобы вы не говорили — продолжил я — я теперь знаю, кто вы, и что вам от меня надо!
— Вы… — я заорал уже во всю силу своей глотки — просто бесы! Вот вы кто! Мерзкие, гадкие, жестокие, грязные — бесы! Вам просто нравится мучить меня, сводить с ума, но чтобы вы не говорили мне, какие бы видения не показывали — вы для меня никто!
Свет у меня за спиной стал силен настолько, что мне стало казаться, будто еще чуть-чуть и я от него растаю, как восковая свеча:
— И поэтому я… — продолжил орать я — я говорю вам: идите вон! Я понял, кто вы и заклинаю вас — вы здесь ничего не добьетесь!
Тогда мои мучители, схватившись за руки и согнувшись в три погибели закружились, и после с тоскливым воем исчезли, будто их и не было.
А свет, который светил у меня из-за спины перестал сиять через минуту — другую, быстро ослабнув, и после засветило солнце.
Глава I.XXXIII
— Ну вот и все — говорю я сам себе и смотрю на часы.
Я не знаю, какой сегодня день. Часы показывают половину девятого утра, но это не означает, что сейчас именно этот час — часы могли остановиться.
Я блуждал по разным эпохам и местам, так что сейчас даже не смогу с полной уверенностью сказать, что меня «возвратили» в тот же самый день, и даже более того — в тот же самый год, когда начались мои «испытания».
Итак, первым делом, зайдя в дом я звоню на «сотый номер» и выясняю, который час. Потом — включаю радио, по которому после длинных новостей сообщают какой сегодня день.
Интересное дело, но с момента начала этих моих последних передряг, (а то что на это все закончено я уверен, уверен неким сильным внутренним чувством) прошло всего несколько часов…
Но от этого я чувствую сильное облегчение. Все нормально. Я у себя дома, в своеем времени…
Я закуриваю и вновь выхожу во двор.
Вчера все еще только начиналось, и вот теперь — я жив, здоров и невредим, и могу жить дальше уже без того тяжкого груза, который угнетал меня последние несколько лет.
Осеннее солнце, не смотря на начало ноября жарило беспощадно. Я расстегнул кофту и посмотрел в прекрасное, такое прекрасное в своей голубой обычности небо без облаков и снова тяжело вздохнул:
— Надеюсь, что теперь так будет всегда! — сказал я — до конца жизни, небо больше не будет меняться, оно будет всегда самым-самым обычным без всякий аномалий, мрачных туч, красных молний и парящих где-то высоко проклятых ангелов!
Затем я немного пафосно, но, уверяю, мне это было нужно, присев на колено и положив ладонь на землю, как некогда Будда, произнес, призывая землю в свидетели:
— Я прошел через испытания!
Я чувствовал необычайный прилив сил, которые, будто изливаясь на меня с неба, наполняли меня и заставляли действовать.
Мне показалось странным, что еще какое-то время назад я искал покоя — я бродил кругами вокруг маминого домика, я с каким-то упоительным наслаждением вдыхал и выдыхал свежий слегка морозный воздух, наслаждаясь каждой секундой той жизни, которая была у меня, и о которой я думал, что она будет еще очень долгой:
— Все! — говорил я тогда себе — отныне я буду жить только для себя и на этом точка. Я буду наслаждаться каждым днем, каждой минутой, каждым взглядом и вздохом!
Я вспомнил, как уже несколько лет назад, в момент, когда закончились эти страшные галлюцинации чувствовал себя как человек, который освободился из заключения, в котором провел многие годы.
Или как солдат, выживший один после страшного боя, когда он был на грани и уже распрощался с жизнь так, что точно буквально знал, что обречен. Но вот… бой закончился, а он — жив…
Неожиданно позвонила мама и стала рассказывать о последних событиях в Москве:
— Начались самые настоящие бои! — говорила она взволнованным голосом, — правда пока они происходят только в центре. Взбунтовавшаяся молодежь под предводительством каких-то совершенно до сих пор неизвестных политиков! Но, слава богу, на нашей окраине все пока тихо-спокойно. Только в магазинах люди срочно закупаются едой, которую можно долго хранить — и, пожалуй все. Торговцы только рады, постоянно подвозят макароны и крупу!
В общем, мама собиралась приехать на дачу — и тут подождать, пока все утихнет:
— По телевизору говорили, что в Москву введут Кантемировскую дивизию с танками, а на канале, захваченном революционерами выступал дядька в медицинской маске с предупреждением к военным и полиции о том, что кто будет воевать против революционеров будет уничтожен. В плен они, якобы никого не берут, а раненых — добивают. Кантемировцам вообще было сказано, что те из них, кто войдет в Москву тут же и поляжет, а потом они, революционеры, выяснят, кто против них выступал — и репрессируют их семьи!
— Вот ведь как все серьезно! — ответил я полушутливым тоном (мою радость по поводу освобождения от моих неприятностей не могли омрачить даже тревожные сообщения из Москвы) — ну что ж? Жду тебя тогда здесь. Ты когда собираешься?
В лесу, который я разглядывал через наш сетчатый полупрозрачный забор происходило какое-то шевеление, явно производимое людьми. Я подошел к калитке, открыл ее, вышел, посмотрел на лес и после вернулся обратно за забор.
— Сейчас, со всеми делами расправлюсь — и поеду! — ответила мама и за сим мы с ней попрощались.
Я же продолжил свою гульбу меж грядками и деревьями, пока, поразглядывав одну из яблонь не решил обрезать ей часть ветвей сикатором.
Я конечно же понимал, что сейчас вроде как не совсем время для таких работ, но охота пуще неволи.
Итак, я зашел в дом, оттуда — с ключами в «хозяйственный блок» и потом, уже оттуда с сикатором — к яблоне.
Но по пути я остановился. Я опять стал мечтать о том, как же хорошо мне будет жить дальше. Да, на все мои планы наслаивались все эти революционные события, но, на случай чего (например, если меня будут расспрашивать насчет моей работы в КГБ) я уже продумал ответ. В конце концов — ведь я же уволился! Сам. Да и еще победят ли эти долбанные революционеры? Вот это — большой вопрос.
Я, во всяком случае, предполагал, что танкисты-кантемировцы быстро приведут всех в чувство.
В общем, я с удовольствием разглядывал голубой небосвод и летящих по нему птиц. Я думал о том, как начну работу на новом месте, как мне будет привольготно жить с теми деньгами, которые мне передал Фетисов и все такое.
Медленно, шаг за шагом я приближался к яблоне, которую собирался обсикаторить, часто останавливаясь и погружаясь в мечты.
Мечты мои проплывали передо мной благостной чередой солнечных картин в духе соцреализма — вот, мне представлялось, как я сижу в редакции издательства в залитом солнечном свете кабинете, потом — еще, я езжу на эту самую дачу, где нахожусь, и все солнце, солнце светит, обогревая меня и освещая мне мой пространный и легкий путь! Я даже представлял, как рано или поздно найду ту, которая заменит мне Сестру, так трагически почившую, и даже более — эта, неведомая, новенькая и молоденькая (а я в этом был уверен!) своей любовью ко мне быстро вытеснит из моего сердца во