Ираклий как будто растворился в воздухе, а через несколько дней Владимирову позвонил шапочно знакомый ему тогдашний заместитель главы Совета безопасности Украины, как бы вскользь вспомнил о Ходорковском, рассказал не имеющий отношения к делу анекдот и предложил сотрудничать с Ираклием и в дальнейшем. Саша понял, что наступил на вилы. Тактика государственного рэкета была ему знакома, и при всех его нечеловеческих усилиях по легалайзу, белым зарплатам и социальной ответственности неуязвимым он, конечно, не был. Поэтому Александр немедленно, буквально в пожарном порядке начал свое движение во власть, а ребята из дяди-Гришиного отдела нашли маму Ираклия, Леру Нотенадзе. И уже благодаря ей нашли Эккерта.
Спустя некоторое время ему снова позвонил высокопоставленный сотрудник СБУ и напомнил, что статью за экономические преступления еще никто не отменял. Потом рассказал дурацкий анекдот о ежиках и выразил готовность быть посредником – или, как он выразился, «медиатором» – при встрече Владимирова и Ираклия.
Сумма в шесть миллионов была для Александра не то чтобы большой, но принципиальной. Вынужденное общение с представителем силового ведомства заставило его почувствовать себя униженным и беззащитным, а из страны он уезжать не хотел. Совсем, категорически не хотел уезжать. Потому что ему нравилась (или, как говорила его дочка Ника, «перла») именно эта страна.
Поэтому Владимиров поблагодарил телефонного собеседника за приглашение и за анекдот, а от встречи отказался. Но заметил, что у него тоже есть с кем пообщаться по данному неприятному поводу, и лично он сделает все, чтобы большой бизнес обходил господина Куликова десятой дорогой. И еще добавил, что не надо его пугать Ходорковским. Девяностые пережили, пуганые.
– Неразумно, – обронил собеседник. – Очень недальновидно.
– Вот и все, – завершил рассказ Зоран. – Мне очень жаль, что я не успел. А на вас лица нет.
– Ежики… – обронил я. – Откуда вы знаете про ежиков? Такие подробности…
– Эккерт нас познакомил, – просто сказал он. – Я приехал к нему с тем же предложением, с каким пришел к Иванне. На старости лет Эккерт стал мягче, к тому же по-стариковски сочувствовал болеющему Стефану. Он сказал, что сворачивает проекты, потому что уже не видит в объединении особого смысла, кроме, возможно, символического. Еще он предупредил меня, что «фактор Ираклия» – его точные слова – может стать очень большой проблемой для всех, кто старается удерживать рациональность и баланс, и чтобы я был осторожен к нему. В то же время к Эккерту прилетел ваш друг, так что нам удалось поговорить.
Я ничего об этом не знал. Но я много чего не знал – олигарх Александр Иванович Владимиров не очень любил говорить о бизнесе, чувствовал себя по отношению к нему рабочим, а не поэтом, и какая-нибудь навороченная лебедка для паруса могла вызвать у него намного больше эмоций, чем запуск нового цеха листопроката.
– А Булатовы? Папа и дочка. Тоже рук Ираклия дело?
– Не знаю. – Зоран покачал головой. – Там вообще какая-то темная история. Когда мы говорили с Эккертом об Ираклии, он рассказал мне историю Маши Булатовой и ее непонятной гибели. Оказывается, у нее в то время был какой-то весенний авитаминоз и ей кололи витамины. Может, перепутали препараты? Случайно. Знаете, такое бывает.
– Но ведь в крови ничего не нашли.
– Но ведь и препараты разные бывают… – усмехнулся Зоран. – У Эккерта была своя версия, правда, но мы ее теперь уже не проверим. Дело в том, что сестра Валерия имела доступ к работе в открытой части архива – она как-то совсем охладела к своей предыдущей специальности и хотела стать антропологом. Засиживалась допоздна, иногда способна была и ночь просидеть, читая какой-нибудь текст. Эккерт думает, что она могла стать невольным свидетелем того, как Ираклий вывозит архив. Кому-то сказала… В любом случае, Эккерт достаточно быстро узнал о краже из архива сам.
А отец Маши… О нем я ничего не знаю, Алекс. Что за дела у него были с Эккертом, знаком ли он был с Ираклием, в какие проекты был включен – не в курсе, извините.
Мы сидели на берегу и пили пятую бутылку вина.
– Оставайтесь, – предложил Зоран. – Работы много, невероятно интересной. Вас, в отличие от меня, несчастного, не разыскивает эта сука дель Понте, вы чисты и абсолютно никому не известны. Я уже сейчас могу начать вашу ассимиляцию в Вене, мне все равно там нужен директор-координатор по проекту «Столицы империй». Хороший креативный проект, в основе которого лежит допущение, что идея города исторически и, главное, метафизически мощнее идеи государства. У вас будут дом, хороший годовой доход и все такое прочее. Заключим контракт… Алекс, отреагируйте, пока вы еще не напились в хлам. И я предлагаю вам свою дружбу, если это не звучит для вас дико…
На следующий день, где-то после полудня, на том же сером мульти-вэне мы едем в Вестервик и там, в маленьком безликом ресторане, в котором, кроме нас, никого нет (почему, интересно?), отмечаем мою контрактацию. Поначалу я пытался критиковать идею ресторана, но Зоран проявил неожиданное упрямство и резко сказал «к какой-то матери, я не в тюрьме!». Я в общем виде начал понимать, что есть ситуации, когда ему временно отказывают тормоза, и его фраза «На определенном этапе я возглавил несколько военных операций. А что, нельзя?» достаточно точно характеризует его непростой балканский характер.
Празднуем неторопливо и мало говорим. За плотной портьерой лупит по жестяному карнизу серый шведский дождь.
– Ну, пора нам, тем не менее, – говорит Зоран. Он немного пьян, и настроение у него какое-то странное. Время от времени мой новый шеф и друг замолкает и смотрит куда-то сквозь меня.
Мы подъезжаем к дому. Сильный ветер и ливень, настоящая буря, сквозь которую почти не видно главную часть пейзажа – одинокую сосну. Зоран первый выходит в эту бурю, и я потом буду часто вспоминать в рапиде, в замедленной черно-белой съемке, как он поднимает воротник легкой вельветовой куртки, выходит из машины, делает несколько широких шагов вперед, останавливается и обнимает кого-то. У меня по лицу течет вода, и сквозь нее я вижу, что он целует высокую светловолосую женщину, обхватив ее лицо ладонями, закрыв глаза, на страшном ветру, который чуть не сбивает с ног.
В этом текучем серо-серебристом пейзаже есть три относительно статичных объекта, за которые сторонний наблюдатель может зацепиться взглядом, – сосна на берегу, я со своими очками в руках, и Зоран с Сандой, которые в данный момент образуют единое целое.
Они оба очень красивые и абсолютно мокрые. Он гладит ее лицо и снимает губами капли с ее ресниц. Смотреть на это невозможно, не смотреть – тоже. И я вдруг понимаю, что вижу чудо – совершенно невероятный в нашем бедном маленьком мире длящийся миг счастья. А Иванна уверяла меня совсем недавно, что счастье – категория рефлексивная и никогда не встречается здесь и теперь, а только вчера…
– Ну, вот видите, – въезжая в город, весело сказал таксист, – я вас, как на ракете, доставил. За час десять. Вам в Чернигове куда?
Было пять минут восьмого. Иванна прижала к лицу влажные ладони, скомандовала:
– На Красную площадь. Давайте быстрее, здесь близко.
Он посмотрел на нее искоса, с испугом. Потом вдруг нервно попросил:
– Сначала расплатитесь.
И, уже засовывая триста долларов во внутренний карман куртки, виновато произнес:
– Я… э… не хочу вас расстраивать, но Красная площадь – это в Москве.
Иванна засмеялась, и ее сердце немного успокоилось, перестало бить изнутри по барабанным перепонкам.
– Как вас зовут? – спросила она, впервые посмотрев в его лицо – до сих пор смотрела только на дорогу. Таксист был лысоватым, веснушчатым, довольно молодым. Наверное, моложе ее. Брови домиком.
– Коля, – заулыбался он, – Николай.
– Коля, в Чернигове тоже есть Красная площадь. Находится вон за тем поворотом. Спасибо вам, вы настоящий Шумахер.
Коля порозовел от смущения и гордо совершил плавный левый поворот прямо под знаком, который этот самый поворот как раз и запрещал. Но на них никто не обратил внимания. Потому что все смотрели в другую сторону.
– Мать моя женщина! – воскликнул пораженный Коля-Николай. – Сколько же народу!
Недавняя смерть Генрика как будто встряхнула Иванну. Предметы стали обретать очертания. Реальность уже не обтекала ее, а жестко касалась краями мебели в гостиной, его, Генрика, гроссбухами в пропахшем кубинскими сигарами кабинете, плечом Антье на похоронах.
Несколько дней она, как могла, приводила в порядок самые неотложные дела, пыталась понять, как должна быть устроена хотя бы самая простая схема ее первоначальных действий и где ей взять управляющего. Со стороны она брать не хотела, правил игры в большом бизнесе не понимала совершенно и использовала весь Юськин лексикон, ругая себя за непростительную расслабленность в вопросах, касающихся наследства Деда. Баронесса, блин… Негоже лилиям прясть…
Помощник Генрика по какой-то причине отсутствовал, а ведь в принципе мог внести некоторую ясность во все, что касается финансово-правовой стороны ее большого хозяйства. Но с хозяйством-то еще полбеды, просто вопрос времени, – существовали вопросы, ответы на которые ей получить было неоткуда.
Что хочет от нее Ираклий и чем он вообще занимается?
Что такое архив, о котором не знал даже Генрик, и где этот архив находится?
Работают ли где-то проектировщики Эккерта, и если да, то где? Кто их деятельность координирует?
Наверное, Зоран, с которым, по-видимому, ей придется все-таки встретиться, предложит свои версии ответов на ее вопросы, но верить ли ей Зорану в принципе? И если да, то в какой степени?
Теперь, просыпаясь, она легко, без внутреннего сопротивления, совершала простые разумные действия. Вот и сегодня утром пошла на кухню и сама смолола и сварила себе кофе, умылась и причесалась, заплела волосы в косу и, взяв чашку, вернулась к себе в комнату.
Иванна отчетливо понимала, точнее – остро ощущала, что осталась одна. И это неожиданно организовало ее.