Такое вот лукавое объяснение… В «Науке» он потом напишет:
Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели.
Вот почему для меня мальчик-любовник не мил
… К однополой любви Пелигн всегда относился, мягко говоря, с предубеждением.
Вардий остановился, с тревогой на меня глянул и сказал:
— Знаю, знаю, ты уже давно проголодался. Но потерпи еще немного, мой юный друг. Я еще должен рассказать тебе о Проперции.
XXI. — Стало быть, Проперций! — воскликнул Гней Эдий и снова принялся ходить туда-сюда. — Секст Проперций был на шесть лет старше нас. Родился он в Перузии — в год, когда божественный Юлий вернулся из Галлии и перешел Рубикон. Когда Сексту было восемь лет, его отец потерял часть земельных угодий, которые раздали солдатам. Когда Секст прибыл в Рим, я не знаю. Но в двадцать один год он опубликовал свою первую книгу, так называемое «Единокнижие». На следующий год его взял под свое крыло Гай Цильний Меценат.
Когда Пелигн вернулся из Греции, у Секста Проперция вышла вторая книга стихов. Меценат продолжал ему покровительствовать, и стихи его читали по всей Италии.
По сравнению с красавцем Тибуллом, внешности он был, я бы сказал, прямо-таки смешной. Лицо крючконосое, мелкоглазое, с впадинами вместо щек. Тело — как жреческий посох, длинное и наверху искривленное, ибо Секст сильно сутулился. К этому посоху крепились две длинные, узловатые жерди — его руки, локти у которых остро торчали в разные стороны, а огромные кисти, со вздувшимися венами, с кривыми пальцами и с круглыми ногтями болтались чуть ли не возле колен.
Вардий остановился, хихикнул и продолжал:
— Представь себе, у этого уродца была своя собственная амория, в которой он заправлял. Входили в нее, как и положено, девять человек, чтобы было удобно возлежать за столом. Но непременными членами были… Впрочем, не стану перечислять. Их имена тебе ни о чем не скажут.
Так вот, в эту аморию, в дом Секста Проперция на Эсквилине, повадился ходить наш Кузнечик. Часто захаживал, иногда возлежал за трапезой, но чаще, будто малый ребенок в древние времена, садился на стульчик в уголку триклиния и молча внимал рассказам, стихам, быстро приучив пировавших не обращать на себя внимание.
Некоторые умники теперь утверждают, что Кузнечик, дескать, бегал к Проперцию учиться поэзии, что однажды он якобы принес с собой палку и, вручив ее Сексту, сказал: «Я пришел к тебе, как Диоген к Антисфену: побей, — но выучи!»
Чушь! Пелигн у Проперция никогда не учился. А ходил к Сексту по двум причинам: убегал от Гекфемины, своей ненавистной жены, и еще потому, что его весьма заинтересовала Кинфия, которую Проперций воспевал в своих элегиях и о которой, в отличие от Делии Тибулла, все знали, кто она такая. Противоречивое несоответствие образа оригиналу — вот что привлекло нашего Кузнечика.
XXII. Ну, сам посуди, продолжал Вардий. — Если верить элегиям… с твоего позволения, я их не буду цитировать, лучше дам тебе почитать книги Проперция, и ты сам ознакомишься… из элегий следовало, что Секст познакомился с Кинфией, едва из Этрурии перебрался в Рим: тут же в нее влюбился и тотчас принялся воспевать, мгновенно обнаружив в себе дар поэта.
Если верить элегиям, между ними вспыхнула и запылала трепетная и пламенная любовь. Да, они часто ссорились, иногда изменяли друг другу. Но не от пресыщения и усталости чувств, а от обостренной ревности, гневливого желания отомстить, наказать. И всякий раз терзались и страдали, винились друг перед другом, клялись в верности и снова сходились, празднуя триумф примирения и сливаясь в блаженстве любви.
В элегиях Кинфия предстает перед нами самим совершенством. Она прекраснее троянской Елены, сродни великим богам!.. Я обещал, что не буду цитировать. Но дай хоть один пример привести, чтобы ты прочувствовал и поверил!..
Ну вот, скажем:
Место ли здесь на земле такой красоте несравненной?
Старых, Юпитер, твоих не признаю я проказ.
Станом высоким стройна, белокура, пальчики тонки,
Шествует гордо — под стать и Громовержца сестре
Или Палладе самой…
Так отступите пред ней, богини, которых на Идее
Некогда видел пастух, как раздевались они.
Кинфия — не только образец красоты, но и источник поэзии!
Ни Каллиопа, ни бог Аполлон мне стихов не внушают,
Нет, вдохновляет меня милая только моя.
Ну и, разумеется, с Кинфией — навеки, до гробовой доски!
Матери прахом клянусь, клянусь я родителя прахом
(Горе мне, если солгу: тяжек мне будет их прах!) —
Верным остаться тебе, моя жизнь, до загробного мрака:
Верность единая в нас, будет единой и смерть!
Так никто не воспевал женщин, ни до, ни после Проперция!
Вардий так возбудился, что всё у него задрожало и задергалось: нос и щеки, губы и брови. Руки, которыми он взмахивал то вверх, то в стороны, так затряслись, что он, пытаясь унять дрожь, сцепил их перед грудью. Но они продолжали трястись.
— О всесилии любви писал еще Вергилий. О жертвенности любви — Гораций. Воином Венеры и Амура провозгласил себя Альбий Тибулл. Но Проперций был не просто воином — он был рабом любви! Кинфия терзала его и мучила, надолго отлучала от себя, пировала с другими мужчинами, грозилась уехать в Иллирию с претором-богачом. А он всё сносил, всё терпел, на всё закрывал глаза.
…Он собакой Кинфии готов был стать, чтобы лежать у ее ног, издали восхищаться своей ненаглядной, поклоняться своей богине! Такой силы любовь, юный мой друг!!!
На этом восклицании вновь сотрясшись лицом и телом, Вардий прекратил дрожать и дергаться. Он вдруг засмеялся: сначала, задрав лицо к небу, на очень высокой ноте захихикал «хи-хи-хи-хи», а затем опустив голову и прижав к груди подбородок, на низкой ноте, почти басом прокашлял «хэ-хэ-хэ-хэ». А после подтянул свое ложе поближе к моему, возлег на него, оперся на локоть, подмигнул и заговорил спокойно и насмешливо:
XXIII. — О Кинфии я поведал тебе. Это, как ты понял, поэтический образ. Теперь расскажу о реальном его прототипе. Звали ее Гостия. Она была на десять лет старше Проперция. То есть, когда он с ней познакомился, ему было девятнадцать, а ей двадцать девять. Женщиной она была родовитой, но замужем никогда не была. Потому что еще в юности своей стала гетерой… Я уже несколько раз употреблял это греческое слово. А ты знаешь, кто такая гетера?.. Нет, боже упаси, не заработчица и не порна. Гетера — женщина образованная, владеющая не только наукой любви, но также искусством беседы, знающая поэзию, играющая на различных музыкальных инструментах и многими другими навыками и умениями обладающая. Но свои умения и свое искусство — да, продающая; боже сохрани! не первому встречному, а кому-нибудь из богатых и уважаемых мужчин, которых гетера сама выбирает себе по вкусу и в любой момент может отправить в отставку, если он ей разонравится… Гетер этих греки придумали. Но во времена Гракхов греческие гетеры появились у нас, в Риме. А после восточных походов Помпея Великого некоторые римлянки стали официально объявлять себя прелюбодейками, чтобы избежать судебных преследований и открыто дружить с богатыми и привлекательными; ведь «гетера» по-гречески означает «подруга».
Такой подругой, или гетерой, была Гостия. «Друзья» у нее были весьма состоятельными и уважаемыми. Жила она на широкую ногу в собственном доме на Квиринале. Но не было в ее окружении ни одного поэта. Так что когда ей вдруг подвернулся юный Проперций и тотчас стал строчить элегию за элегией, Гостия сначала побрезговала: уж больно уродлив на вид и то ли беден, то ли скуп на подарки; а позже поразмыслила и решила: стишки его по всему городу расходятся, меня он в них прославляет, здравый расчет велит удержать его подле себя и пригреть.
Она его именно пригрела… Почитай внимательно, и сам догадаешься. Ну вот, например:
Сколько мы ласковых слов сказали при свете лампады,
Что за сраженья у нас происходили во тьме!
То она, грудь обнажив, со мною борьбу затевала,
То затихала совсем, тело туникой прикрыв.
Приподнимала она мои сном отягченные веки
Прикосновением уст: «Что же ты дремлешь, лентяй?»
Разнообразили мы так часто объятий сплетенья!
Часто сливались уста в долгом лобзанье у нас!
Заметил? В постели они лишь целовались, «сражались» и глядели друг на друга. Ибо в ранней юности Проперций еще кое-что мог, но к двадцати пяти годам стал полным импотентом.
О я несчастный! Ее не меняют потоки Лиэя!
Пей! Ты прекрасна: вино вовсе не портит тебя…
— Встретившись, они тут же начинали «согреваться» и пили весь вечер, всю ночь осушали чашу за чашей.
Но еще чаще они согревались ревностью, ссорами, обидами и расставаниями. Вернее, Гостия, конечно же, не ревновала Проперция — к кому и с чего бы она стала его ревновать? — но ссорилась с ним и отлучала от себя достаточно часто, ибо, во-первых, как всякая женщина, нуждалась в здоровом и полноценном плотском соитии, а во-вторых, ей как гетере нужно было зарабатывать на содержание приличного дома, на дорогие наряды — одним словом, на яркую жизнь. Проперций же одаривал свою Кинфию-Гостию одними только элегиями и в качестве материального источника использован быть не мог. Поэтому, под разными предлогами устраивая скандалы, Гостия периодически прогоняла несчастного поэта и падала в объятия какого-нибудь очередного своего воздыхателя, богатого и щедрого, который наполнял ее сундуки косскими одеждами, сидонскими чепцами, лекифами с оронтской миррой, киликийским шафраном, тирским костом и ладаном, египетскими и индийскими жемчугами, кольцами и ожерельями. Этих «спонсоров», как она любила их называть, имея в виду, что они «претендуют» на нее, «торжественно обещают» ей свое финансовое и общественное покровительство, у Гостии год от года становилось всё гуще и прибыльнее, ибо элегии Проперция делали свое дело, и всё больше появлялось желающих переспать с «прославленной Кинфией». Тем более что поэт, описывая измены возлюбленной, в элегиях набрасывал словесные портреты своих соперников, но никогда не называл их имен. Так что, с одной стороны, спонсоры Гостии быстро обретали пикантную популярность, а с другой стороны, оставались неуязвимыми для официальных обвинений… Скажем, Проперций несколько раз упоминал некоего «претора» и «варвара» из Иллирии, ради которого его бросила Кинфия. Так этих варваров-преторов объявилось сразу несколько штук, и все они, размножив элегии Проперция, с гордостью показывали их своим друзьям, и каждый рвался распахнуть перед Гостией свой кошелек, днем, вечером и ночью осаждая ее дом на Квиринале… Вроде бы, блуд, широкой публике известное прелюбодеяние. Но Август, который начал уже надзирать за нравственностью и наказывать нарушителей