Но едва двое рабов попытались выполнить его приказание, Гней Эдий с места пустил лошадь в рысь и, смеясь, прокричал:
— Всё! Поздно, ребята! Кобыла меня понесла! Ко мне, мои верные спутники!
Я тронулся следом за Вардием. За мной, вспрыгнув на лошадь с тюками, зарысил один из рабов.
Мы обогнули город с южной стороны и поехали на запад, по направлению к холмам и Юрским горам.
Кругленький, старенький Вардий — мне тогда казались старыми все люди старше сорока лет — к моему удивлению, неплохо держался на лошади. Раб ехал от нас на некотором расстоянии; видимо, так ему было приказано. Вардий же, когда мы шли рысью, выдвигался вперед, а переходя на шаг, равнялся со мной и рассказывал. Он прерывал свой рассказ, когда снова пускал лошадь рысью.
Начал он без всякого предисловия:
II. — Несколько слов о Тиберии Клавдии Нероне — о том человеке, за которого выдали Юлию, дочь великого Августа.
Детство у Тиберия было трудное. Родился он за несколько месяцев до битвы при Филиппах. Свои младенческие годы провел в постоянных скитаниях, бегая со своими родителями, Тиберием Старшим и Ливией, по Италии, по Сицилии, по Ахайе. В Неаполе их дважды чуть не схватили враги. В Спарте лес вокруг них вдруг вспыхнул пожаром, и пламя так близко подобралось к путникам, что Ливии опалило волосы, а у двухлетнего Тиберия обгорели края одежды.
Когда мальчику было четыре года, у него отобрали мать. Помнишь? Август заставил Тиберия Старшего уступить ему Ливию… Маленького Тиберия оставили с отцом. И, как рассказывали, он очень скучал по матери. Но никогда не плакал. А когда ему становилось совсем нестерпимо, он, говорят, забирался в постель и жевал одеяло. Иногда до утра не смыкал глаз, вгрызаясь в свою тоску…
Мать ему вернули, когда старший Клавдий Нерон, отец его, умер. Август тогда принял мальчика к себе в дом. Тиберию было лет девять или десять.
Образование он получил великолепное, по всем дисциплинам, необходимым для будущей карьеры: по литературе, красноречию, праву, военной науке.
В тринадцать лет он сопровождал колесницу Августа в Актийском триумфе.
В шестнадцать получил первый воинский опыт в Испании, где полным ходом шло покорение кантабров.
В девятнадцать был избран на свою первую должность — квестора — и стал инспектировать тюрьмы для рабов, контролировать поставки зерна, а также удачно выступал в суде и перед сенатом.
В двадцать два года сопровождал своего великого отчима в длительной поездке на Восток. И очень успешно справился с порученными ему важными делами: привез в Рим из Парфии захваченные у Красса штандарты; не проведя ни единого сражения и не пролив ни капли крови, уладил сложный армянский вопрос — поставил армянам царя, нужного им и удобного для Рима.
В двадцать шесть лет стал претором и в двадцать девять — консулом, вместе с Павлом Квинтилием.
Вроде бы Фортуна ему улыбалась. Но Август, правитель мира и «земной Юпитер», как его уже давно называли, смотрел на своего пасынка без всякой улыбки. Тиберий ему, похоже, никогда не нравился.
Начать хотя бы с внешности. Тиберий был высоким, светлокожим молодым человеком, с жесткой копной волос, доставшейся ему по наследству от Клавдиев. У него был массивный, почти квадратный подбородок и угловатые движения. И эта угловатость, эдакая жесткая прямоугольность неприятно резала глаз.
Как и Август, Тиберий был человеком чувствительным и тонким, хорошо разбирался в поэзии, любил музыку, ценил ваяние и живопись. Но утонченность и чувствительность его прикрывались демонстративной приверженностью к простоте, упрямым нежеланием выражать свои чувства и иногда нарочитой грубостью. И Август однажды признался своей жене Ливии, матери Тиберия: «Люблю Мецената за его мягкую и хитрую интеллигентность. Агриппу люблю за его грубую и честную прямоту. А что за человек Тиберий, никак не могу разглядеть». Говорят, Ливия ему ответила: «А ты разгляди в нем моего сына и за это его люби»… Остроумный совет. Но я не уверен, что Август ему последовал.
Тем паче что разглядывать Тиберия было делом крайне затруднительным и неблагодарным. Он тщательно оберегал свой внутренний мир, создав вокруг него как бы крепость, никому не открывая ворот и бдительно защищая мощную и непроницаемую стену своего убежища, когда на нее кто-либо покушался извне. Он был холоден и насторожен ко всем без исключения и особенно к тем, кто пытался выражать ему теплые чувства, добивался его доверия и симпатии. Перед такими людьми ворота его души закрывались на дополнительные запоры, а стена становилась еще более шершавой и холодной. При этом внутри крепости, я охотно допускаю, цвели деревья и пели птицы. А посему снаружи ей полагалось выглядеть совсем уже неприступной. Кто-то сказал про Тиберия, что он готов поделиться последней рубашкой, но теплым чувством и ласковой улыбкой — ни с кем и ни за что на свете!..Август сам был на редкость скрытным и непроницаемым человеком. Но внутреннюю скрытность свою он внешне преподносил как радушную сдержанность, а непроницаемость облекал в одежды задумчивой учтивости. Тиберий же в ответ на его радушие и учтивость неизменно отвечал боязливой настороженностью. Как я понимаю, он боялся открыть ворота своей застенчивой души и тем самым ранить… самого себя. Но он, в каком-то смысле, я думаю, ранил Августа. Будучи сам по природе человеком закрытым, Цезарь в других людях ценил открытость, особенно в тех, кто его окружал и с кем ему приходилось жить и сотрудничать.
И еще. Тиберий был на редкость трудолюбивым человеком. Любое порученное ему дело он выполнял с завидным усердием и поразительным тщанием, непременно добиваясь наилучшего из возможных результатов. При этом ни от одного дела Тиберий не отказывался, покорно брал на себя даже самые трудные и неприятные для него поручения, и в этих делах проявлял еще большее рвение и еще большую самоотверженность. Однако там, в глубине его крепости, словно угли в очаге, тлело обостренное чувство справедливости, в отношении его самого, Тиберия Нерона, в первую очередь. И стоило это чувство ущемить — угли вспыхивали и рдели затаенной обидой, жгли изнутри нежную и болезненную душу, стиснутую плотными мышцами выносливого тела, зажатую в холодную невозмутимость и в усердную покорность… Ты понимаешь? Чем больше ему поручали неприятных для него дел, тем сильнее он обижался и затаивался внутри своей скорлупы. А Август, будучи человеком удивительно проницательным — смело могу сказать: самым проницательным и дальновидным из всех людей, которые жили за последние сто лет! — Август, конечно же, чувствовал, что пасынок его всё сильнее обижался, и эту больную обиду лечил одним средством — непрестанной работой, которую прописывал Тиберию, как врач — лекарство.
И, наконец. Август наверняка сделал бы над собой усилие и, как советовала Ливия, разглядел бы в Тиберии своего пасынка. Но у Ливии, как мы знаем, был другой сын, младший, Друз Клавдий. Друз тоже был угловат, но без скрытой утонченности, без внутренней интеллигентности, то есть мужественно угловат. Он был похож на Марка Агриппу, у которого старательно учился и которого чуть ли не боготворил; — Августу же всегда нравились люди, которые любили его ближайшего друга. Душа у Друза была, что называется, нараспашку: порывистый, улыбчивый, приветливый, по-своему обаятельный, искренний человек! Вследствие этого у Друза было множество друзей — у Тиберия по-настоящему близких друзей никогда не было. Друза обожали солдаты — Тиберия ценили и уважали, но любить не хотели и не могли.
И, может быть, самое главное и объяснительное! Как ты помнишь, Август женился на Ливии, когда та была беременна Друзом. И Друз родился уже при Августе, в его семье. Друза Ливия кормила и нянчила на глазах у своего нового мужа…Тиберий тогда жил со своим отцом. А в семье Августа появился через шесть лет, уже десятилетним отроком, уже замкнутым и холодным… Не берусь утверждать, что Ливия из двух своих сыновей именно младшенькому выказывала материнское предпочтение. Но Друза, в силу его открытого и приветливого характера, Ливии было намного проще любить. И она любила его на глазах Августа. А Август — тут ни малейшего быть не может сомнения! — Август любил Ливию… Насколько такой великий человек, еще богом не ставший, но уже полубог, насколько он способен и может себе позволить вообще любить человека, а тем более — женщину…
— Ну, так чего же ты хочешь? — обиженно на меня глянув, воскликнул Гней Эдий и, пнув пятками по бокам лошади, перевел ее в рысь.
Мы двинулись рысью: Вардий впереди, я — за ним.
А когда через некоторое время перешли на шаг, Вардий снова со мной поравнялся и заговорил:
III. — О чем думал Август, когда выбирал нового мужа для Юлии, никто не знает. И почему выбрал именно Тиберия? Казалось бы, логичнее было женить на Юлии своего любимца, Друза. Так многие считали, и среди них — Гай Цильний Меценат, после смерти Агриппы ставший единственным из ближайших соратников принцепса.
Но Август никогда простой логике не следовал, логика его была намного сложнее и, как греки говорят, диалектичнее, чем логика окружавших его людей… Может быть, именно поэтому он так высоко взлетел и возвысился над миром…
Хотя я вовсе не претендую на то, что могу восстановить ход мысли великого Августа, все же некоторые предположения я, наверное, могу высказать.
Первое. В том году планировались мощные военные действия на берегах Рейна. Германскими легионами управляли два человека: Тиберий и Друз. Тиберий выступал за осторожную и ограниченную по контингентам и захватываемым территориям кампанию. Друз рвался перейти Рейн и громить непокорные германские племена аж до Альбиса-Эльбы, всей мощью и всем числом римских легионов. Тиберия в его планах поддерживали лишь немногие из легатов и военных трибунов. На стороне Друза было подавляющее большинство военачальников, центурионов и легионеров. Одного из верховных полководцев, Тиберия или Друза, чтобы сделать из него нового мужа для Юлии, требовалось отозвать с театра военных действий. Кого?..