В поход на Лысый бугор Ромка отправился в начале девятого. Ему не надо было изучать карту, нарисованную на обратной стороне письма. На Лысом бугре Ромка бывал много раз.
Прямо за мельницей, стоявшей на западной окраине Красноборска, начинался старый сосновый бор. Высокой зубчатой стеной тянулся он на много километров вдоль берега моря. Невдалеке от мельницы над этой колючей зеленой стеной дыбилась отвесная белая скала. Вершина скалы была гладкой и голой, как стол. Лишь курчавый низкорослый полынок серебристым ковром стлался на вершине плоской горы.
Ромка шел не торопясь, потому что времени у него было предостаточно. И хоть не любил Ромка наряжаться, он все же на этот раз — такой необыкновенный случай — потрудился надеть чистую тенниску и серые школьные брюки. Он даже галстук повязал на шею и долго с мылом отмывал руки. Обычно Ромка не утруждал себя такими пустяками.
Солнце уже опустилось за море, когда Ромка подходил к Лысому бугру. И небо, и спокойная морская гладь, и отвесный утес, нависший над соснами, — все, все вокруг еще пылало багряно-оранжевыми отсветами медленно глохнувшего где-то за чертой горизонта пожарища.
Перед тем как свернуть к лесу, куда убегала узенькая тропка, единственная тропка, упрямо взбиравшаяся на Лысый бугор, Ромка постоял у берега минуту-другую, любуясь закатом.
Неожиданно неподалеку от него опустился на полусгнивший пень остроносый куличок с розовеющей в отблесках заката грудкой. Куличок почистил клювом лапки, дернул хвостиком. Кончив прихорашиваться, он выпрямился и проворно закланялся в сторону ушедшего на покой солнца, словно говорил: «До свиданья, до свиданья, до свиданья!»
В лесу было сумеречно, когда Ромка вошел под надежную защиту прямоствольных великанов с широкими колючими лапами над головой. Вокруг — глушь, вокруг — ни души. Все живое, казалось, затаилось в предчувствии чего-то недоброго.
И Ромке на миг стало страшно. На миг он замедлил шаг. Все тело охватил лихорадочный озноб. Возможно, вам смешно? Тогда попробуйте, сходите вечером в наш лес сами. И узнаете! До крови закусив нижнюю губу, Ромка рванулся вперед. Разве он мог отступить, если его ждали на вершине горы «Отважные»?
Тропинка круто поднималась в гору. И только Ромка поставил ногу на отлогий камень-порожек, лежавший поперек тропинки, как из-за дегтярно-черного, в три обхвата ствола старого дерева раздался строгий голос:
— Пропуск!
В ту же секунду всего Ромку — с головы до ног — осветил призрачный золотистый лучик. Осветил и тотчас погас. Ромка достал из кармана упругий квадратик ватмана и протянул его дежурному. Снова вспыхнул лучик. Теперь он не показался Ромке призрачным: в туманно-золотистой полоске света мельтешили мошки и комары. И все тем же негромким и строгим голосом дежурный приказал, гася фонарик:
— Проходи!
Когда Ромка поднялся на каменную ступеньку-порожек и оглянулся назад, ему показалось, будто он узнал в неприступно-строгом дежурном Мишку Моченого. Окликнуть? А если не он? Конечно, не Мишка. У Мишки Моченого еще нос не дорос до отряда «Отважных». В прошлом году весной забрался Мишка как-то на чку-льдину, прибитую ветром к берегу. Ходил, ходил Мишка по чке, дурачился, дурачился, похваляясь своим геройством, и не заметил, как она соскользнула с мели и в море подалась. И Мишка Моченый такой тогда рев поднял. Кричат ему ребята с берега:
— Прыгай на соседнюю чку! А с нее на берег! Рукой же подать!
Куда там, Мишка знай себе орет. Если бы не подоспел вовремя какой-то парень с багром да не подтянул обратно к берегу чку, уплыл бы Мишка в море! Поминай бы тогда, как мальца звали!
Много раз бывал Ромка на Лысом бугре днем, но вот в сумерках или ночью бывать ему не доводилось. Как показалось Ромке, он пришел самый первый. Подошел он к обрыву, глянул вдаль. Можно было подумать, что ты паришь, как орел в поднебесье, а под тобой расстилается родимая мать-земля — раздольная, без конца и края. И хотя сумерки все густели и густели, тьма была прозрачная, мягкая, и виделось все до самого горизонта.
Влево от скалы мигали огни города — низко и скученно. За этими играющими в жмурки розоватыми огоньками протянулась, убегая за Волгу, зыбко-дрожащая гирлянда фонарей. Фонари горели на плотине, перегородившей Волгу, но самой плотины отсюда не было видно. Казалось, гирлянда фонарей повисла над бездной.
Хребты Жигулей в причудливых изломах вырисовывались четко на блекло-зеленом — подсвеченном откуда-то снизу — небе. Лишь море огромной чернеющей чашей уходило в надвигавшуюся с запада ночь.
Ромка не знал, как долго оставался он наедине с природой, только когда повернулся назад, на горе уже было людно.
Все сгрудились возле какого-то холмика. Пригляделся Ромка, а это вовсем не холмик, а кучка хвороста.
— Прошу в круг, — сказал в это время кто-то глуховатым, чуть прерывающимся от волнения голосом. — Садитесь, садитесь!
Ромка тоже придвинулся к центру поляны. И тут затылок обдало горячим шепотом:
— Ромашка, тебе не страшно?
Оглянулся Ромка, а рядом с ним — толстушка Катя Блинова.
— Так уж и нисколечко не страшно? — опять с удивлением повторила Катя. Она всегда чему-нибудь удивлялась.
— Ты, Катя, как сюда попала? — тоже шепотом спросил Ромка.
— Так же, как и ты… своими ногами притопала. Садись давай, а то из-за тебя ничего не видно.
Опустился Ромка на холодную траву, и в нос ударило горьковатой полынно-мятной настойкой.
— Уселись? — спросил тот же голос, приглашавший всех в круг, и Ромке в этом голосе показалось что-то знакомое. — Наш отряд, ребята, теперь будет называться отрядом «Отважных». Совет отряда вас и позвал сюда.
Ромка вытянул шею, вглядываясь в поднимавшуюся над головой сидевших худенькую фигурку.
— Да ведь это же… Пузикова. Ну да, она!
А Пузикова, помолчав, объявила (как это Ромка сразу не узнал ее голоса?):
— Сейчас… будет говорить вожатый отряда «Отважных». Пожалуйста, Александр Прокофьич.
И Пузикова присела, а вместо нее поднялся высокий-высокий человек. Может быть, он только таким казался? Человек постоял, постоял, что-то комкая в руках, и вдруг сказал окающим баском:
— Здорово, ребята!
— Здравствуйте! — недружно, вразнобой раздалось в ответ. Ромка обернулся к Кате Блиновой.
— Знаешь, кто это?
— Кто? — спросила Катя.
Но на них зашикали, и Ромка больше ничего не сказал.
— Давайте знакомиться, — снова заговорил высокий человек, когда голоса стихли. — Наверно, многие из вас не раз катались по морю на пассажирском катере «Москвич». Катались? Ну, я так и знал. А я на этом катере штурманом.
«Почему Саша кажется тут таким высоким? — думал Ромка. — На самом же деле он и не высокий. И у Пузиковой тоже… совсем другой какой-то голос… не как всегда. Почему?»
Саша кашлянул в кулак, вытер платком лицо. Неужели ему жарко?
— Откроюсь, ребята, я долго не соглашался… долго не соглашался стать вожаком отряда «Отважных». Думаю, вы меня понимаете — почему? Какое это непростое дело командовать отважными, смелыми и честными ребятами! А теперь, пожалуй, вы меня спросите: а какими должны быть пионеры отряда «Отважных»? Да, какими?
Ромке почудилось, что все, кто сидел на поляне, еще ближе придвинулись к Саше. Ну, что же он замолк? А Саша снова вытирал платком лицо. Теперь уж и Ромке почему-то стало жарко.
— При отряде организуются разные интересные кружки. В них примем всех ребят, которые не боятся трудностей. Примем каждого, кто не устрашится пойти на штурм неприступной пещеры утеса «Белый камень». Каждого, кто готов вступиться за правду, помочь попавшему в беду человеку. Каждого, кто в любую минуту не погнушается засучить рукава и взяться за лопату, за молоток, за кирку.
И уж не терпелось вот сейчас же, прямо отсюда, отправиться и на штурм неприступного утеса в Усольских горах, и на кирпичный завод, где, оказывается, в разгаре самая горячая пора и где до зарезу нужны рабочие руки. Хотелось сейчас же записаться и в кружок «Юного речника». Не кто-нибудь, а сам Саша станет обучать ребят и судовождению и машинному делу.
— А я запишусь в кружок… который предания и старинные песни будет собирать, — наклоняясь к Ромке, зашептала Катя Блинова. — Мне Вера Пузикова давала читать сказку про атаманову трубку. Она ее записала от деда. Интересная. А этого… былинника, ну который сказку рассказал, мы обязательно к себе на сбор пригласим.
Но Ромка отмахнулся от Кати. Чего только надоедает?
— Подумайте, ребята. Крепко подумайте!.. Насильно мы никого не собираемся тянуть в наши кружки, — сказал напоследок Саша и сел.
И только он сел, как в тот же миг вспыхнул веселый огонек. Он пробежал по корявой хворостинке, отчетливо, до последнего сучочка, обозначившейся в темноте, озорно перепрыгнул на другую, позолотил ее и перемахнул на третью. А вот уже к черному небу взвились огненные языки. Никогда, никогда еще не полыхал на этой продуваемой всеми ветрами вершине такой яркий стоязыкий кострище!
Взвейтесь кострами, синие ночи, —
тоненько затянула Пузикова. Ромке внезапно стало страшно: вот сейчас, сию минуту, оборвется эта тоненькая ниточка. Но в тот самый миг, когда, казалось, песня вот-вот оборвется, ее подхватил десяток надежных голосов:
Мы пионеры, дети рабочих!
Смотрел Ромка на освещенные огненными дрожащими бликами лица мальчишек и девчонок, своих одноклассников, и узнавал и не узнавал их.
Неподалеку от Ромки сверкал белками Мишка Моченый. Таким Мишку Ромке никогда еще не доводилось видеть: взгляд смелый и решительный. Прикажи Мишке прыгнуть с обрыва Лысого бугра, и он, не задумываясь, прыгнет!
А по ту сторону костра, прямо напротив Ромки, то показывалось, то пропадало за жаркими слепящими языками очкастое лицо Пузиковой. Пузикову прямо-таки не узнать. Она ничуть не была похожа на Лису Патрикеевну. Думалось, счастливее Пузиковой нет на свете человека!