Какой-то ловкач парень в канареечной шапочке, проплывая мимо, попытался поймать Маришку, но она сразу же нырнула, уйдя под воду столбиком. И вынырнула — где бы вы думали? — по другую сторону резинового колеса.
А Костик, не теряя зря время, уже плыл к берегу, изо всей силы подгребая воду под себя, страшно боясь, как бы Маришка снова не стала потешаться над ним.
— Догоняй, вороные! — свистнула Маришка, едва только вынырнула. Но уже к Костику не подплывала, все время держалась от него на некотором расстоянии.
Так они и вышли на берег: впереди Костик, неся над головой черное колесо, а за ним Маришка, размахивающая руками.
— Эй, моряк! Сюда топай с камерой! — крикнул Костику малец, хозяин колеса. Он уже не дрожал, и губы его отошли, порозовели.
— И как это она тебя не утопила? — спросил он, глядя на Костика насмешливыми бегающими глазками. — А я-то думал, капут моряку!
— Если захочу — сам ее утоплю! — сказал Костик нарочито небрежно, опуская на песок автомобильную камеру. — И тебя с ней в придачу.
Мальчуган приподнял большую голову на тонкой гусиной шее и расхохотался. Расхохотался прямо Костику в лицо.
— Мы, морячок, Мишку тут все знаем! Она с десятком таких, как ты, справится!
Костик решил для поддержания авторитета заехать нахальному головану по уху, но помешала Маришка. Она подбежала, расстроенная, запыхавшаяся, со слезами на глазах.
— Костька, а Женька… утопла, видно, Женька! Весь берег обежала… нигде не нашла!
— Твоя сестренка? — спросил малец, вставая на четвереньки. — Она у тебя какая?.. Толстая? С вихром на голове?.. Не реви, не утопла. Тетенька чья-то во-он туда ее увела.
Но Маришка, вместо того чтобы успокоиться, запустила в свои мокрые космы руки и басом — на весь пляж — заревела:
— Караул! Украли Женьку!
„Спокойной ночи, Волга!“
Через минуту Маришка, большеголовый мальчуган и Костик уже стояли в тесном, шумном кругу купальщиков.
Коротконогая женщина с газетной нашлепкой на длинном носу дергала за плечо не на шутку перепуганного мальца и визгливо спрашивала:
— Велосипед украли? У кого украли?
— Какой вам велосипед! — бархатным баритоном не спеша проговорил волосатый упитанный старик с младенческим розовым лицом. — Часы, понимаете, часы у девочки позаимствовали.
— И никакие не часы!.. И никакой не велосипед! — ревела Маришка, размазывая по лицу кулаком слезы. — Женьку… сестричку, украли.
— Ах, сестричку! — обрадованно протянул старик все тем же бархатным приятным баритоном. — Вполне возможно, вполне возможно. Такие случаи бывают. Помню, в двадцать третьем…
— Да перестаньте вы!.. Перестаньте чепуху молоть! — прикрикнул на старика парень-крепыш в полосатой задравшейся на спине тельняшке и синих плавках. — И как не стыдно панику поднимать?
Парень протолкался вперед, взял Маришку за руку. И на нее тоже прикрикнул:
— Не реви! Не пропала твоя сестра!
И повел ее к пригорку, на котором стояло старое дерево с кривыми засохшими ветвями. За ними следом поплелись и Костик с мальцом. Толпа стала расходиться.
Навстречу Маришке и парню торопливым шагом уже спешила девушка в пестром купальнике. На руках у нее сидела веселая Женька, с конфеткой в пухлой ручонке.
— Твоя сестричка? — улыбнулась девушка сбычившейся Маришке и опустила Женьку на землю.
Маришка мотнула голоеой.
— Зачем же ты ее одну оставила? — продолжала девушка. — Сестричка у тебя такая еще крошка…
— Я больше не буду, — вдруг снова заревела Маришка. — Спасибо вам, тетенька… спасибо!
— Ну вот, Сашок, ты уже и тетенька! — сказал, посмеиваясь, парень в тельняшке. Он провел ладонью по Маришкиным склеившимся вихрам, спросил: — Успокоилась, коза?
Отбежав чуть-чуть в сторону, Маришка насмешливо сощурилась.
— Это ваша невеста?
— Угадала! — сказал парень и осторожно обнял девушку за округлое незагорелое плечо. — Тебе она нравится?.. А я?
— Хитрый какой! Так я и скажу! — Маришка взяла Женьку за руку. — Шевелись, лысый самовар!
Разыскав свое бельишко, Костик, Маришка и Женька блаженно растянулись на горячем песочке.
Стихал ветер. Все реже и реже вспыхивали на Волге никелевые и латунные блестки. А у противоположного берега вода как бы «замаслилась»: в ее отполированной глади отражалось спокойное лазурно-слюдяное небо и редкие позлащенные облачка, уплывавшие на восток.
— Смотри, яхта, — сказала Маришка, толкнув пяткой Костика в ногу. — Не яхта, а птица!
И верно, по Волге неслась, точно сказочная птица, легкая яхта с вздыбленным к небу крылом-парусом.
— Покататься бы! — вздохнул Костик, неотрывно следя взглядом за скользившей по-над самой водой плоскодонной яхточкой.
— А я плавала, — сказала Маришка. — Может, не веришь? С папаней… В мае еще. У папани в техникуме товарищ есть. Мой папаня в вечерном автодорожном техникуме учится… А товарищ папани — активист яхт-клуба.
Маришка выбросила вперед руки, словно собиралась лететь.
— Ты, Костька, и вообразить не можешь… дух прямо-таки захватывает на этой яхте! Особенно на крутых поворотах. Ну и здорово!
— Мишка, а я… я тоже хочу на яхту! — запыхтела вдруг Женька. Она уже успела вся вымазаться шоколадной конфеткой. — Я тоже…
Шлепнув сестренку по загорбку ладонью, Маришка прошипела:
— Замри, лысый самовар! Теперь никогда не видать тебе Волги!.. Съела конфетку одна, а с нами не поделилась, пачкуля!
Потом они снова купались, ловили Женькиным платьишком мальков с тускло серебрившимися чешуйками. Пойманных мальков выпускали в «озерцо» — продолговатую застругу с прозрачной водицей.
Уходили с Волги вечером, когда солнце, большое, огнистое, уперлось раскаленным своим краем в далеко черневший лесок на противоположном берегу.
Поднялись на голый глинистый мыс, постояли, глядя на Волгу с бегучей алой дорожкой, протянувшейся от берега к берегу. Низко, над самым обрывом, проносились стремительные стрижи, тоненько — стеклянно — попискивая.
Солнце уже пряталось за лесок на той стороне, а над ним вполнеба уже кто-то развесил сушиться яркие ситцы: кумачовые, бирюзовые, кубовые, подсолнечные… Да разве все их перечислишь?
— Ой, и небушко! — всплеснула руками Женька. — Вот бы мне платьице такое!
— Будет тебе платье! — пообещала Маришка. — Пожалуюсь на тебя мамане… Скажу ей про то, как ты по чужим людям таскалась… Будет тебе тогда платье — серо-буро-малиновое! Вот какое! Всю сахарницу твою маманя ремнем исполосует!
— И не бреши, и не бреши! — упрямо затвердила Женька. — Это тебя ремнем, тебя!
— Перестаньте! — сказал Костик. — Пойдемте лучше домой, а то есть хочется.
— Пойдемте оврагом, тут ближе, — сказала Маришка. — Только ты, Женька, заруби себе на носу: нести тебя на горбу я не обещаюсь!
Костик в последний раз оглянулся на Волгу. Солнце уже скрылось, а длинные разноцветные полотнища все еще сушились… Пустынной стала река. От ее глохнувшей свинцово-тусклой глади тянуло стынущей прохладой. Опустел пляж. Лишь кое-где еще копошились люди.
«Спокойной ночи, Волга! — сказал про себя Костик. — Спокойной ночи! Я знаю, ты теперь усталая… Отдыхай, Волга. А завтра я опять приду к тебе».
Ливень
Прошла неделя. И все дни этой недели были как именинники: тихи и солнечны. Мир между братьями был восстановлен, и это Костика даже радовало. Каждое утро они с Тимкой ходили на улыбчивую кроткую Волгу с горячими раздольными песочками. Часто за ребятами увязывалась и Маришка. А соседская рыжая Кира зачем-то укатила в город и всю неделю не показывалась на даче. О ее существовании Костик даже забыл.
В самую пылкую полдневую жару возвращались с купанья. Дача встречала пьянящими запахами жасмина, роз и мяты.
Не заходя в домик, Костик бежал в купалку. И долго стоял под светлым теплым дождичком. Ловил ртом струйки воды, задирая вверх голову, а перед глазами все еще мерещились голубая сияющая Волга, белые знойные пески и бездонная высь июльского неба.
И вот кончилась эта счастливая неделя, кончились солнечные денечки.
Проснулся утром Костик и никак не мог понять, что же вокруг него происходит.
«Ши-ши-ши!» — угрожающе шипел кто-то за стеной домика.
«У-у-у! — завывало протяжно на чердаке. — Уж-жа-асно весе-ело!»
«А мне, наверно, новый сон снится, — подумал Костик, все еще не решаясь открыть глаза. — Ну да! Все это происходит со мною во сне: лежу я в каюте парусника… Может, даже с алыми парусами. На той книжке, от которой Тимку нельзя было за уши оторвать, нарисован красивый корабль с красными парусами… Лежу вот себе, а на улице… то есть на море бушует штормище. Волны так и хлещут, так и хлещут! И суденышко, ровно щепку, бросает с одного водяного хребта на другой, из одной жуткой ямины в другую».
А не открыть ли все-таки глаза? Так, самую малость? И глянуть в узенькие щелочки? Вдруг Костик и на самом деле бедует в штормующем океане? Что тогда ему делать? А он и плавать еще не научился! Внезапно раздался оглушительной силы взрыв. От адского взрыва жалобно зазвенела посуда в шкафчике. А Костино лицо опалило зловеще-огненное пламя. С перепугу Костик с головой закутался в одеяло. И лежал, притаясь, не дыша.
«Ах-ха-ха-ха!» — загоготал кто-то над самым Костиным ухом. А потом как сорвет с него одеяло.
— Тимка! — завопил Костик. — Тимка!
И тотчас услышал спокойный Тимкин голос:
— Что с тобой?.. Да ты открой-ка глаза.
Открыл Костик глаза, а перед ним стоит живой Тимка. На нем рубашка, брюки. Куда это он в такую рань собрался?
Тимка присел на край старого заскрипевшего топчана, сказал:
— Кончилась, Костик, добрая погода. В сад и носа не высунешь. С полночи ливень шпарит.
— Какой ливень? — удивился Костик, натягивая на плечи одеяло.
— А у тебя, парень, уши заложило? Разве не слышишь, как по крыше молотит?
Прислушался Костик. А над головой: «Вжиг! Вжиг! Вжиг!» Будто сотня ременных вожжей с беспощадной яростью хлестали по крыше.