Затарахтело несколько чешских пулеметов.
— Ложись!
С каждой перебежкой расстояние до переправы быстро сокращалось. Уже отчетливо были видны камыши у противоположного берега Большого Иргиза.
Когда Семен Кузнецов осторожно приподнял голову и посмотрел прямо перед собой, у него от изумления широко открылись глаза.
В течение дня Семен не один раз видел Иргиз, но вот почему-то лишь сейчас эта знакомая с детства мелководная, извилистая степная речушка вдруг показалась ему какой-то необыкновенной, трогательно-волнующей.
Точно зачарованные смотрели в эту тихую, небыструю речку и сонно поникшие камыши, и глинистый крутой берег, и кустарник с сизыми обмякшими листочками, и голубеющее бездонное небо. Семен на какое-то мгновение забыл и о войне, и о пролетавших над головой пулях, и о том, что, может быть, его скоро не будет в живых.
Вспомнились Семену мальчишеские поездки в ночное, и рыбалки на заре, и многое, многое другое — такое близкое, родное.
Внезапно что-то прожужжало, и рядом с вытянутой рукой Кузнецова взбугрилась земля.
— Нагни голову! — услышал Семен голос Василенко, строгий и незнакомый, и тут же пришел в себя.
«Ведь это пуля чуть не задела меня», — пронеслось в голове у Семена, и сознание близкой опасности сразу сковало все члены.
Цепи лежали в напряженном молчании. Перебежки кончились. Сейчас начнется атака… И вот наконец наступило то, о чем думал каждый в эти пять минут, показавшиеся вечностью:
— В атаку-у!.. Ур-ра-а!..
Бойцы поднялись, выпрямились и ринулись вперед, сотрясая воздух мощным, непрерывным «ура».
Семен бежал в одной цепи со всеми. Как и все, он кричал «ура» и удивлялся, как это минуту назад он мог поддаться страху. Его настоящим желанием было стремление вперед. Вперед и вперед! Скорее смять, сокрушить врага! О смерти, которая в любое мгновение может оборвать его жизнь, он больше не думал.
Семен увидел Чапаева. Взмахивая шашкой, начбриг бежал на полшага впереди цепи.
«Вот он, наш родной, с нами!» — подумал Семен и, прислушиваясь к привычному, ободряющему топоту, оглянулся назад, на своих товарищей. В тот же миг на виске у брата Тихона он увидел красное расплывшееся пятнышко.
Семен еще не успел спросить себя: «Что с братом? Ранен?», как Тихон пошатнулся и, выронив из рук винтовку, плашмя повалился на землю.
В это время позади наших цепей заработали пулеметы. Несколько чешских солдат выскочили из окопа и кинулись к мосту. Красноармейские цепи еще громче закричали «ура».
Неприятель не выдержал, дрогнул. Бросая винтовки, солдаты лавиной устремились к переправе. На мосту солдат пытались задержать офицеры, но их смяли. В панике офицеры понеслись, гулко топая сапогами по деревянному настилу.
Захватив переправу, Чапаев повел полк к Таволжанке. Разведка донесла, что противник бросил навстречу Пугачевскому полку все свои силы.
— Нам это и нужно, — выслушав начальника разведки, сказал начбриг.
Поздно вечером полк остановился на ночлег. После ужина, проверив выставленные дозоры, Чапаев с Лоскутовым неторопливым шагом проходили по стану. И справа и слева еще слышались приглушенные разговоры расположившихся на отдых бойцов, негромкий смех, а где-то совсем рядом какой-то весельчак что-то распевал себе под нос.
Легонько толкнув командира полка в бок, Василий Иванович полушепотом проговорил:
— Слышишь? — И тут же с упреком добавил: — Как же это ты с такими орлами не смог неприятеля одолеть? Или нашу заповедь забыл — врага бить всегда, но самим от него никогда не бегать!
Василия Ивановича окликнули. От сидевших кружком красноармейцев отделился высокий парень. Приветливым знакомым голосом проговорил:
— А мы на вашу долю похлебки оставили. Думаем, закружится Василий Иванович с делами разными… Может быть, откушаете?
— Семен Кузнецов? — спросил начбриг.
— Он самый! — последовал ответ.
— Спасибо. Закусывал. — Чапаев приблизился к бойцу и положил ему на плечо руку: —У тебя, говорят, горе?
— Брата… Тихона убили… — натужно выговорил Кузнецов.
— Так ты как же?
— Наказал в Гусиху. Завтра батя приедет.
— Ну, бери отпуск… дня на два, на похороны. В бою ты отличился. Мне уж докладывали.
После некоторого раздумья Семен вздохнул и покачал головой:
— Не надо, Василий Иванович. В такое время… да товарищей покидать?
Опять помолчав, еле слышно закончил:
— Я уже простился с Тихоном. Теперь чего же…
На другой день, 21 августа, получив донесение о выходе полка имени Степана Разина в тыл неприятеля, Чапаев приказал начать атаку.
Противник не подозревал о нависшей над ним смертельной опасности. Весь орудийный и пулеметный огонь был сосредоточен против Пугачевского полка. Предстояла жаркая схватка.
К Василию Ивановичу подошел командир роты добровольцев Демин.
— Разрешите доложить, товарищ начбриг, — сказал он. — Вверенная мне рота в полной боевой готовности. Красноармейцы просят вас перевести их в передовую цепь.
Чапаев подумал, разглядывая запыленный носок сапога, и распорядился перевести роту в первую цепь на левый фланг.
Чешская батарея открыла ураганный огонь. Снаряды рвались один за другим. Черные столбы пыли и земли с багровыми прожилками высоко взлетали к ясному, погожему небу.
Хорошо окопавшийся противник отражал атаку за атакой… Но вот наконец он был стиснут «клещами». Не замеченный чехами Разинский полк зашел к ним в тыл и открыл стрельбу. Мятежниками овладели тревога, замешательство.
Скоро батарея совсем умолкла. Реже стал и пулеметный огонь: часть пулеметов противник спешно снял передовой линии и отправил их в тыл. По Таволжанке в панике метались обозы.
А в это время пугачевцы пошли в последнюю атаку. Позади цепей на буланом коне вихрем носился Чапаев.
— Смелее, орлы! — кричал он, подбадривая бойцов. — Теперь врагу не устоять!
И летел дальше, на скаку отдавая распоряжения.
Когда начбриг проносился мимо батальона Силантьева, ему помахал винтовкой немолодой боец с пегой клочкастой бородкой:
— Василь Иваныч! Шальная пуля дура… поосторожней бы надо!
Чапаев весело улыбнулся и с озорством сказал:
— А меня ни одна пуля не возьмет! Я — заколдован!
И всем стало весело. Тверже ступала нога, и уже редко кто горбился и наклонял голову.
Все ближе и ближе окопы неприятеля. Находясь в это время на левом фланге, Василий Иванович спрыгнул с коня и, выхватив из ножен шашку, побежал впереди цепи новой роты добровольцев:
— Ура, ребята!
— Ур-р-а-а! — дружно откликнулись на голос начбрига бойцы.
Аксенкин уже отчетливо видел и неглубокий окоп, и чехословацких солдат с бледными лицами, когда вдруг почувствовал острую боль в плече. Продолжая бежать и стараясь не отстать от товарищей, обгонявших его, он подумал: «Неужто ранило?» И тут же об этом забыл.
Неожиданно впереди Аксенкина появился Чапаев. Он как бы заслонил своей грудью молодого бойца от бежавшего навстречу ему коренастого, большеголового солдата.
— Коли их, ребята! — закричал начбриг и взмахнул рукой.
Блеснуло узкое лезвие шашки, и в то же мгновение коренастый солдат повалился навзничь.
Теперь прямо на Аксенкина бежал другой солдат что-то визгливо, истерически крича. На исхудавшем перекошенном страхом лице его смешно топорщились аккуратные усики.
«Что же это я? — промелькнуло у Аксенкина в голове, и сердце заколотилось часто и громко. — Ведь он заколет… заколет меня сейчас…»
И, отскочив в сторону, Аксенкин размахнулся и ударил солдата штыком в бок. Он не видел, как тот упал, — он бросился вперед за убегающим к селу офицером.
Легко перемахнув пустой окоп, Аксенкин уже догонял тяжело пыхтевшего толстяка-офицера с багрово-бурой шеей, когда тот внезапно обернулся и выстрелил в него из револьвера.
С головы бойца точно порывом ветра сбросило фуражку. Он подпрыгнул и изо всей силы ткнул штыком офицера.
— Что? Попало? — ликующе закричал Аксенкин, когда офицер грузно грохнулся у его ног.
— Мишка, ты ранен! — сказал Аксенкину пробегавший мимо конопатый, длинноносый парень.
Боец покосился на левое плечо. Весь рукав потемнел от крови. И странно: стоило ему увидеть окровавленное плечо, как внезапно почувствовал тупую боль в отяжелевшей руке.
«Пустяки! Все пройдет!» — утешал себя Аксенкин и опять понесся за убегавшими в Таволжанку чехословаками.
Враг был опрокинут, смят. Под вечер Пугачевский полк во главе с Чапаевым занял село. Чапаевцы захватили четыре тяжелых орудия, шестьдесят пулеметов и |разное военное снаряжение.
В Таволжанке не задерживались. По приказу начбрига, полки двинулись дальше по дороге в Николаевск.
Стройными рядами проходили чапаевцы через освобожденное от интервентов село. Навстречу им из дворов выбегали женщины и девушки и наперебой кричали:
— Хлебца на дорогу возьмите, родимые!
— Творожку свежего!
— Сальца кусочек… Для вас и последнее отдать не жалко!
У околицы стояла сухонькая, сгорбленная старушка с глиняным кувшином в руках, накрытым чистой белой тряпочкой.
Приветливо улыбаясь слезящимися, выцветшими глазами, она спрашивала проходивших мимо бойцов:
— Как бы мне, касатики, самого главного увидеть? Чапаева — начальника?
Старухе ответили:
— Он, бабуся, на коне поедет. Как увидишь с усами да в папахе — значит, Чапаев!
Когда начбриг, окруженный командирами, подъезжал к околице, старушка заволновалась, метнулась к лошадям:
— Скажите, касатики, кто тут из вас Чапаев?
Василий Иванович подъехал к старухе, остановил коня:
— В чем дело, бабушка?
Старая женщина подняла голову, пристально посмотрела на Чапаева, заговорила:
— Какой ты бравый да хороший! Испей, любезный, молочка! Утреннее, батюшка, не погнушайся… У меня сынок тоже против супостатов воюет. Может, знаешь егo? Варламов Иван?
— Нет, не знаю, — улыбнулся Чапаев, принимая от старухи холодный кувшин. — А где он служит?