Шли настороженно, пригибаясь к земле, потом ползли…
Приподняв голову, Кузнецов прислушался. За деревом, в лощине, тихо переговаривались. «Значит, тут», — решил он и прополз немного вперед, раздвигая кусты.
В лощине, защищенные от ветра, сидели три солдата в башлыках.
Командир оглянулся назад и знаками приказал товарищам ползти в обход. Покончили быстро.
Перепуганный солдат, со связанными руками и кляпом во рту, глупо смотрел на чапаевцев.
— А мы думали, не случилось ли что, — обрадованно улыбнулся один из бойцов, когда Кузнецов и сопровождавшие его Дубенков и Ягодкин возвратились на поляну. — Год будто прошел, а вас все нет.
Солдата посадили на свободную лошадь, привязали к седлу и тронулись в путь. Все были довольны, хотя и сильно прозябли.
Вдруг Кузнецов остановил коня.
— Я саблю потерял, — сказал он дрогнувшим голосом. — Отстегнулась, должно.
— Потерял? — переспросил кто-то.
— Как же быть? Делать что, ребята?
Лошади переминались с ноги на ногу, чуть вызванивая подковами о лед. Порывом налетал ветер, собирал с земли колючий снег и бросал его в лица людей.
— Может, вернемся? — неуверенно проговорил Васька Ягодкин.
Семен не ответил.
«Что делать?… — и ему представилось, вот подходит Чапаев, внимательно оглядывает его и спрашивает: «А где у тебя сабля? Что-то не видно ее, Семен?» Что я тогда отвечу?..»
Подняв на дыбы коня, Кузнецов крикнул:
— Езжайте, догоню!
И пропал в темноте.
Несколько минут бойцы не трогались с места и, сдерживая лошадей, все оглядывались назад.
Наконец Дубенков шагом пустил коня, и за ним тронулись остальные.
— А вдруг не найдет, а? — поравнявшись с Дубенковым, промолвил Ягодкин.
— Ты чего? — сердито переспросил тот, видимо, недовольный, что его вывели из задумчивости.
— Не найдет, говорю, наверно, — повторил Ягодкин, заглядывая в лицо товарищу: — Степь, она большая, и ночь к тому же.
— А ты почему знаешь? — обозленно прокричал Дубенков и отвернулся.
Наутро бригада заняла станицу Сломихинскую, отбросив белых за Чижинские озера.
Мартовское солнце обогрело землю. С крыш падала капель, и воробьи бойко чирикали на кустах акаций.
Чапаев въезжал в станицу, окруженный командирами, бойцами. Радовались победе. В весеннем воздухе плыла песня.
К Чапаеву подъехал командир эскадрона Зайцев.
— Василий Иваныч, Семена Кузнецова, взводного, убили, — глухо сказал он.
— Кузнецова? — переспросил Чапаев и остановил коня.
— В лесу нашли. Вниз лицом в крови лежал. А под ним сабля… Та, что ты ему подарил. Он там вон, в избе, — командир эскадрона указал на низенькую избенку с заткнутым подушкой окном.
Чапаев свернул с дороги. За ним молча ехал Зайцев. Они слезли с коней и вошли в избу.
В переднем углу на столе лежал Кузнецов. Большие жилистые руки его были сложены на груди, ноги покрыты красным цветастым полушелком. А сбоку лежала сабля. Убранные в серебро ножны и эфес тускло блестели.
— Семен, поехал зачем? — Зайцев посмотрел покойнику в лицо и вздохнул.
— Осиновку брали, помнишь? — тихо сказал Василий Иванович, обращаясь к Зайцеву. — Кузнецов тогда с пятью бойцами обоз неприятеля захватил. Две с половиной сотни подвод. Храбрец! Подскакал я к нему и саблю…
Замолчал, опустил на грудь голову. Ступая на носки, словно боясь нарушить покой разведчика, подошел к изголовью.
Лицо Кузнецова было страшно в своем окаменелом спокойствии.
Чапаев долго не отрывал своего взгляда от этого лица. Потом как-то деревянно нагнулся, поцеловал разведчика в лоб.
— Товарищ Чапаев… Василий Иваныч, — окликнул Зайцев. — Саблю куда прикажешь девать?
— Саблю? — Чапаев оглянулся. У него нахмурились брови и задрожали тонкие губы. — Саблю, говоришь?.. Похоронить Кузнецова с почестями. Он жизни молодой не жалел в борьбе с врагами революции. И всегда, как зеницу ока, берег свое оружие… Приказываю саблю положить вместе с разведчиком!
Не оглядываясь, Василий Иванович поспешно вышел на улицу.
В разведку
Уже с утра нещадно палило солнце, и казалось, что знойному июньскому дню совсем не будет конца. Но в полдень голубеющее небо вдруг заволокло огромной черной тучей, подул холодный ветер, и на землю ливнем обрушился мутный дождь
И хотя минут через сорок туча ушла на восток и опять появилось солнце, все же воздух посвежел и дышать стало легче.
От земли, от соломенных крыш изб и конюшен поднимался легкий пряный парок, а из соседней с Красным Яром рощицы тянуло запахом спеющей земляники.
Над рекой Белой серебрился легкий туман.
Широкая, просторная площадь села, обычно безлюдная и тихая, была заполнена подводами, тачанками и снующими в разные стороны бойцами. Отсюда 25-я дивизия собиралась штурмовать Уфу — последнюю твердыню белобандита Колчака.
Обороне Уфы и Белой Колчак придавал огромное значение. Враг стянул сюда все свои силы. Правый берег реки был сильно укреплен колчаковцами.
Командующий армиями Южной группы Восточного фронта Михаил Васильевич Фрунзе отдал приказ о занятии Уфы. Для штурма реки Белой были созданы две ударные группы. В одну из этих групп входила 25-я Чапаевская дивизия.
На площадь вышел Чапаев. Оглядевшись вокруг, он направился в сторону приземистой кирпичной церкви. Там должен был начаться митинг Пугачевского полка.
Неделю назад погиб комиссар полка Волков. А случилось это так. Во время ожесточенного боя с белоказаками был тяжело ранен командир роты. Приняв на себя командование, Волков повел чапаевцев в штыковую атаку. Врага смяли и выбили с выгодных позиций. В этом-то бою и погиб смелый комиссар.
Вместо Волкова в полк прислали молодого самарского рабочего Бурматова. Комиссар дивизии Фурманов хорошо отзывался о Бурматове, работавшем до этого в политотделе соседней дивизии. Но в эту неделю Василий Иванович лишь два раза виделся с новым комиссаром Пугачевского полка и теперь очень жалел, что так мало успел его узнать.
«Операция предстоит не из легких, — думал Василий Иванович, ускоряя шаг. — Белые все свои силы стянули к Уфе. Но нынче ночью наша разведка будет на том берегу… Сошелся ли Бурматов с народом? Подготовил ли бойцов к сражению?»
Когда Чапаев подошел к церкви, митинг уже начался. Стараясь быть незамеченным, Василий Иванович остановился позади бойцов.
На белых каменных плитах церковного крыльца стоял Бурматов. Это был рослый молодой человек с открытым загорелым лицом и большими, сильными руками молотобойца.
— Товарищи красноармейцы! — громко говорил комиссар, в волнении сжимая в руке свернутую трубкой ученическую тетрадь. — Предстоят решающие бои. Но чапаевцы всегда были храбрыми и смелыми. Чапаевцы всегда громили белопогонников. Они и на этот раз вдребезги разобьют потрепанную армию Колчака!
Красноармеец, стоявший впереди Василия Ивановича, толкнул локтем своего товарища и вполголоса, хрипловато сказал:
— А комиссар этот тоже такой… — Он поправил ремень и добавил: — Подходящий человек. Из нашего брата, с таким и в огонь и в воду.
— Всего неделю у нас, а уж почти каждый его знает, — согласился другой боец. — И поговорит, и посоветует, и в общеобразовательном кружке занятия наладил… По всему видать — настоящий большевик!
На красноармейцев зашикали окружающие, и они смолкли.
Бурматов уже кончил свою короткую речь и, достав из кармана огрызок карандаша, приготовился записывать желающих пойти в опасную ночную разведку.
Высокий светлоусый боец из первого ряда расправил плечи и, стукнув кулаком в грудь, опоясанную пулеметными лентами, медленно пробасил:
— Пиши меня для начала… Порфирий Лаптев!
И тут же со всех сторон послышались голоса:
— Ширкунова Герасима Сидорыча запиши!
— Петрова!
— Валеткина Ивана!
Комиссар едва поспевал записывать. Он уже исписал три страницы, а добровольцев по-прежнему было много.
Придерживая рукой шашку, Василий Иванович направился к церкви своей легкой, стремительной походкой.
Он взбежал по каменным ступенькам на высокое крыльцо и запросто поздоровался с Бурматовым:
— Молодчина, комиссар, все душеньки солдатские настежь открыл!
Увидев любимого своего командира, пугачевцы дружно закричали «ура».
Василий Иванович поднял руку, и в тот же миг полк замер.
С минуту он смотрел на загорелых и худых, в полинявших гимнастерках красноармейцев, уставших от долгих походов и сражений, но готовых, как он твердо знал, по первому приказу неустрашимо ринуться на врага.
— Если мы не перейдем Белую, то вы не чапаевцы, а я не Чапаев. Но я верю… Уфа будет наша! Комиссар тут правильно сказал — конец скоро колчаковцам! Да не только их конец наступает. Мы разобьем всех врагов революции!
Снова мощное «ура» прокатилось по рядам. Василий Иванович наклонился к комиссару и сказал:
— Хватит записывать.
И потянулся за тетрадкой.
— Одну секунду! — Комиссар как-то особенно поспешно вписал последнюю фамилию.
Чапаев неторопливо просмотрел список.
— Сорок восемь. Достаточно, — сказал он и еще раз заглянул в конец списка. — Бурматов, что, и ты собираешься?
— Так точно, товарищ Чапаев, — четко проговорил комиссар и, помедлив мгновение, продолжал: — Я так думаю, Василий Иваныч: раз я призываю красноармейцев, я и сам должен быть вместе с ними. На то я и коммунист. А коммунисты у нас в армии всегда первыми идут в бой.
Вот это правильно! — кивнул Василий Иванович. Внимательно глянув в загорелое, взволнованное лицо Бурматова, он прибавил, ласково потрепав его по плечу: — Старайся во всем быть как Фурманов. Лучше не знаю комиссара!
Пианино
На край подушки упал солнечный блик. Медленно передвигаясь по розовой наволочке, он приблизился к спящему, взобрался ему на ухо и, пробежав по загорелой, кирпичного отлива щеке, заглянул в закрытые глаза. Поморщив лоб, Василий Иванович проснулся.