Следующее сопоставление долгосрочных последствий развода (исходя из вышесказанного, скорее, следовало бы говорить об их тенденциях) вытекает из трех источников: прогнозов развития (точнее, из психоаналитически-педагогических исследований отдельных случаев), из опыта Юдифи Валлерштейн и из исследования тех черт личности моих пациентов, которые (на основе психоаналитического рассмотрения) довольно четко указывают на переживания развода[53].
Психоанализ говорит, что невротические симптомы, приносящие страдание (страхи, депрессии, чувство собственной неполноценности, вынужденные действия или представления, психосоматические жалобы, проблемы в партнерстве, сексуальные нарушения и многие другие), уходят корнями во внутрипсихические конфликты, начало которым было положено в раннем или самом раннем детстве. Это, конечно, не означает, что данные субъекты страдают симптомами уже с самого детства. Этот, с виду, парадокс находит свое объяснение в том обстоятельстве, что в детстве (невротические) процессы защиты несут очень важную функцию приспособления: вытеснение внутрипсихических конфликтов, с которыми ребенок не может справиться, защищает его от невыносимых аффектов (чувства стыда и вины, унижения и, прежде всего, от экзистенциальных страхов). Замена конфликта симптомами или определенными чертами личности (защита как «отражение удара») позволяет получить оптимальное удовлетворение (тех стремлений, которые замешаны в конфликте) при условии минимизирования страха. Какие из данных образований компромисса переймут эти функции, не в последнюю очередь зависит от условий жизни, которые в большой степени определяются личностью родителей и их поведением. Таким образом, каждое важное изменение жизненных обстоятельств ставит под вопрос уже имеющиеся защитные механизмы. Такими изменениями могут быть пубертат, переход к профессии, (новые) сексуальные отношения, жизненные кризисы, потеря партнера, болезни, рождение ребенка, эмиграция, менопауза и т. д. Если эти изменения приносят большое беспокойство, то уже имеющаяся защита, которая состоит, собственно, в защите против страха, теряет свои функции. Таким образом она может даже вообще сорваться. И тогда внутрипсихический конфликт (и вместе с ним отраженные было аффекты), – против которого на протяжении многих лет и была направлена защита, – снова прорывается наружу. Новая защита против этих вновь прорвавшихся конфликтов приведет в действие новые механизмы защиты, что породит и новые симптомы в зависимости от новых жизненных обстоятельств. И эта новая симптоматика может оказаться еще более «патологичной», чем старая: в ходе реактивизации старого конфликта возрастают соответствующие ему аффекты, и прежде всего связанные с ним страхи. Если это так, то новая система защиты окажется более хрупкой, чем старая, а это значит, что она повысит вероятность дальнейших срывов защиты, и данный субъект и в дальнейшем на каждое переживание или тяжелое изменение жизненных обстоятельств будет реагировать обострением защиты и образованием новой симптоматики. Чем массивнее отраженные конфликты, тем шире становится симптоматика, то есть иррациональные (по причине своей детерминации) переживания и виды поведения будут захватывать все большие жизненные области, отнимая способность автономно и разумно строить свою жизнь и увеличивая страдание.
Мы уже говорили о процессах срыва системы защиты, которые связаны с возрастанием страхов (в описаниях деструктивных аффектов послеразводного кризиса, глава 1.1, раздел «Послеразводный кризис»). Посттравматический сдвиг защиты приводит ребенка к такому невротическому «равновесию», которое является более «патологичным», чем то, которое было до травматизации, и это независимо от внешних проявлений посттравматической симптоматики.
Если говорить о долгосрочных последствиях развода, то это означает, что послеразводный кризис повышает вероятность будущего невротического страдания (в условиях изменения жизненных обстоятельств или кризисов). Это повышение невротической диспозиции я назвал неспецифическим, потому что оно еще ничего не говорит о виде будущей симптоматики. Конечно, такая невротическая диспозиция возрастает также и в дальнейшем – в каждой ирригирующей ситуации – и ведет к реактивизации ранних внутрипсихических конфликтов, и прежде всего тех, которые связаны с массивными конфликтами лояльности, окончательной потерей отца и с тем экзистенциональным беспокойством, которое приносит с собой новое супружество родителей.
В противоположность неспецифическим последствиям, при специфических долгосрочных последствиях речь идет об определенных чертах личности, образование которых началось с переживаний развода и связано с условиями развития, или – с прогностической точки зрения – о чертах, характерных для детей, за плечами которых стоит опыт развода. Я не стану повторять имеющееся в эмпирической литературе описание этих черт на уровне конкретных симптомов или свойств, мне интереснее коснуться (в известном смысле лежащих под ними) психических требований действий, поскольку конкретные симптомы, черты характера или поведение, в которых находят выражение трудности преодоления этих определенных психических требований действий, зависят от многих факторов и часто от таких, которые не связаны непосредственно с «разводной судьбой».
Возьмем, к примеру, первое из так называемых специфических долгосрочных последствий: проблемы в обращении с агрессивностью[54]. Направит ли человек свои агрессивные чувства, фантазии и стремления, с которыми он не в силах справиться, против своей собственной персоны (что приведет к депрессивным настроениям), вытеснит ли он их и станет ли выражать субтильно (в недоброжелательности и злости), окажется ли он подвержен приступам ярости или станет проецировать[55] свою агрессивность на других (в том числе на свои любовные объекты), разовьются ли в нем страхи параноидного характера (например, ревность, недоверие) – все это невозможно предсказать с полной уверенностью, и на этот счет не существует никаких статистических выводов: слишком уж сложен комплекс индивидуальных, социальных и ситуативных факторов, на основе которых образуются конкретные симптомы. Но тот факт, что у бывших «детей разводов» проблемы в обращении с агрессивностью тенденциозно гораздо более велики, снова и снова находит свое подтверждение.
Это обстоятельство, собственно, не должно удивлять: с одной стороны, у «детей разводов», по причине пережитых обид и разочарований, агрессивный потенциал, в общем, значительно выше, а с другой – у них, по многим причинам, вся область агрессивности гораздо больше связана со страхом, чем у детей из более или менее благополучных семей. И это по причине отсутствия или ограничения возможности триангулирования: страх потерять любовь матери (от которой ребенок теперь полностью зависим) чрезвычайно велик; эти дети боятся также потерять сохранившийся контакт с отцом. Наконец, мы не должны забывать, что у родителей, которые любят друг друга, дети учатся тому, что ссора – это всего лишь «второй акт драмы», где «третьим актом» является примирение. В конфликтной же семье именно родительские ссоры привели к полному разрыву отношений. Иными словами, дети убедились, что агрессивность приводит к разлуке и потере объекта! В этом случае ребенок боится своей агрессивности и ему остается одно – вытеснение или защита путем образования симптомов.
Нарушения, вытекающие из этого обстоятельства, идут гораздо дальше предполагаемого страдания из-за симптомов. Люди, вытеснившие свою агрессивность, стесняются и нервничают, когда им приходится отстаивать свое мнение или защищать свои интересы (и многое другое), итак, они платят за это ценой потери важных факторов социальной компетентности.
Такие последствия вытеснения агрессивности, как, например, необъяснимое по причине своей бессознательности стеснение или страх, переживаемые там, где речь идет о самоутверждении, неизбежно влияют на чувство собственной полноценности. Эти проблемы являются постоянным компонентом уже первых, непосредственных реакций на развод и в большой степени обременительных конфликтов лояльности, которым подвержен ребенок до и после развода. Однако внешне они не обязательно должны выражаться в явном чувстве неуверенности. Чаще встречается тот феномен, который можно назвать повышенной хрупкостью чувства собственной полноценности: известно, что есть люди, которые из одной неудачи попадают в другую и все же не теряют уверенности в собственной непобедимости, а есть и другие – вполне талантливые и даже имеющие успех, но впадающие в полное отчаяние и считающие себя ни на что не способными неудачниками, если они вдруг решили какую-то задачу не блестяще, а просто хорошо. Бывшие «дети развода» чрезвычайно нуждаются в том, чтобы их всегда «гладили по шерстке», то есть их чувство собственной полноценности каждую минуту нуждается в подтверждении со стороны.
По сути, проблемы детей разведенных родителей в их половой идентификации – это лишь особый аспект проблемы чувства собственной полноценности. Представим себе, каково маленькой девочке, когда самый любимый, самый главный мужчина в ее жизни, ее единственный любовный партнер ее покинул. Развод – это не просто, как уже говорилось, тяжелая утрата одного из родителей, развод оставляет в ребенке чувство, что покинули именно его. С эгоцентрической точки зрения на мир, естественно присущей всем детям, ребенку просто непонятно, как это отец может с ним расстаться: пусть даже они с мамой перестали понимать друг друга, но «разве наша обоюдная