Спотыкаясь, мы спускаемся с холма и забираем вправо, продираемся сквозь мокрые кусты и бурьян и углубляемся в лабиринт дачного массива. Подозрение, что Кит возвращается к своим жутким товарищам, быстро рассеивается – наш путь лежит в другую сторону.
– Они тебе не нравятся. Так почему ты сразу не ушел? Зачем тусовался с ними? – перекрикиваю шум дождя и понимаю, что тот же вопрос вчера задал мне Кит.
– Потому что больше не с кем, – отзывается он, цитируя мои слова.
– А еще ты не пил, я видела. Ты притворяешься отбитым наглухо, а люди потом всякое о тебе говорят!.. – не унимаюсь я, вглядываясь в его темный профиль, но парень остается спокойным.
– И что же обо мне говорят?
Смахиваю со лба прилипшие волосы и набираю в легкие побольше воздуха:
– Например, что ты за донат на стене отдела полиции слово из трех букв написал. Что ты употребляешь все, что горит, и жрешь всякое дерьмо. Что спишь с кем попало. Что можешь избить до полусмерти без причины…
– Что я ем младенцев и купаюсь в крови девственниц… – задумчиво изрекает Кит и усмехается. – Ты сама себе ответила. Кто посмеет докопаться, если ты – самый страшный?
Мне требуется минута на осмысление услышанного. Мы оба пережили беду, но по-разному справляемся с последствиями. Я закрылась, ушла в тень, перестала бороться. А Кит повернул безнадежную реальность в свою пользу и решил дать несправедливости бой.
– Но на самом деле… – Он замедляет шаг и вытирает рукавом лицо. – Я не ушел от них потому, что мне тоже некуда податься. У отца на почве пьянок часто отъезжает кукуха, так что… Не ищи скрытого смысла там, где его нет.
Я дергаюсь от его слов, как от оплеухи. Что-то кислое поднимается со дна желудка, сводит зубы, отдается болью в висках.
Тупое бессилие. Злость на этот гребаный мир.
Мы сейчас вдвоем против него – огромного и уродливого, и нам не хватает сил уложить его на лопатки.
Но Кит предельно честен с ним и самим собой, а у меня… Даже нет голоса.
Дождь насквозь прошивает одежду, хлюпает в кедах, заливается в уши и глаза. Бьет озноб, от слабости подкашиваются колени.
Наконец Кит останавливается перед кирпичным коттеджем, угрюмо нависшим над скромными дачными домиками соседей.
Слепые черные окна сонно моргают, отражая голубоватый свет фар с далекого шоссе, и снова погружаются в глубокую летаргию.
– Раньше сюда один мужик по выходным и праздникам приезжал. Когда сваливал, прятал ключ в почтовом ящике. И я нормально так чилил в его отсутствие: телик, кроватка, все дела. Но он умер в начале лета, и ключи больше не оставляют, – поясняет Кит и бросает рюкзак на крыльцо. – Конечно, не хотелось бы наносить урон, но сейчас исключительные обстоятельства.
Он расстегивает толстовку, снимает ее и наматывает на кулак.
Голова кружится, я чувствую чье-то незримое присутствие за спиной и оглядываюсь, но вижу лишь косые полосы дождя на фоне мрака. Кит наносит короткий резкий удар, и по окрестностям разносится оглушительный звон бьющегося стекла. Смахнув с подоконника осколки, он подтягивается, проникает в дом и исчезает в его нутре, а я остаюсь в одиночестве.
Первобытный мистический ужас гонит по венам адреналин. Впервые в жизни я делаю противозаконные вещи, и с кем – с придурком Китом! Но мне чертовски нравится то, что происходит сейчас. Не успевшая повзрослеть девочка робко выглядывает из уютного кокона сожалений и страхов, и ей интересен этот неправильный, перевернутый вверх тормашками мир, где Кит – король.
Поднимаю его рюкзак, вешаю на свободное плечо, с нетерпением ожидая развития событий.
С визгом отворяется металлическая дверь, Кит коротко окликает меня из проема. Преодолев три ступени, я осторожно иду за ним по хрустящим стекляшкам.
Пахнет печным дымом и сыростью, под кедами пружинит мягкий ковер и скрипят половицы.
Кит находит рубильник, опускает его, и под потолком загорается желтая тусклая лампочка.
– Да будет свет! – Он удовлетворенно улыбается и вдруг смотрит на меня так пристально и пронзительно, что я еле слышно всхлипываю. Его изумленное настороженное лицо бледнеет.
Мы устраиваем экскурсию по темным закоулкам – с энтузиазмом исследуем гостиную с черно-белым телевизором, круглым столом и топчаном у стены, кухню со складными стульями и электроплиткой, пыльный чулан и летний душ за клеенчатой ширмой в коридоре.
В углах таятся робкие тени, по крыше мерно стучит дождь.
Хочется поскорее снять отяжелевшие от воды вещи, поесть, напиться чаю и провалиться в сон, но присутствие Кита путает мысли, вызывает мурашки, становится причиной лишних резких движений. Напряжение – новое и опасное – витает в воздухе, и даже остроумные приколы и громкий хохот не снижают его.
Кит расстегивает рюкзак и вываливает на скатерть с кистями пакеты с лапшой быстрого приготовления. Помедлив, стягивает с себя футболку и вешает на спинку стула. Взамен достает другую – ярко-зеленую – и бросает мне. Я послушно ловлю ее и растерянно рассматриваю.
Чудовищная неловкость повисает в уютной, населенной призраками комнате.
– Надень. – Кит прочищает горло и, покраснев как рак, вызывается показать мне устройство летнего душа.
Я киваю и не могу поднять глаза, потому что… Жар в груди оставляет на ребрах ожоги.
Натягиваю сухую, пахнущую тонким парфюмом футболку, распутываю пальцами воронье гнездо на голове, нахожу в своих вещах мятную жвачку и отправляю в рот.
Включаю телефон и, проигнорировав информацию о пропущенных звонках, пишу маме, что все отлично. С чистой совестью вырубаю его и возвращаюсь в гостиную.
Пока я ожесточенно грызу брикет лапши и давлюсь остывшим чаем из термоса, Кит разматывает спальник и стелет его на узкий топчан.
Содрогаюсь от мысли, что мужик, возможно, умер на этом самом топчане, но осознание, что Кит без футболки будет спать рядом, пугает во сто крат сильнее.
– Прошу! – Картинно раскланивается он, и я внезапно въезжаю: он тоже адски нервничает.
От дурацкого напряжения мутит и сводит мышцы, но усталость пересиливает – покорно занимаю место у стенки и вытягиваюсь вдоль нее.
Гаснет свет, Кит ложится рядом и обнимает меня поверх слоев утеплителя и нейлона. Пульс учащается. Я старательно делаю вид, что сплю, боюсь пошевелиться, но не могу нормально дышать, шумно глотаю слюну и рассекречиваюсь.
Кит убирает руку.
– Слушай, я тебе соврал… – тихо шепчет он, и я замираю, приготовившись к худшему. – Тогда, в парке, я сразу тебя узнал. Я помню, как ты пела на школьных концертах. Почему ты больше не поешь?
Вопрос застает врасплох, хотя мне тысячи раз его задавали.
Ветер завывает за окном, задувает в коридор сквозь разбитую раму, насылает сквозняки и проклятия, но ему не добраться до тепла в моем сердце.
Я смеюсь от облегчения:
– Версий много, Кит. Основная – что у меня поехала крыша.
– Эту я слышал. – Его дыхание щекочет мой лоб. – Но хотел бы узнать твою.
Глава 19
Я собираюсь с мыслями, мучительно подбираю слова, раскрываю рот, но тут же осекаюсь. Мне важно правильно донести до Кита все, что так гложет, мне очень нужно, чтобы он понял меня.
– Ты говорил, что мечтал быть пилотом. А мой папа им был… – Решаю начать с самого начала. – С мамой они познакомились в гостинице курортного города. Папа приехал туда в командировку, а мама впервые выбралась на отдых с друзьями по универу.
Страшно представить, какое впечатление он произвел на нее тогда: улыбчивый, молодой, красивый, повидавший к двадцати шести годам мир. Папа вообще был уникумом: отлично пел, свободно говорил на английском, цитировал стихи классиков, неплохо рисовал и фотографировал. Словно старался прожить сразу несколько жизней!
Он тоже увлекся симпатичной девочкой, завязался роман: долгожданные редкие встречи, букеты белых роз и завистливые взгляды соседок. Маму не смутило даже то, что папа был женат.
Потом на свет появилась я.
Вскоре после этого он развелся с женой, но на маме так и не женился. Не берусь его осуждать. Он просто не любил маму настолько сильно, чтобы провести рядом с ней всю жизнь, а обманывать и обнадеживать не мог.
Папа рвался в наш город, перекраивал графики, выгадывал время лишь для того, чтобы час или два провести со мной – привозил подарки, сладости, сувениры, игрушки. И неизменные розы для мамы. Он хорошо зарабатывал, и я не нуждалась ни в чем.
Ну а мама… Надо знать мою маму. Она буквально растворилась в нем, жила им, боготворила. И ни к чему не стремилась, ведь он решал все проблемы.
Когда папа оставил работу, снял квартиру и переехал в наш город навсегда, мы были счастливы. Теперь я могла все выходные проводить с ним – часами слушать его истории, сражаться с воображаемыми злодеями, хохотать до слез. Это время казалось сказкой. Папа понимал меня без слов, был защитником и самым лучшим другом, родственной душой, огромным, непознанным, но добрым миром.
Задолго до воссоединения, когда мне было шесть, он настоял на музыкальной школе – шутил, что я, раз уж расту его копией, должна реализовать все его амбиции и стать тем, кем не случилось стать ему.
Как видишь, у меня было безоблачное счастливое детство.
Вот только мама часто плакала по ночам.
Иногда родители жутко ссорились, и мама без всякой причины не давала нам с папой видеться.
Лишь теперь я, кажется, начинаю ее понимать – годы прошли, пустые надежды рассеялись, она огляделась и осознала, что не достигла ничего. Наверное, она винила в этом отца. Мне тяжело было находиться с ней рядом и видеть в ее глазах разочарование. Я слишком похожа на папу, и мамина обида неосознанно проецировалась и на меня.
Нет, она была очень хорошей матерью – много возилась со мной, покупала красивые платья, не спала до утра перед ответственными выступлениями. Но я росла и ничего не могла поделать с собой: между нами не было того особенного тепла.
Сейчас она старается наверстать все, что упустила: за короткое время добилась немалых успехов в работе и… – Я морщусь, благо Кит не может увидеть этого в густом мраке. – Нашла мужа. Обрела нужный статус, уделала своих подруг. У них с отчимом затянувшийся медовый месяц – бурная страсть, совместные фотосессии в парных свитерах и общая страничка в соцсети