. У мамы все хорошо…
Мы долго не знали истинной причины папиного увольнения и переезда. Он отшучивался: «Дочь, настала пора твоему старику сложить крылья, спуститься с небес на грешную землю и приобщиться к миру простых смертных!»
Я смеялась, не придавая значения его худобе и отекам.
Он по-прежнему много улыбался, но теперь мы больше говорили о сложных вещах: о любви, о дружбе, о верности, о смысле жизни. Часто обсуждали мои планы на будущее.
Все они были накрепко связаны с пением.
В конце восьмого класса я прошла в финал областного конкурса талантов – день и ночь готовилась к последнему этапу, репетировала, даже задвинула Зою на второй план. Папа не отвлекал меня визитами, зато очень часто звонил – внушал, что я справлюсь, клялся, что не пропустит решающее выступление.
Но в тот день… Не пришел.
Я пела лучше обычного, хотя рассыпáлась на части от обиды и недоумения.
Мне вручили диплом, но радости он не принес.
А спустя час с мамой связались…
Порыв ветра сотрясает рамы, бросает в стекло горсть дождя, скорбно завывает снаружи и улетает в ночные небеса.
Воспоминания сдавливают грудь, я падаю в яму неизбывного горя, страшной утраты и невыносимого одиночества, потревоженная рана в душе горит так, что невозможно сделать вдох.
Ладонь Кита осторожно ложится на мои волосы, он двигается ближе и снова обнимает меня:
– Хватит, не надо.
Его подбородок прижимается к моему лбу, боль и ужас притупляются. Я возвращаюсь в реальность: могу различить тиканье старого механического будильника, шорохи и скрипы в углах осиротевшего дома и громкий стук сердца у самого уха.
– Нет, Кит, все нормально. Я хочу тебе рассказать! – Дрожу, уткнувшись носом в теплое плечо. – Папа умер в отделении для безнадежных больных спустя две недели. Пока он находился там, мама дежурила у его кровати, возвращалась уставшая и молчаливая, но улыбалась и заверяла, что он обязательно поправится.
Тогда я впервые застала ее за курением.
Земля уходила из-под ног.
Я умоляла маму взять меня с собой в больницу, будто чувствовала, что больше никогда не увижу папу. Она согласилась. Но тот, кто лежал в той ужасной палате, ничем его не напоминал.
Я звала, звала, звала… но он не приходил в сознание. Своим «уникальным», «редким», «сильным» голосом я не смогла докричаться до того, кто всегда меня слышал…
Во мне что-то сломалось, Кит. Голоса у меня больше нет.
Папины коллеги, приехавшие на похороны, рассказали, что он долго боролся с онкологией – болезнь отступала и настигала вновь. Он был вынужден уйти с любимой работы. Операция давала слишком малый шанс на успех, и слишком высока была вероятность летального исхода. Он отказался. Предпочел прожить столько, сколько отмерено. Рядом со мной.
Чтобы вложить в меня больше. Чтобы мой полет был выше…
Как и мама, я оказалась не приспособленной к жизни без него. Реальность била, била больно. Никто больше не разъяснял мне устройство мира, сложное не желало становиться простым.
Зоя взрослела, общалась с ребятами, следила за модой, а я так и осталась беспомощной растерянной дурочкой. Все, что сумела, – закрыться от всех. Даже музыкальную школу бросила – не пошла на итоговые экзамены. Так что… Слухи правдивы: у меня просто съехала крыша. Эта версия единственно правильная.
В висках ломит, слезы бегут по щекам – огромный валун скатился с души и освободил ее. Я рыдаю и не могу остановиться.
– Папа говорил, что самолеты – это большие стальные птицы, уносящие наши мечты в небеса, прямо к солнцу. Уверял, что доставляет туда все мои просьбы, поэтому они чудесным образом и исполняются. Он собирался однажды показать мне аэропорт, чтобы я лично смогла загадать свое самое заветное желание. Он обещал всегда присматривать за мной и помогать. Он вообще очень много обещал…
После его ухода я осознала бесполезность всего – стремлений, надежд, отношений. Зачем, если на свете нет ничего постоянного? Зачем, если даже самый близкий и дорогой человек вот так внезапно может тебя оставить?
– Я никогда не брошу тебя… – За шумом капель, барабанящих по подоконнику, я едва различаю тихий шепот и вздох Кита и закрываю глаза. – И всегда услышу.
Я хочу верить ему, пусть даже эти невозможные слова всего лишь почудились мне. Иррационально, поспешно, глупо – но я уже ему верю.
Высвобождаюсь из плена спальника, в темноте нахожу его губы и впиваюсь в них.
Возможно, это неправильно, возможно, завтра я пожалею и раскаюсь в содеянном, возможно, обо мне будет судачить вся школа, а Зоя больше не посмотрит в мою сторону – плевать.
Ощущаю его растерянность, чувствую, что он вот-вот отстранится, злюсь на себя и задыхаюсь от стыда, но Кит резко подается вперед и отвечает на поцелуй.
Сердце взрывается, наваливается слабость, кружится голова. Разум отключается, и только взбесившийся пульс грохочет в ушах.
Глава 20
Чириканье воробьев, привычное и назойливое, прогоняет сон, но еще целый миг я улыбаюсь – так спокойно и безмятежно утро наступало только дома, когда под окнами комнаты на ветках рябин устраивали переполох городские птицы.
И тут же из глубины сознания мутной водой поднимается дискомфорт – во дворе дома Игоря нет больших деревьев.
Распахиваю глаза, и сердце подскакивает к горлу. Рядом со мной мирно спит Кит.
Чертыхаюсь, аккуратно приподнимаюсь на локтях и осторожно, чтобы не потревожить его сон, выбираюсь из постели. Хватаю не просохшие за ночь кеды и пулей вылетаю на улицу.
Дождь прекратился, изумленная природа встречает меня тишиной и духотой.
Опускаюсь на прогретые солнцем ступени крыльца, натягиваю обувь и молча обозреваю окрестности. В голове катается пудовая гиря, тяжелые веки поднимаются с трудом, истерзанные губы горят, а язык болит – последствия истерики и бешеных поцелуев проявились во всей красе.
Мне чудовищно стыдно.
Стыдно за ночные откровения – я сорвалась и обрушила их на Кита только потому, что его интерес показался мне искренним. Два мучительных года я мечтала, чтобы кто-то спросил меня о постигшем семью горе так, как это сделал он. Мне стыдно за нелепое «легкое» поведение – спутав благодарность с желанием, я как одержимая полезла к нему целоваться, чем поначалу изрядно испугала парня.
Всхлипываю, провожу дрожащими пальцами по волосам, наблюдаю за блестящей зеленой мухой, ползающей по пыльным доскам навеса, и угрызения совести уничтожают меня, низводя до пустого места.
Все беды, горести и проблемы исчезли от нежных прикосновений, я сосредоточилась лишь на губах Кита и не собиралась сдерживать его, но он… Остановился.
Пробормотал извинения, откинулся на свою половину подушки и замер, хотя мой слух еще долго тревожило его тяжелое дыхание.
А я, оцепенев от разочарования, мерзла так, будто вновь оказалась под проливным дождем.
– Боже-боже-боже, – тихо скулю и сжимаю бессильные кулаки, – какой позор…
Нужно спешно собрать манатки и слинять, пока Кит не пришел в себя.
Вариантов, как провести день до маминого возвращения, хоть отбавляй – лавочки в скверах, торговый центр, фонтаны и парки уже заждались похожую на городскую сумасшедшую посетительницу.
Жаль, я не прихватила из тайника деньги Игоря – надо было забить на гордость и возместить моральный ущерб горой мороженого и попкорна.
А еще я ни черта не ориентируюсь в этой местности – поиски приключений никогда не заводили нас с Зоей так далеко – и едва ли смогу найти дорогу к жилому микрорайону.
Солнце припекает, от кустов смородины и заросших сорняками грядок поднимается пар. Вчерашний ураган разметал по участку пластиковые ведра и садовый инвентарь, потрепал теплицы, разбросал обломки досок и шифера.
Наверное, хозяин дома покинул мир внезапно, так и не завершив начатых дел, а жизнь продолжается. Уже без него. Он любил это место и вкладывал в него душу, а теперь окна его жилища разбиты одним точным ударом кулака, на топчане, где он проводил часы послеобеденного отдыха, плакали, целовались и смотрели безмятежные сны печальные дети, а результаты его трудов медленно, но верно поглощает хаос.
Подставляю лучам опухшее от слез лицо и вглядываюсь в болезненную синеву небес.
Мне не по себе – кошмарно, мучительно, но я не стану больше убегать. Кит сказал, что никогда не причинит мне боль.
Медленно поднимаюсь, поправляю его футболку и, толкнув локтем дверь, возвращаюсь в прохладу пахнущих сыростью и дымом комнат.
И тут же сдавленно вскрикиваю – неведомая сила тянет меня вниз, и я приземляюсь в угол за клеенчатой ширмой. Теплая ладонь зажимает рот.
– Тихо! – хрипит Кит. – Не дергайся.
Выворачиваюсь из его захвата и ошалело оглядываюсь, но Кит, прищурившись, смотрит мимо меня.
Проследив за его взглядом, в ужасе замираю: двое охранников в черных жилетах стоят снаружи и внимательно исследуют увечья, нанесенные Китом окну в коридоре.
Паника отдается слабостью в конечностях, я озираюсь и с облегчением замечаю, что наши рюкзаки и скрученный спальник свалены тут же, в углу, а круглый стол и топчан выглядят так, будто никакого вторжения не было.
– Что будем делать? – одним губами спрашиваю я, и Кит точно так же отвечает:
– Линять, что же еще?
Острая иголка вины пронзает грудь. Если бы не я, Киту не пришлось бы причинять вред чужому имуществу и вламываться в этот дом. Теперь тут наверняка повесят сигнализацию, и ему больше негде будет пережидать отцовские загулы.
Охранники что-то обеспокоенно обсуждают, их не видно, лишь две темные тени колышутся на желтых обоях за старым, накрытым салфеткой телевизором.
Кит быстро натягивает непросохшую футболку, вешает на плечи наши пожитки, хватает меня за руку и тянет за собой к выходу:
– Давай!
Пригнувшись, мы бесшумно спускаемся с крыльца, достигаем калитки, но за спиной раздаются требовательные голоса и шипение рации.
И мы бежим.
Ветер свистит в ушах, ветви яблонь наотмашь бьют по лицу, дергают за волосы, оставляют царапины на коже. Репейники цепляются за одежду, под кедами чавкает грязь и разлетаются брызгами лужи.