Я замираю.
– Не заряжено, не ссы. Но в воскресенье – было! – Он снова хохочет, хватает меня за запястье, и металлическая тяжесть ложится в мою руку. – Это «Сайга», карабин на базе «калаша». Ну как?
Сжимаю холодную рукоятку и мучительно жалею, что в нем нет патронов. Иначе мудак сплясал бы передо мной джигу и встал на колени. А потом я бы вынесла ему мозги. Но уже в прямом смысле слова.
Игорь ловит мой взгляд и, хоть и пьяный, забирает свое сокровище и прячет обратно в сейф.
– Вали отсюда, подруга. – Он шлепает меня по заднице и на миг задерживает на ней свою граблю. – А то точно никуда не выпущу.
Ночь плотной шторой опустилась на город, черное покрывало с нитями серебристого люрекса укрыло землю до самого горизонта. Где-то там, вдалеке, осталось мое детство. Там осталась моя больная любовь, там остались надежды и планы. А здесь – ничего.
Тишину нарушает лишь мерный храп гребаного урода, похожий на хрюканье борова.
Это были не просто угрозы. Как только он приберет к рукам все, что мы имеем, перестанет изображать из себя спасителя сирых и убогих и начнет отрываться.
Он отравляет мой воздух своим перегаром, мои дни – своим присутствием, он задумал недоброе, но у меня нет никаких доказательств. У меня нет голоса, а ему в очередной раз сойдет с рук любое зло.
Дышу на стекло, рисую на мутной поверхности сердечки, цветы и узоры и плачу. Все, что я могу, – выкрасть документы и спрятать их, оттянув драгоценное время, и прослыть воровкой и неуравновешенной дурой в глазах мамы. Но лучше уж так, чем попасть в его паутину и стать полным ничтожеством.
Прислушиваясь к громоподобному храпу, тихо выхожу в коридор и крадусь к «кабинету», набираю комбинацию цифр на табло, обнаруживаю в верхнем отделении сейфа бумаги в прозрачном файле и засовываю их под рубашку.
Влажный ветер трогает лицо, треплет волосы, пробирается за шиворот и вызывает мурашки. За пазухой, прилипая к потной коже, шуршит файл с документами – Игорь порежет меня на ремни, когда обнаружит пропажу, но я не отдам их даже под пытками и не позволю ему испоганить нашу жизнь.
Брожу по пустым ночным улицам – обхожу стороной шумные компании и одиноких мужчин, избегаю освещенные участки, шмыгаю носом и судорожно соображаю.
Нужно где-то спрятать бумаги. Вариантов спасения нет, но я должна их найти…
За спиной раздаются быстрые шаги – погрузившись в себя, я не сразу обращаю на них внимание, а потом становится слишком поздно. Кто-то ловит меня за рукав и рывком разворачивает к свету фонаря. Вскрикиваю, и колени подкашиваются.
– Эй, это я! – Надо мной возвышается Кит.
Испуг, напряжение прошедшего вечера, обида и бессилие тают и испаряются под его спокойным взглядом, и слезы горячими потоками устремляются из глаз.
– Почему ты не дома? – Он прищуривается, напряженно разглядывая меня, но быстро отдергивает руку, прячет в карман толстовки и отступает назад. – Прости. Я сейчас отвалю. Только скажи мне, какой урод тебя обидел?
Он рядом, он так близко, что его тепло снова касается сердца, но ему нечего мне сказать. Мне плохо без него – идеального и несуществующего в реальности… Он дал мне надежду и так жестоко предал.
От безысходности и боли я срываюсь в рыдания – дрожу, задыхаюсь и кричу:
– Этот урод – ты. Я плачу из-за тебя! Я люблю тебя, Кит, – любого! Ты сам говорил, что любовь бескорыстна. И я простила бы тебе все, если бы ты объяснил… Но ты бросаешься на людей, творишь странные вещи и даже не пытаешься оправдаться! Если ты и сейчас прикинешься беззаботным и радостным, я никогда больше не посмотрю в твою сторону, Кит. Ты услышал меня?
Он приваливается спиной к кирпичной кладке и тихо отвечает:
– Я урод, вот и все. Мне нечем себя оправдать.
– Тогда расскажи, что во мне – безголосой серости – могло вызвать твой больной интерес? – Смотрю в упор, но его лицо ничего не выражает. От горечи немеют губы, разочарование убивает, и я выплевываю: – О᾿кей. Я поняла. Ты просто непробиваемый ублюдок с извращенными мозгами. Пошел ты на хрен, Кит! Пошел ты на хрен!
Он вытирает рукавом глаза, тяжело дышит, сползает по стене, садится на землю и упирается затылком в кирпичи.
– Твой отец когда-нибудь говорил тебе о брате? – Я вижу его слезы и настороженно замираю.
И вдруг с головокружительной высоты ухаю вниз и впечатываюсь в осознание.
– Откуда ты знаешь об этом?!
– Он говорил обо мне.
Глава 34
Кажется, что дома вокруг рушатся, асфальт под ногами разверзается, а осколки разбившегося неба падают на мою ничего не соображающую, глупую голову.
Накрываю ее руками, подаюсь к стене и, содрав о неровности кожу на пояснице, оседаю рядом с Китом.
– Нет! Этого не может быть. Это не ты. Это не ты! – умоляю я, вглядываясь в густую темноту за кругом света. – Кит, это какой-то гребаный бред! Папа не мог знать твою маму…
«…Но это многое могло бы объяснить…»
И я начинаю икать.
– Это я! – Он хватает меня за запястье, тянет к себе, усаживает на колени и прижимает к груди. Пытаюсь вырваться, но силы неравны – Кит подавляет мое сопротивление и продолжает: – Он говорил обо мне. Но не делай поспешных выводов.
Я в замешательстве, панике, отчаянии, не знаю, как понять услышанное, но его сердце спокойно стучит под ухом, а родное тепло обволакивает мягким облаком, и все становится правильным, простым и ясным. Я приму то, что он скажет сейчас.
– Давай я расскажу кое-что… – шепчет он, обжигая дыханием мой лоб. – Там будет много грязи, и поэтому я молчал, но… Наверное, в душе у каждого есть потайная комната, наполненная страхами, неудачами, позором, эпичными провалами, виной… Никто не хочет, чтобы другие догадывались о ее существовании и видели нас в моменты слабости. Я – не исключение. Ты плохо помнишь начальные классы, а знаешь обо мне только то, что я позволял узнать. И я предпочел бы, чтобы ты оставалась в неведении и продолжала считать меня неадекватным придурком, без повода пускающим в ход кулаки – над этим образом я работал два чертовых года, – но все даже близко не так.
Ты же в курсе: меня бил брат. Но это были не обычные подзатыльники или там шутливые бои и спарринги. Он избивал меня до полусмерти – не за что, просто за факт существования. Мать мою он на дух не переносил, а когда ее не стало, окончательно слетел с катушек: разорвал все книжки про самолеты, распотрошил ножом мягкие игрушки, сжег ее фотографии. Отцу было пофиг, он заливал горе. Ему все было безразлично – ем ли я, налезают ли кроссовки, жив ли я вообще или умер.
А у брата, напротив, было слишком много претензий. По любому надуманному поводу он сбивал меня с ног и метелил. Синяки на моей роже были не от уличных драк… Это, конечно, тупая отговорка, но все же: что восьмилетний пацан мог предпринять против восемнадцатилетнего здорового упыря? То время слилось у меня в памяти в один нескончаемо долгий день, в котором постоянно больно до одури, хочется жрать и поскорее сдохнуть. Наверное, так себя чувствует собака на привязи у хозяина-садиста.
Что характерно – всем было плевать. Соцслужбам, ментам, учителям… Всем. Но это – так. Лирическое отступление.
– Вы чем там занимаетесь, охальники? – каркает кто-то из глубины двора, и я оборачиваюсь.
Мимо, стуча набалдашником трости, проходит старуха с огромной клетчатой сумкой, издающей хруст пустых бутылок.
– Любовью! – скалится Кит, и она, смачно плюнув на тротуар, скрывается во мраке, а я начинаю хохотать – легко и от души.
Только что я была напугана и озадачена и наши жизни казались мне чередой потерь и ужасов, а теперь мы смеемся как идиоты, одновременно затихаем и пристально смотрим друг другу в глаза, а потом Кит снова прижимает меня к себе.
– Моя настоящая история началась перед зимними каникулами в третьем классе, и я запомнил тот день навсегда. Нас для массовки согнали в актовый зал, а на сцене довольно хреново выступали всякие выскочки.
Мне было вообще не до них: башка болела от других проблем до той минуты, пока к микрофону не вышла… Девчонка в голубом, как небо, платье. Блин, она светилась изнутри, и я остался сидеть с открытым ртом. А когда она запела, я офигел настолько, что забыл свое имя. В раннем детстве мама читала мне книжку про ангелов – в тот момент только это сравнение пришло на ум. Это была ты, ты же понимаешь… – Он гладит мои волосы и дотрагивается губами до виска, и я крепко обнимаю его.
Помню ли я тот день и серые восторженные глаза, смотревшие сквозь меня с десятого ряда? Это странно, но я помню его поминутно, в мелочах.
– Песня закончилась, ты спустилась по ступеням и в лучах солнца побежала кому-то навстречу. Я никогда раньше не видел такой улыбки, как у тебя, – она согревала сердце. Проследив за твоим взглядом, я обернулся и… Остолбенел. Если ты была ангелом, то к тебе шел… Сам бог. Он сиял точно такой же улыбкой, и пуговицы и нашивки на его летной форме сверкали золотом. Какое впечатление он на меня произвел? Да я буквально самоуничтожился от шока и восторга.
Праздник продолжался – для вас, нормальных людей, устраивали конкурсы и сюрпризы, а я шатался по коридорам и сшибал углы, и все никак не мог проморгаться.
Но кто-то окликнул меня, схватил за рукав и остановил. Это был твой отец.
Он спросил, что со мной, но я ответил стандартно: «упал с горки». Он не поверил, но не подал вида – отвел в столовку, купил пирожок и сок.
Я закрылся и не шел на контакт – папаша всегда учил: если кто-то из взрослых подвалит с нежелательными вопросами, нужно идти в отказ, чтобы не повторить судьбу матери и не загреметь в детский дом.
Тогда твой папа не стал лезть мне в душу. Проводил назад в класс и ушел.
А со мной случилось странное: я снова начал мечтать о самолетах.
Не спал ночами, не слышал, что говорит учитель или что втирает брат, – просто крепко задумывался и улетал. Брат пинал меня, а мне было пофиг. Даже если сильно получал, мне достаточно было увидеть тебя – и я приходил в норму.