Мы прячемся за детской горкой – близко, но свет фонаря не добирается до нашего укрытия.
Окна на высоте поочередно гаснут, спустя пару минут Игорь выходит из подъезда и вразвалочку чешет к стоянке. В одной грабле он держит телефон, а второй прижимает к бочине шлем, умудряясь крутить на пальце ключ с брелоком.
Омерзение, страх и ненависть поднимаются из самых глубин души, я цепляюсь за плечо Кита, но он лишь отмороженно ухмыляется в предвкушении. Его спокойствие передается и мне, и я тихо смеюсь.
Все-таки он ненормальный. Но я его очень люблю.
Игорь мерзко ржет, вальяжно растягивает окончания и матерится в трубку. Напрягаю слух, и в тишине летнего вечера до меня долетают слова:
– Да, бро, осложнения. Эта сучка малолетняя доки сперла, а люди ждут, репутация фирмы страдает. Анька обзвонилась с утра: «Где Яна, дай мне Яну». – Он пищит, изображая мамин голос. – А Яны нет. Да не, не передумала, это я передавил слегонца. Хотел мелкую манерам поучить, а она слиняла. Ищу ее, весь город на уши поставил! Местным алкашам баблишка подкинул, они сочинили для ментов складную байку про ее пацана. Анька рвет и мечет, говорит, сил не пожалеет, чтобы уродец сел. А как еще? Шумиха нужна, чтоб Янка и он метаться начали. Вован своим орлам уже указания дал… Молчать про меня девка будет только от страха, что с пацаном на «малолетке» что-то может случиться. Ну ты же знаешь, я такого не прощаю. А что еще с Аньки поиметь? Только ее саму? Сомнительное удовольствие, бро. – Он опять дебильно ржет над тупой шуткой.
Во мне вскипает злоба, ярость и желание убить гребаного урода, но Кит накрывает мою руку своей и слегка сжимает.
Игорь прячет телефон в карман кожаной куртки, вешает шлем на руль, царственным жестом сгребает чехол, но тут же дергается, отбрасывает его, нюхает ладони и матерится.
С восторгом наблюдаю, как Игорь, растопырив пальцы, в отчаянии мечется по стоянке и воет. На это можно смотреть вечно!
– Упырь вляпался в дерьмо… – Смешок Кита обжигает мое ухо. – Ну как? Отлегло хоть немного?
Хохочу как больная, на глазах проступают слезы благодарности. Я бы удушила Кита в объятиях, но Игорь резко оборачивается и, набычившись, ковыляет в нашу сторону.
Быстро покидаем наблюдательный пункт и убегаем. Кит – веселый, свободный, беззаботный и абсолютно счастливый, тянет меня за собой по пустым, известным только ему переулкам.
Я словно попала в кино: играю роль подруги парня-индиго, рядом с которым отключаются закон всемирного тяготения, страхи и боль.
Но леденящая душу реальность настигает и перекрывает кислород.
Мы не в фильме, и людские законы сейчас не на его стороне.
Теперь Игорь знает, что я все слышала, и любыми способами заставит меня замолчать.
Нас ищут на каждом шагу. Киту грозит тюрьма.
Глава 39
На город опустилась ночь – вязкая тишина окутала подворотни, дома ослепли, люди, укрывшись одеялами, провалились в цветные сны. Иллюзию жизни поддерживают редкие автомобили, проносящиеся по шоссе, рябь листьев на кронах кленов и тополей, бродячие кошки у мусорных контейнеров и две наши долговязые тени, ползущие далеко впереди.
Мышцы одеревенели от усталости и напряжения, безнадега зудит и ноет под ребрами, мешая дышать.
– Ты слышал, что сказал гребаный урод. Мама не на нашей стороне. Мы можем попытаться связаться с ней или встретиться, но она вызовет полицию. Мы также можем отправить ей это видео, но рано или поздно они все равно нас найдут и подставят тебя… – Я судорожно всхлипываю, вцепившись в теплые пальцы Кита.
– Есть один вариант, – глухо отзывается он. – Мне все пофиг, и я бы не раздумывая им воспользовался. Но на видео не я, и для тебя такой вариант – не вариант.
Я знаю, о чем он. Мысль об этом точит мозг весь бешеный день, но собранная по крупицам решимость разбивается о непроходимую стену стыда. Кит говорит о своем канале, на котором не появлялся несколько месяцев. Но аудитория до сих пор оставляет комментарии, обожает его, ждет и не отписывается. Нужно попросить о помощи и обнародовать запись. И тогда у нас появится шанс быть услышанными.
– А что, если… Я сделаю это? – вырывается у меня, но я тут же затыкаюсь.
Быть изгоем больно. В школе превращали в ничто и за меньшие прегрешения, а в этом ролике жертву унижают, запугивают, лапают за голую грудь и пытаются изнасиловать.
– Тебе жить в этом городе, Ян. Наши жлобы тебя не пожалеют. Это станет только твоей борьбой, даже если я изловчусь и разобью всем умникам рожи…
Вонзаю ногти в ладонь и ускоряю шаг. Беспомощная серость без голоса, которой не верит даже собственная мама…
Поблизости раздается шарканье подошв и шипение рации, лучи фонариков выныривают из-за угла и жадно шарят по асфальту, темным окнам и кирпичной кладке. Навстречу нам выходят полицейские.
Кит быстро прячет руки в карманы.
Я застываю как истукан, яркий свет бьет по глазам, по спине течет холодный пот.
Один из сотрудников подносит фонарик к лицу Кита, второй, с пристрастием разглядывая нас, останавливается рядом с напарником.
– По ориентировке подходит, только портака на морде нет, – делится он соображениями. – Ну а этот – пацан. А пропала девчонка.
Второй, моложе и младше по званию, отводит луч в сторону и привязывается к Киту:
– Документы? Почему по ночам шастаете?
Кит беззаботно улыбается, хотя я чувствую кожей его напряжение и отчаяние.
– Да я брательника младшего от бабки домой веду. Барсетку не взял, думал, че ее брать-то…
Полицейские молчат и подозрительно прищуриваются, и тогда я включаюсь в игру – кашляю в кулак и сиплю:
– Ну пойдем уже, а то мать уроет… – И тяну Кита за рукав.
– Фамилия, адрес? Откуда идешь, куда? В рюкзаке что? – Дотошный полицейский достает блокнот и карандаш, и меня мутит от ужаса.
Кит открывает рот и без запинки называет улицу, номер дома и квартиры, имя, фамилию, отчество и дату рождения неизвестного мне мальчишки.
– Дядь, ну вы хоть по базе пробейте, или что там у вас. – Он пускает в ход актерское мастерство и разительно меняется: превращается в маменькиного сынка-задрота, которого не в меру опекает истеричная скандальная мамаша, знающая о своих правах столько, что никакому правозащитнику не снилось. – Мы идем домой вон в тот подъезд. Бабка нагрузила гостинцами. Мне восемнадцать. Что мы нарушаем?
Переглянувшись, полицейские расступаются, пропускают нас и неторопливо отваливают.
Кит тащит меня за угол, матерится себе под нос и прерывисто вздыхает.
– В последний момент вспомнил, что тут мой одногруппник живет! – Он трет затылок и поднимает на меня взгляд. – Надо валить из города, Ян. Иначе точно запалимся.
С трудом справляюсь с тошнотой и слабостью и снова слезно молю его о прощении, но Кит быстро приходит в норму – ободряюще хлопает меня по спине и указывает в темноту:
– Там станция. Электричка будет примерно через пятнадцать минут. Если втопим – сможем успеть, братан.
Обнявшись, мы четыре станции дремали под стук колес в старой, продуваемой всеми ветрами электричке, но суровая бабка, занявшая место в другом конце вагона, всю дорогу сражала нас тяжелыми взглядами.
Меня одолевала паранойя, но Кит шепотом пояснил:
– Она думает, что мы педики. Забей.
Потом мы смеялись и дурачились, шагая через поле к опушке, углубились в лес и набрели на небольшое озеро, отливающее серебром в густых черных зарослях.
Над ним стелился зловещий колдовской туман, но Кит, спустившись к кромке воды, обнаружил, что она теплая. Это было похоже на чудо: сбросив одежду, я осторожно прошла по песку, и вода нежно погладила замерзшие ноги, обхватила плечи, обволокла все тело и потянула в уютную глубину. Я плохо плаваю и предпочла побыстрее выбраться на сушу, а Кит доплыл до другого берега и вернулся.
Непроглядный мрак, на пару часов опустившийся на мир, рассеивается и бледнеет у горизонта, точки холодных огней исчезают в белесой мгле, в переплетении ветвей над головой просыпаются первые птицы. Нас окружают деревья, кусты и высокая трава, но в прогалах между стволами в невнятной предрассветной дымке виднеется тянущееся на многие километры поле.
Кит устанавливает палатку: вбивает в землю крепления, привязывает к ним углы и оттяжки, разворачивает навес, а я дрожу, сидя на туристическом коврике. Кеды, джинсы, толстовка и рубашка лежат на траве, но мокрое белье липнет к коже и вызывает озноб – купальника в рюкзаке Кита, естественно, не обнаружилось, но соблазн нырнуть в озеро был настолько велик, что я не подумала о последствиях.
– Готово, – зовет Кит, расстегивая молнию на входе. – Там еще один коврик и спальник. В качестве подушки используй рюкзак. А я… Здесь посижу.
Между нами снова витает напряжение, сбивающее пульс с ритма, заставляющее часто дышать и говорить хрипло и невпопад.
Я хотела бы, чтобы Кит лег рядом: одной слишком жутко и холодно, но просить его об этом не решаюсь. Смиренно залезаю в палатку, благодарю провидение за то, что еще не совсем рассвело, устраиваюсь под спальником и избавляюсь от мокрого белья. Но зубы все равно стучат – от надвигающегося будущего, от прошлого с его ужасами, оттого, что Кит сидит снаружи и, возможно, мерзнет так же, как и я.
Мы настолько сблизились за эти сутки, что стали чем-то целым, и мне кажется странным, что он сейчас не со мной.
А что, если я его позову?
Горячая волна зарождается внизу живота, пробегает по венам и ударяет в голову. Во рту пересыхает, в ушах шумит.
Глубоко вдыхаю и считаю про себя до десяти, но москитная сетка на входе приподнимается, и в проеме возникает Кит. Он расстилает возле меня второй коврик, подкладывает под затылок руку и вытягивается, уставившись в потолок. Тусклый рассвет пробивается через бежевую ткань палатки и делает его похожим на эльфа.
Подбираюсь от волнения, но тут же расслабляюсь и восторженно рассматриваю его: от него невозможно отвести взгляд.
– Мне кажется, все эти церемонии и правила приличия – большая глупость, Ян, – начинает Кит уверенно, но его дыхание сбивается, и он прочищает горло. – Я и так чуть сам себя не сожрал за то, что тогда… В дачном доме… Поступил как мудак. Но с моей стороны было бы непорядочно воспользоваться ситуацией, потому что тогда ты не знала обо мне глав