ного. Теперь… У меня нет тайн, а те, что были, тебя не отпугнули. И я хочу сказать, что очень тебя люблю. Я много говорю, прости. Но ты такая красивая, что я иногда становлюсь имбецилом, который не может внятно сформулировать мысль. – Он поворачивается на бок и смотрит на меня. Серый космос в его глазах темнеет, в нем что-то искрит и взрывается, и под такой гипноз я не подпадала еще никогда… В мозгах воцаряется прохладная пустота.
– Нет. «Люблю» – это слишком банально! – Кит резко садится, разглядывает шрамы на костяшках и мучительно подбирает слова. – Если нужно будет за тебя умереть, я сделаю это. Не думай, что мне приспичило и я сейчас тебя развожу… Просто знай: с моей стороны все серьезно и навсегда.
Вцепившись в нейлон спальника, я рассеянно слушаю, понимаю, зачем он пришел, и от страха язык прилипает к нёбу.
Я хочу этого? Да.
Я боюсь? Черт, конечно!
Я люблю его? Я люблю его больше жизни…
– Иди сюда… – Шепчу тихо, но получается не эротично, а испуганно. Кит вздрагивает, хватается за ворот толстовки и стягивает ее. Я приподнимаю для него край спальника и зажмуриваюсь.
Мне снятся неизвестные города, водоемы и поля, с высоты птичьего полета напоминающие лоскутное одеяло, зрительные залы и сотни восторженных лиц, огни ярких софитов, плавящих грим, и голос, сильный глубокий голос, льющийся из мониторов, окружающих меня со всех сторон. А еще – ворохи цветов и оглушительные аплодисменты, золотые крылья на плотной синей ткани и смеющиеся серые глаза под козырьком фуражки.
Но в идеальный теплый мир вторгается нарастающий гул, и я просыпаюсь. В палатке светло, меня обнимает Кит, его сомкнутые ресницы подрагивают, а на шее горит засос.
Задохнувшись от осознания, тихонько выбираюсь из-под тяжелой руки, хватаю белье и, напялив его, выбираюсь наружу. «Неужели мы с этим нереальным парнем все же…» – Я кусаю изнутри щеку, чтобы не закричать.
Зоя точно умрет от злобы и зависти! Но я не стану трепаться. О таком никому не рассказывают. Это всегда будет принадлежать только нам.
Солнечный свет слепит глаза, среди белых облаков в пронзительно голубом небе пролетает самолет.
Влезаю в толстовку Кита и еще сырые кеды и выхожу в поле. Огромная волшебная птица, качнув крылом, идет на снижение – вдали виднеется взлетно-посадочная полоса, башня контрольно-диспетчерского пункта и еще один сияющий борт, готовящийся к взлету.
Наверное, в аэропорту кипит жизнь: кто-то начинает все с чистого листа, кто-то прощается с иллюзиями, а кто-то ждет и очень скоро обнимет любимого…
Свежий воздух с нотками хвои наполняет легкие, теплый ветер гладит лицо, приятная усталость вибрирует и звенит в теле, превращаясь в новую силу. Я кажусь себе красивой, потому что Кит видит меня такой. Я кажусь себе уверенной, потому что он в меня верит. И странное, давно забытое чувство – надежда – расцветает в груди.
Когда не стало папы, привычный мир разрушился, а в новом – жестоком и уродливом – меня никто не замечал.
Так мне казалось.
Но Кит всегда был рядом и невидимой стеной ограждал меня от бед – в ущерб репутации, в ущерб будущему, не думая о себе.
Пришло мое время постоять за нас обоих и принять бой.
Намеренно прокручиваю в памяти страшные кадры записи: ствол карабина, упирающийся в живот, грязные лапы урода на коже, унижение и стыд. Но на этих кадрах есть и моя победа.
И живые крылатые великаны все так же взмывают в небеса, исполняя чьи-то мечты, и добро во сто крат сильнее зла, и даже если я не смогу закричать в полный голос, в этом мире есть человек, который меня услышит.
Шуршит трава, Кит останавливается позади, обнимает меня, и я впадаю в уютное оцепенение.
– Областной аэропорт. Я так и не побывал там. Отец не успел устроить экскурсию… – Он дышит в мою макушку, тоска по папе ледяным сквозняком пробирается в душу, но я улыбаюсь.
– Как думаешь, папа доверил бы меня тебе?
– Нет, конечно! Никогда! – смеется Кит. – Это стало бы для него ударом. Нам пришлось бы все скрывать до поры, а потом я получил бы от него по щам и нарвался на воспитательную беседу. Но все равно от тебя не отказался бы.
Я закрываю глаза и сжимаю его руку.
– Кит. Если люди увидят все, что происходит со мной на этом видео… Ты… Сможешь с этим жить? – Его остекленевший взгляд, холодная ярость и крик бессилия после просмотра навсегда останутся со мной болезненным шрамом на сердце, но он спокойно отвечает:
– Да.
– Тогда… Давай попробуем. Давай сделаем это!
– Привет, ребята! – Кит отмороженно скалится в камеру, машет рукой и отправляет воздушные поцелуи девчонкам. – Если вы, конечно, все еще здесь и меня помните. Сегодня не будет ничего экстремального, и этот стрим не ради донатов. Хотя, если вдуматься, я сейчас творю самую экстремальную вещь в жизни…
Летят первые сердечки и комментарии: «Как жизнь, куда пропал. Сидел, что ли?», «Никита ван лав, я думала, ты умер», «Правда, что тебя ищут, ушлепок?», «Где девочка?»
– Оу. – Он морщится, кивает и становится серьезным: – Вы все, наверное, в курсе, что меня обвиняют в нехреновом таком косяке. И, в общем, мне, скорее всего, не отмазаться. Но сейчас на моем канале появится одно не очень милое видео. На нем… Девочка. Та самая. И ей нужна помощь, потому что опасность исходит не от меня. Давайте запустим волну и восстановим справедливость! Я также прошу считать этот стрим обращением в правоохранительные органы. Пожалуйста, проведите хотя бы проверку изложенных фактов… Так, ладно, девочка сейчас все сама расскажет. Прошу вас быть с ней нежнее. Итак, Яна…
Кит наводит телефон на меня, и я смотрю в бесстрастный неподвижный зрачок камеры. Он страшнее, чем черное дуло карабина. Потому что по ту сторону за мной наблюдают тысячи людей. Циничных. Жестоких. Озлобленных. Разных.
Но хороших среди них все же больше, ведь так?
Σпилог
Год спустя
Никогда не сдавайся и не унывай. Ты только набираешь разбег перед взлетом, – любил повторять мой папа. – Лично я до сих пор уверен: лучшее ждет меня впереди!»
Теперь я понимаю смысл этой фразы: мы в любой момент можем оторваться от земли и взлететь, оставив позади неприятности и беды, и только от нас зависит, насколько высоким будет полет.
– Яна, готова? – Мама стучится в дверь, но я не отвечаю, с недоверием пялясь на отражение в зеркале старого шифоньера.
На мне голубое платье в пол, туфли на шпильке, русые волосы волнами струятся по плечам.
В глазах напротив, оттененных серебристым карандашом и тушью, горит решимость. Я все отдала бы, чтобы этого вечера не было, но даю себе слово, что сегодня буду блистать, и никто не посмеет меня обидеть.
Задерживаю дыхание, на секунду зажмуриваюсь и улыбаюсь папиной бесшабашной улыбкой:
– Готова, мам! Уже иду!
Мама ждет в прихожей: нарядная и ослепительно красивая, но, в отличие от моих, в ее усталых потухших глазах прячется вина, раскаяние и страх.
– Вот и замечательно. Машина уже ждет! Так некстати разыгралась стихия… – Она осторожно поправляет мой локон. – Яна, ты у меня будешь самой красивой девочкой на выпускном.
Я широко улыбаюсь.
Вместе мы спускаемся по гулким ступеням и выходим из подъезда, и таксист великодушно подъезжает чуть ближе к бордюру.
Мама занимает переднее сиденье, благодарит водителя за внимательность, а я, подобрав подол, ныряю на заднее.
Дворы Индустриального района утопают в зелени и тишине. В лужах, оставленных недавно прошедшим ливнем, отражаются балконы, герани на подоконниках, столбы, скамейки и провода над крышами.
В салоне играет тихая музыка, и мама, сияя, ведет неспешные разговоры с приветливым дядькой. Она польщена его явным вниманием и краснеет, как школьница, а я отворачиваюсь к окну.
Мне за нее больно.
В то солнечное утро почти год назад я рассказала на камеру подробности своих злоключений, поведала о домогательствах, угрозах и любимой игрушке «папочки» – заряженном карабине, а еще – о его обещании подставить Кита и высокопоставленных друзьях. Я доказывала, что меня никто не похищал, взывала к совести Зои, умоляла маму одуматься и плакала, и Кит выложил на страницу видео, подтвердившее часть фактов.
Его подписчики выразили поддержку – желали мне терпения и сил, но в реале нас встретила грязь, и тонны этой грязи потоками льются до сих пор: все кому не лень обсуждают мои сиськи и показывают на меня пальцем, пытаясь донести мысль, что я сама виновата, а Кит – придурок и подкаблучник.
Я шлю их подальше и стараюсь жить с высоко поднятой головой.
Через два часа за нами приехала мама – ее трясло. Ей пришлось спешно собирать вещи, убегать от Игоря и менять замки, объясняться с полицией, знакомыми и соседями…
А потом начался ад.
Нас с Китом вызывали в одни и те же кабинеты, допрашивали и пытались поймать на лжи, запугивали и откровенно ржали, а Игорь чуть не вынес дверь в старой квартире, донимал маму телефонными звонками и оскорблял.
Однако адекватные люди активно репостили видео в социальных сетях, и через неделю в город приехало вышестоящее начальство с проверкой.
Покрывавшие Игоря дружки от всего открестились, его отправили в СИЗО, а к нам зачастили органы опеки, какие-то благотворители и психологи, участковый и комиссия из ПДН.
Через суды мы проходили вместе, и каждый раз в присутствии участников процесса маме и Киту приходилось пересматривать эту запись на большом экране, выслушивать мои показания и отвечать на сотни вопросов.
Мама много плакала и курила, вечерами лежала, отвернувшись к стене, проклинала себя и просила прощения. Лишь недавно она заново научилась смотреть мне в глаза, но я ее не виню. И никогда ни в чем не винила.
Игорь, сидя в клетке, прикрывал рожу бумажкой и лил крокодильи слезы. Ему дали шесть лет общего режима: за угрозу убийством и попытку изнасилования, но после оглашения приговора он крикнул, что выйдет через четыре и найдет меня.
Я показала ему средний палец.