– А ты изменилась, – констатировала она. – Знаешь, операция пошла тебе на пользу.
– Да брось, – отмахнулась я, – у меня до сих пор отек не сошел, я выгляжу, как укушенный в морду бульдог.
– Отек почти не заметен, – покачала головой Анна-Хосе. – А вот нос стал тоньше, и от этого лицо… Благороднее, что ли? Нет, ты и до операции была красавицей, но сейчас в тебе появилась какая-то глубина, как на старых картинах. И житейская мудрость. Наверное, это смерть Деметрио так повлияла. Мне почему-то кажется, что твои чувства заострились, как ножи. И искренне не понимаю, как тебе удалось сохранить такую невинность на лице?
Я не стала поддерживать эту тему и торопливо перевела разговор на другое, спросила, как себя чувствует Элена и как вообще идут дела. Анна-Хосе нахмурилась, уставилась в скатерть и пробурчала что-то нечленораздельное. Я не расслышала и попросила повторить.
– Мама… Мама слегка не в себе. Плохо, что это влияет на работу, мы уже получаем жалобы. Я пыталась как-то отстранить ее, переключить на что-то другое, но она уверяет, что работа помогает ей забыться, а в результате страдает репутация отеля. Ах, Алиси, за две недели более сотни отрицательных отзывов на Букинге и Агоде, и везде одно и то же: хамский персонал, неадекватная женщина… Сезон в разгаре, у нас половина номеров пустые. Люди бронируют номера у соседей, куда это годится? А мама уверяет: все в порядке, просто ей нужно немного прийти в себя.
– Все успокоится, – ободряюще сказала я.
Анна-Хосе отхлебнула воды из своего стакана и помотала головой.
– У нас долги, – призналась она. – Не катастрофические, но по кредиту просрочка, в кассе пусто, и еще похороны влетели в копеечку. Мы же вложили деньги в ремонт, помнишь?
Я помнила. Зимой Элена даже у меня занимала деньги на ремонт канализации и системы отопления, которые я, кстати, обратно не получила, но и не требовала их возврата, сумма была не критической. Оказалось, ремонт обошелся Элене гораздо дороже. Строители повредили стену соседнего дома, в подвале что-то развалилось, в итоге свекрови пришлось возмещать убытки, хорошо, что хотя бы до суда не дошло. Но от всех заработанных денег Элены остался пшик.
– Потому мама так взбеленилась, когда Деметрио пришел просить эти четыре тысячи, – мрачно сказала Анна-Хосе. – А теперь волосы рвет: лучше бы отдала, не разорилась бы, и сын остался бы жив. Ну, и тебя, конечно, клянет. Говорит, что ты могла заплатить за него. Но ведь ты не знала, верно?
Я покачала головой. Что толку сейчас в моих признаниях? Мужа не вернуть, а ненависть Элены только возрастет. И хотя я уже мысленно поставила жирный крест на нормальных отношениях с Мендесами, обострять их не хотелось, так что я малодушно промолчала. Анна-Хосе привалилась к моему плечу и всхлипнула.
– Я не знаю, что делать, – пожаловалась она. – Сама в заднице, за душой ни гроша. Пробовала у сестер занять, но где там, все на мели. Ужас какой-то. Работали, работали, и бац – снова нищие.
Я погладила ее по волосам.
– Не реви. Я дам вам денег. Погасите задолженность.
– Мама в жизни не возьмет у тебя ни гроша, – буркнула Анна-Хосе и высморкалась.
– Ну, и пусть не берет, – беспечно отмахнулась я. – Ты-то возьмешь? Ну и расплатишься с кредиторами. А Элене об этом знать не обязательно.
– Ох, Алиси, – вскинулась Анна-Хосе, – это все, конечно, здорово, но мы же не скоро сможем вернуть тебе долг!
– Какой долг, о чем ты! – фальшиво рассмеялась я. – Я же Мендес, верно? А это семейное дело.
Я перевела на счет Анны-Хосе больше двадцати тысяч евро, и она долго рассыпалась в благодарностях, обещая вернуть все в кратчайшие сроки, но я не слушала, посчитав это прощальным вкладом в мою разоренную семью. Визу мне пообещали выдать через три дня. Оставшееся время я была предоставлена сама себе. Я без конца проверяла электронную почту, ожидая отчета из детективного агентства, но все, что мне присылали, не подходило. В отчаянии я сузила круг своих запросов, сообщив, что нужный мне Сергей Самохин, возможно, работал в команде бизнесмена Тимофея Захарова около десяти лет назад. Это было опасно, но я решила, что при первом же подозрении вновь сбегу. В побегах мне не было равных. В тайнике еще остались два действующих паспорта на чужие имена, купленные в ДаркНете. С их помощью я намеревалась в случае надобности потеряться на территории России, как только пересеку границу. Из предосторожности я решила не лететь в родной город сразу, предпочитая Москву с ее аэропортами и толчеей. Я так поднаторела в перемещениях, что лететь собиралась даже без чемодана, с небольшим рюкзаком, в который кроме смены белья, парика и косметички ничего нельзя было запихнуть. Это, конечно, немного напрягало в плане всяких женских штучек, но зато удирать с этим рюкзачком – одно удовольствие. Собрав вещи, я отправила их на склад, бросила на квартиру, где прожила все это время, прощальный взгляд, вернула ключи домовладельцу и ушла. Я не была уверена, что вернусь в Лиссабон, но в любом случае, оставаться в квартире, где нашла труп моего мужа, я не собиралась.
Визу мне выдали на день раньше. Я купила билет на самолет до Москвы, который должен был вылететь через два дня. Теперь меня снедало нетерпение. Хотелось покончить со всем как можно скорее. Из агентства пришло загадочное сообщение, что они нашли Самохина, но возникли кое-какие сложности, из-за которых расходы увеличились вдвое. Я напомнила, что мы действуем в рамках договора, который не предусматривал увеличения расходов без форс-мажора, и если они хотят получить деньги, то должны как-то обосновать, по какой причине потратили больше, чем планировали. В ответ я получила фото, от которого у меня перевернулось сердце.
Сергей был снят у небольшого дома. Фотограф явно действовал из укрытия, в объектив попали ветки кустов. На фото Сергей вынимал письма из ящика, сидя в инвалидном кресле. Фотоотчет не был снабжен адресом, не указывалась и причина увеличения тарифа, но я без слов перевела оставшуюся сумму. Что до адреса, то он мне был не нужен. Я хорошо знала район, в котором жил Сергей, и даже дом.
Это был рабочий поселок, самый бедный район города, совершенно не изменившийся за десять лет. Я была убеждена, что даже с закрытыми глазами смогу пройти по этим улочкам, которые пахли углем, мазутом и нагретыми шпалами железной дороги, ванилью из коммерческой пекарни, нечистотами из водоотводного канала, в котором по весне и после дождя детвора раньше пускала кораблики. Когда-то среди тех, кто играл на его вонючих берегах, была и я. Пятиэтажка, в которой прошла большая часть моего детства и юности, стояла прямо напротив этих врастающих в землю домиков частного сектора. Канава была границей, которую мы сами называли «чертой бедности», потому что за ней жили самые негодящие люди, например, гнавший самодельный алкоголь из таблеток димедрола мужик по прозвищу Шляпа, из-за неизменного головного убора, который он носил и в зной, и в стужу. Рядом с его домиком, вылизанным алкашами, готовыми на самый рабский труд за бутылку мутноватой жижи, обитала старая пропойца, имени которой я не помнила, но ее кличка врезалась в память. Высокую женщину неопределенных лет, с ярко-красной помадой на лице, местные нарекли Шпалой, то ли из-за гренадерского роста, то ли из-за работы путевой обходчицей. В ее доме, по всей вероятности, теперь и обитал Сергей. Соседство с моим бывшим жилищем показалось мне странным.
Я подумала, не попросить ли детективов выведать все, что можно, о Захарове, но решила, что и без того привлекла к нему слишком много внимания. Также я отвергла мысль узнать, что произошло с моими бывшими родственниками: сестрами и племянницей Володи, моего покойного первого мужа, который, как он думал, оставил все имущество и проблемы им. Не решилась я навести справки и о себе. Труп Михаила Соколова, племянника Володи, оставленный мной в доме, вряд ли испарился, а я не была уверена, что сроки давности за убийство истекли. Возможно, дело списали, оставив висяком, но орудие преступления было уж слишком приметным. Не каждый день кого-то убивают обломком театральной рапиры. Я в очередной раз прошерстила Сеть, на сей раз в поисках себя самой, и не нашла ничего нового. В соцсетях я никогда не была зарегистрирована под собственным именем, не выкладывала ни одного фото. Все, что нашлось – старые снимки, на которых я была восхитительно молода, счастлива, играла в театре и наслаждалась жизнью с мужем Владимиром Мержинским. Сравнивая лицо с фото и собственное отражение в зеркале, я недоумевала: неужели это я?
Я наметила план. Приехать в город, выследить Сергея, объясниться. Дальше по обстоятельствам. На все я дала себе три дня, затем поспешный отъезд. В гостиницах я решила не светиться, благо Букинг и прочие сервисы предоставляли возможность выбрать себе любое жилье, а частники не удосуживались проводить экспертизу предоставляемых им документов. Из той же предосторожности, из Москвы я могла вылететь в три города, а оттуда добраться до родины на машине, используя сервисы «Бла-бла каров», что позволяло сохранять анонимность. Я сняла со счета три тысячи евро, чтобы лишний раз не пользоваться кредиткой, сделала зарубку купить по прилету сим-карту и собрала вещи, которые намеревалась взять с собой.
Предупрежденная о моем отъезде Даниэла не обрадовалась, а лишь скорбно кивнула, когда я сообщила ей, что передаю приют в ее собственность.
– Так и знала, что ты нас бросишь, когда наиграешься, – сказала она и добавила: – Алиси, ты же вложила в него такие деньги. Неужели ты все бросишь? Что станет с животными, когда тебя не будет?
Бобо жался к ногам и скулил, Матильда, чуя неладное, забралась к Даниэле на колени и беспокойно глядела той в глаза, то и дело поднимаясь на задние лапы и трогая губы моей помощницы, тем самым привлекая к себе внимание. Я не стала информировать Даниэлу, что вложила в приют куда больше денег, чем она думает.
– Я основала фонд помощи, – объяснила я. – Так что ближайшее врем