– Что с тобой случилось, Сережа? – прошептала я.
Его губы искривились в незнакомой злой усмешке, и я поежилась.
– Со мной? – хрипло сказал он и фыркнул, безуспешно изображая веселье. – Ничего. Все хорошо. Знаешь, как говорят: бандитская пуля.
За маской балаганного шута скрывалась боль, обида и что-то еще, чего я не могла разгадать, как ни старалась. Он хотел произвести впечатление человека, которому все нипочем, но получалось скверно, а я в очередной раз подумала, что приехала слишком поздно.
– Больше на мясорубку похоже, – ответила я и вновь потянулась к нему. – Это Захаров с тобой сделал?
Сергей схватил меня за обе руки и уставился прямо в глаза. Я выдержала взгляд, чувствуя, как горячи его пальцы.
– Зачем ты приехала, дуреха? – спросил он с отчаянием. – Неужели ты думаешь, что сюда можно вернуться просто так? Просто приехать, будто ничего не было?
Я, не зная, что ответить, поднялась с пола, подвинула старый табурет и села напротив. Я взяла его за руку, чувствуя, как душу захлестывает холодной волной отчаяния и жалости: к нему, к себе, а в голове бьется малодушная мысль, что я совершила ошибку. Ничего уже не исправить, ничего не вернуть, и ничего не будет как прежде. На что я надеялась? К чему этот широкий жест? Не зная, что ответить, я отвела взгляд, пережив секунду обморочного страха, и он сразу почувствовал перемену моего настроения.
– Как ты жила все это время? – спросил Сергей. Я пожала плечами и уклончиво ответила:
– По-разному. То хорошо, то так себе.
Он сжал мою руку так, что кольцо врезалось в палец. Я охнула.
– Даже так? – холодно спросил он. – Я смотрю, кольцо на пальце. Замуж вышла? Поздравляю.
Я осторожно вытянула руку и покачала головой:
– Да особо не с чем. Мой муж мертв.
Он откинулся на спинку и посмотрел с недобрым прищуром, а я сразу вспомнила, что передо мной мужчина, с которым не стоит шутить.
– Интере-е-сно, – протянул он. – Как-то не везет мужикам рядом с тобой. Хотя бы на меня посмотри.
Он хохотнул, хотя было видно, что никакого веселья не испытывает, как и я. Мы сидели под этой дурацкой лампочкой, бросающей резкий свет на головы, на виду у любого желающего поглазеть на нас сквозь грязную тюлевую занавеску. Чувствуя себя виноватой, я тем не менее взмолилась:
– Сереж, не надо так со мной…
– А как надо? – разозлился он. – Я, Алиса, ходить не могу уже восьмой год. На коляске езжу. Пенсия у меня по инвалидности, знаешь сколько? Десять пятьсот с этого года, шик-блеск-красота!
Он поднялся, рывком, держась за спинку дивана, поднял костыли, протянул свое немощное тело к окну, где валялись сигареты, закурил и свирепо выдохнул дым в открытую форточку. Скорчившись на табуретке, я опустила голову, слишком раздавленная, чтобы как-то реагировать.
Сергей покосился на меня от окна, а затем, не выдержав, рявкнул:
– Что ты молчишь?
– Я не знаю, что сказать, – вяло ответила я, помолчала, а потом меня прорвало, и с каждым новым словом сдерживаемая истерика начала выплескиваться наружу, поглощая все вокруг, и было безразлично, услышит ли меня еще кто-то, кроме чужого мужчины, так давно обиженного мною. – Я вообще не знаю, как себя вести в такой ситуации! Я не знала, что с тобой, несколько лет, каждый день приходила в кафе в Леваллуа Перре и ждала, надеялась, что ты придешь. Ты прав, конечно. Рядом со мной все мрут, как мухи: мужья, друзья, родственники. Это как чума какая-то, а я – носитель вируса, потому что со мной-то ничего не делается, вот она я! Вот она я!
Я взвилась с места. Сергей неуклюже шагнул от окна, уронил костыли и повалился бы на пол, но я его удержала, а затем мы оба упали. Я разрыдалась. Прижав мою голову к своему плечу, Сергей зашептал горячими губами:
– Не кричи. Успокойся.
– Да не могу я успокоиться, – всхлипнула я, вцепившись в его одежду и бормоча нечленораздельные признания, не понятные даже мне самой. Он слушал, гладил по волосам, шептал какую-то чушь, как маленькому ребенку, а я все плакала и плакала и никак не могла осушить эти соленые реки, что прорвались сквозь тщательно выстраиваемую несколько лет плотину.
– Ну, не плачь, моя дорогая, не плачь, – шептал он. – Ты здесь, ты жива, и это значит, что ты как-то выкручивалась эти годы, и выкручивалась хорошо, раз тебя не нашли. А они искали, и очень серьезно. И поэтому я хочу, чтобы ты сейчас просто ответила мне на вопрос: зачем ты приехала?
Я подняла глаза и ответила как есть, потому что иных слов в голову не приходило:
– Я приехала за тобой. Потому что должна была.
Его суровое покореженное лицо потеплело, и он сказал с ласковым сожалением:
– Дура.
– Дура, – покаянно согласилась я. – Но еще большей дурой была бы, если б так и осталась сидеть там, гадая, жив ты или нет. Я столько лет ночами не спала и думала, что с тобой, как связаться? И ведь некому было позвонить, спросить. Все так быстро произошло, мы не договорились никак, не оставили контактов, адресов…
– Да хорошо, что не оставили. Может, это тебя и уберегло, – серьезно сказал Сергей, а потом вдруг спохватился: – Ты же голодная, наверное? Погоди, я тебя сейчас покормлю. Хотя с хавкой у меня так себе, никаких тебе устриц и омаров, или к чему ты там привыкла во Франции? К лягушкам?
– Да успокойся, я в состоянии сама все приготовить, – рассмеялась я сквозь всхлипы, которые от этой бытовой ситуации сразу выключились. – У меня там есть кое-какая снедь в машине. Я сейчас, я принесу, я…
Я попыталась встать, но Сергей удержал меня и вдруг потянул к себе, уложил сверху и стал шарить по телу руками, и целовать, целовать, куда придется, и губы его были колючими, как хлебные корки, и пахло от него чем-то родным и чужим одновременно. На мгновение я растерялась, и он этим мгновением воспользовался, запустив пальцы под платье, сминая ягодицы, наглаживая ноги сверху вниз в жадном пламени страсти.
– Я так скучал по тебе… – шептал он. В его груди бухало, а я вдруг почувствовала тошноту.
Уперевшись в его грудь, я пролепетала:
– Погоди, Сереж…
Я скатилась с него и села, подтянув колени к подбородку, обхватила ноги руками и уткнулась в них лбом. Меня трясло от отвращения к себе самой. Сергей поднялся на локте и долго смотрел на меня, а потом протянул разочарованно и с горькой обреченностью:
– Поня-ятно…
– Что тебе понятно? – резко спросила я.
– Да брось ты, – усмехнулся Сергей. – Не надо меня жалеть. Думаешь, я не вижу: урод, калека, зачем тебе такой нужен?
Он попытался подняться, но теперь я удержала его, развернув к себе, злая, несчастная, задыхающаяся от переполнявших эмоций, которые не могла выразить сразу.
– Не в этом дело, – выпалила я.
– А в чем?
В чем? Я на мгновение смешалась, а потом меня прорвало. Не помню, сколько я говорила, выхаркивая всю свою прошлую жизнь. В кровавой каше возник и шантажист-художник, и мачеха, и дом русского олигарха с его полоумными родственниками, и охранник Леха, и Змей, и недавние португальские события, и мой собственный несчастный ребенок, самая главная потеря, любимый и ненавидимый одновременно, мое выжженное нутро, вырезанная душа, кровь и сердце, оставившие самый страшный шрам и гулкую пустоту, вечную и страшную. Я все говорила и говорила, и за окном светало. Солнце просыпалось, без всякой жалости подъедая остатки сумрачного неба, розовеющего, как глупый младенец. Сергей где-то в середине рассказа подполз ко мне, прижав к груди ручищами и баюкая, а я все говорила, говорила, поначалу бурля, как кипящая кастрюля, пока голос не опускался на полутона, смазываясь, становясь монотонным и тусклым. Сергей начал целовать меня куда-то в затылок, в узел волос, шепча чуть слышно:
– Бедная ты моя. Досталось тебе.
Я повернулась и встретилась с его взглядом, черным, как ночь.
– А тебе? Ты совсем ног не чувствуешь?
Он пожал плечами:
– Да нет, не совсем. В последнее время получше, иногда даже могу двинуть ногами. Тогда, ну… Когда ты ушла, я минут двадцать их под прицелом держал, а потом Змей, падла, прыгнул, ну и… Мы сцепились, ему тогда тоже крепко досталось, но Захаров меня по башке чем-то приложил, а потом уже они меня пинали в четыре ноги, переломали все, что можно и нельзя. И все спрашивали, где мы договорились встретиться. А я кричал: кафе «Элефант», кафе «Элефант». Я ведь и сам на миг поверил, что мы там договорились встретиться, важно было себя убедить. Они тогда наш разговор слышали, ну и купились. Ты знала, что оно реально существует, а не только в кино про Штирлица? Оказалось, мы попали в яблочко. Они там тебя и ждали несколько лет, только ты не пришла. Их люди возвращались, и меня снова били, никто не верил, что такую боль можно терпеть… Я и сам не знал. И каждый раз думал: сейчас я расскажу, не могу больше, а потом – как же она без меня? Она и дня не продержится. Думал, дам тебе немного форы, потом расскажу, если невмоготу будет. А они отвязались. Захаров сказал: похоже, Серега, она и тебя кинула. Он никак не мог понять, как ты умудрилась свалить, да так, что сразу потерялась. Ну, а через пару лет его верный доберман отчалил на вольные хлеба, и стало как-то поспокойнее. Я очень рад, что ему кирдык. Он точно не выжил?
Сергей попытался достать сигареты, не вставая с места, но не дотянулся. Я подала их, закурила сразу две и одну дала ему, закашляв с непривычки. Я давно не курила. В памяти вспышками мелькнуло шоссе, лысая голова Змея, его изумление и немой вопль, ударивший в меня, когда джип вмял его в другую машину.
– Точнее не бывает, – подтвердила я. – А эти… Они больше не наведывались?
– Несколько раз приходили. Проверяли, не выздоровел ли я внезапно, не разбогател ли. Но сама видишь… Последний раз буквально пару недель назад с благотворительным жестом…
Я погладила его по ноге.
– А что врачи говорят? Есть шанс?
Сергей оскалился и со злостью выдохнул дым.
– Ты не хорони меня раньше времени, – сердито сказал он. – Я еще ого-го. Просто не было особо времени собой заняться.