альное тело корежило, ныла каждая косточка, поврежденная в аварии, болело лицо и голова. Все, чего мне хотелось, это немного воды, много воды, целый океан, который я могла выпить и в который могла погрузиться, чтобы больше не было боли, крови и грязи.
По моей руке полз красный муравей, время от времени останавливаясь и шевеля усиками, явно не понимая, что делать с громадиной, что оказалась на его привычном пути. Я пошевелила пальцами – насекомое дало деру. Рядом зашелестела листва, а сосновые иглы продавились под тяжестью подходящего человека.
– Ну что, очухалась? – вкрадчиво спросил Захаров. – С добрым утром. Я пришел к тебе с рассветом, рассказать, что солнце встало. Пора, красавица, проснись… Как там дальше по тексту? Ты же вроде образованная, должна классику помнить. Эй! Я с тобой говорю! Чего ветошью прикинулась?
Я подняла голову, чувствуя, как вздыбился мир, вонзив в виски толстые сверла. Лес пошатнулся, затем деревья вернулись из скрюченной диагонали в нормальное состояние. Захаров, опираясь на массивную трость, стоял рядом. Поодаль находился один из охранников. Второго не было видно, как и Сергея. Я почувствовала, как мое сердце застыло, а потом сделало судорожный скачок.
– Где Сергей? – выдавила я срывающимся от страха голосом.
На лице охранника не дрогнул ни один мускул, а Захаров неопределенно покрутил в воздухе пальцем, указывая куда-то мне за спину.
– Да вон, недалеко. Хотели заставить его могилку себе выкопать, а тут такая удача, ямка нашлась, да еще как раз подходящего размера. Глянь. А потом подумай, оба вы туда ляжете или только он.
Я оглянулась, со стоном, чуть более демонстративным, чем следовало. Они должны были видеть, что я слаба, не представляю никакой опасности и не смогу сбежать. Странно, но голова почему-то работала, как хорошие часы, и я торопливо размышляла о возможностях побега. Вариантов особо не было. Я осталась без обуви, босиком по лесу недалеко убежишь, тем более от взрослых мужиков, но будь я одна, я бы еще рискнула, независимо от того, в каком состоянии мои ноги. Вот только Сергей…
Он действительно был позади, стоял на коленях рядом с неглубокой ямой, в компании второго охранника. Рядом валялся костыль, я даже подумала, что они зачем-то прихватили его, видимо, чтобы не тащить Сергея самостоятельно. От лица Сергея мало что осталось, оно все было залито кровью, но взгляд был ясным. Он глядел прямо на меня, не моргая и не отворачиваясь. Я обернулась и зло уставилась на Захарова. Тот криво усмехался.
– Ты меня не убьешь, – сказала я. – Тебе тогда денег никто не отдаст. А их там много, проценты накапали за восемь лет. Так что мы сейчас не за мою жизнь торгуемся. Оставь Сергея в покое, у него все равно ничего нет. Пусть уходит, и я тебе все верну.
– Ты мне и так все отдашь, – фыркнул он. – Мне всегда все всё отдают. И ты не будешь исключением.
Я хрипло рассмеялась, не чувствуя никакого веселья, и резко оборвала смех.
– Странный ты человек, Тимофей. Как ты себе это представляешь? У меня на карте тысячи три, с собой пятьсот евро было. А остальное там, в Лиссабоне. Это же не ваши банки, которые с телефона вскрыть можно и все перевести в офшор. Я и номера лицевого счета не помню, чтобы вы, как Лиззбет Саландер, его хакнули. В моем телефоне даже онлайн-банкинг не установлен. Так что я номер счета даже под пытками не выдам, и вовсе не потому, что такая отважная. Я просто предусмотрительная, как Муаммар Кадафи. Он ведь тоже все бабло в самый ответственный момент в португальский банк положил, и ничего, все сохранилось, никто не отжал.
Моя пламенная речь не произвела на Захарова никакого впечатления. Он сморщился, помахал перед носом рукой, отгоняя комаров, и спросил без лишних эмоций:
– И как же ты мне тогда все отдашь?
– Пойдем в банк, – предложила я. – Там я переведу все на твой счет. Думаю, у тебя нет проблем с выездом в Европу. Ну, или, если ты невыездной, отправь доверенное лицо. Володя взял у тебя пять миллионов. Я отдам больше. По-моему, сделка выгодная. Только отпусти Сергея прямо сейчас.
Захаров поглядел на Сергея с презрительной жалостью, а вот в глазах охранника мелькнуло нечто неуловимое, по его лицу пробежала странная гримаса.
– Думаешь, он стоит пяти миллионов? – спросил Захаров. – По-моему, никто не стоит такого бабла, даже я. Человеческая жизнь вообще дешевый товар.
– Стоит, – решительно сказала я. – Просто поверь. Я счастливее не стала от этих денег. Черт с ними, забирай все, я переживу. Не заварись та каша, я до сих пор сидела бы в этом городе и радовалась жизни вместе со своими родными, а не провела бы половину жизни в бегах. Это вообще не весело – от каждого шороха вздрагивать и менять города каждую пару месяцев. Я же не врала тебе про то, что ничего не знала о деньгах. Так и было. Отпусти его, Тимофей. Что ты выиграешь от его смерти? Сережа и без того пострадал ни за что…
Я замолчала, чувствуя, как моя мольба разбивается об его плохо скрываемую ярость. Здесь было что-то иное, чем жадность. Впервые за много лет я увидела перед собой человека, который реально меня ненавидел и был готов уничтожить. То, что я увидела в глазах Захарова, было не злостью, а самым настоящим безумием, мутноватой водицей, так хорошо заметной по краешку зрачков.
Год назад я решила подать документы на тендер. Приютам предложили организовать терапию для инвалидов и стариков, позволив людям тискать и гладить кошек и собак, для социализации, адаптации и развития моторики. Прежде чем мы с Даниэлой подготовили необходимые бумаги, я съездила в медицинское учреждение, откуда вылетела как ошпаренная. Это была психушка. Вполне приличная, похожая на дом престарелых, но когда я попала внутрь и меня любезно провели по территории, я увидела сразу несколько мужчин и женщин с одним и тем же выражением лица и всплеском ненормальности в глазах, напомнившим мне испорченный желток яйца, кровавую ниточку, ведьмовскую порчу. Во взгляде Захарова я сейчас заметила то же самое. Он глядел на меня сверху, будто собираясь наступить каблуком и раздавить.
– Складно поешь, – лениво сказал он и добавил с большей заинтересованностью: – А что, если мне плевать на деньги?
– Я не поняла.
– А я объясню, рыбка моя, – зло прошипел он, сбросив личину респектабельности, которая ему удивительно не шла. Зубы этого волка были желтыми, а дыхание смрадным, с гнилостными нотами. – Мне шестьдесят восемь лет, и у меня рак. Неоперабельный, четвертая стадия уже. Скоро морфий начнут колоть. Я вот-вот подохну, потому что пропустил момент, химию не хотел, а сейчас уже поздно… Мне что, эти бабки в гроб с собой положить? Я от этого счастливее или здоровее не стану. У меня денег, как грязи, а что с ними делать? Пять миллионов долларов, господи боже… Что бы ты понимала, соплячка! Восемь лет я жил с мыслью, что ты меня обскакала. И как только успокоился, мне о смерти Германа сообщили. Знала бы ты, сколько Змей народу положил, а тут – девочка-припевочка, актрисулька недоделанная, шлюшка белобрысая, ничтожество, его в фарш размазала. Стыдоба, позорище! Его, волчару матерого, канарейка уделала. Сама мысль, что ты где-то по земле ползаешь, гадючка, мне все кишки выгрызла. Я, может, из-за этого заболел, спать не спал, жрать не жрал. За всю жизнь меня никто не обыгрывал, кроме тебя да муженька твоего. Только Володька, видать, сам не знал, кого в жены взял. Остался б он живым, я б давно вас выцепил, потому что я его, паскуду, сам учил всему, а вас, молодых, я не понимаю. Вы не по правилам живете, думаете не так и делаете все навыворот.
– Но это все я, Тимофей! – воскликнула я. – Я, а не Сергей.
Он скривился и поглядел мне за спину:
– В благородную играешь? Или всерьез так думаешь? Неужто жить неохота?
– А если и так? – с вызовом спросила я.
– Да врешь ты все, – устало сказал он. – Всем охота. Мне охота! Я жить хочу! Мне жить не надоело! Я б еще шестьдесят восемь прожил, даже если б к бабе никогда больше не прикоснулся, вкусненького не пожрал! Где угодно: на зоне, в монастыре или на воле, но пожил бы! Так что не свисти мне тут, что жизнь за Серегу отдать готова. Ты сейчас пальцы растопыриваешь, пока их в мясорубку не сунули. А потом маму бы продала, если б она у тебя живая была. Серега твой, дурень, терпила, из-за бабы в замес попал, хозяина продал. А не продал бы, сейчас бы лялек в койке валял, может, даже тебя, раз у вас такие чувства. Валял бы да жизни радовался. А сейчас он в этом лесочке ляжет, и ты с ним за компанию.
Захаров злобно плюнул на землю. По всей вероятности, это обозначало финал переговоров. Я пришла в отчаяние и панически огляделась по сторонам. Господи, как можно было приехать сюда? Какая я дура!
– Ты что, бросишь пять миллионов долларов? – крикнула я.
В неживых глазах охранника мелькнули искры.
– А чего это ты так раскричалась? – удивился Захаров, а потом перевел взгляд на своих помощников и расхохотался: – Мальчиков, что ли, моих привлекаешь? Ах, змеища, ах, сильна! Ты ж как миледи перед казнью. Она тоже слуг соблазняла, чтоб помогли ей смыться, горы золотые обещала. Только ничего не вышло, секир башка ей сделали, чик-чирик, и нет красотки. Поднимайся! Толян, подними ее! Живее!
Охранник, получивший имя, двинулся ко мне, грубо рванул кверху и поволок к яме, невзирая на мое жалкое сопротивление. Он подтолкнул меня к самому краю. Я бросила взгляд в яму, набитую ветками и прелой листвой. Вот, кажется, и конец истории. Жалкая будет могила, и похорон никаких, максимум закидают мусором, никто и не вспомнит, что я жила на свете. Анатолий отпустил меня и вынул пистолет. Я опустилась на колени и обняла Сергея, все еще не веря в реальность происходящего.
– Можете обняться на прощание, – издевательски сказал Захаров.
Я поглядела в небеса, а потом поймала холодный взгляд Анатолия.
– Пять миллионов долларов, – прошелестели мои губы.
Тот криво усмехнулся.
– Кончай их, – резко приказал Захаров.
Сергей дернулся, чтобы закрыть меня собой, но не удержался и упал, поднялся, в последнем рывке готовясь драться до последнего, но был безжалостно отброшен ударом ноги. Одеревенелая, я смотрела, как на меня поднимается ствол пистолета, и не двигалась.