— Привет, Дурында! — Он горячо обнял меня. — Молодец, что выбралась. Ты знакома с мистером Сервеладом?
Не дожидаясь ответа, он потащил меня к пухлому человечку, одиноко стоявшему в углу. Брат наскоро представил меня и удрал. Фрэнки Сервелад вел программу «Назови этот фрукт!» и в жизни походил на жабу куда больше, чем на телеэкране. Казалось, он вот-вот молниеносно высунет длинный липкий язык и поймает зазевавшуюся муху, но тем не менее я вежливо улыбнулась.
— Мистер Сервелад?
Он взял мою протянутую руку своей влажной ладонью и крепко пожал.
— Польщен! — хрюкнул он, пытаясь заглянуть мне в декольте. — Жаль, нам так и не удалось убедить вас поучаствовать в моем шоу, но, наверное, вы все равно рады познакомиться со мной лично.
— Как раз наоборот, — заверила я его, вырывая руку.
— А! — сказал Сервелад, улыбаясь в полном смысле слова до ушей. Я даже испугалась, не отвалится ли у него макушка. — Тут у входа мой «роллс-ройс» припаркован. Не желаете прокатиться?
— Лучше пожую ржавых гвоздей, — ответила я.
Но это его вовсе не обескуражило. Он еще шире расплылся в улыбке и сказал:
— Жаль, что такие мощные клаксоны зря пропадают, мисс Нонетот.
Я уже наладилась съездить ему по физиономии, но в этот момент решила вмешаться Корделия Торпеддер.
— Снова за старое, Фрэнки?
Сервелад скривился.
— Чтоб тебя, Дилли, ты мне всю песню испортила!
— Пошли, Четверг, тут полно идиотов покруче, не стоит на этого время тратить.
Торпеддер сменила ярко-розовый костюм на более скромный, но все равно могла засветить пленку с сорока ярдов. Она взяла меня за руку и подвела к одному из произведений искусства.
— А ты порядком поводила меня за нос, Четверг, нечего сказать, — проворчала она. — Десять минут уделить не могла?
— Прости, Дилли. Появилось срочное дело. Где твои гости?
— Ну, — протянула в ответ Корделия, — они оба собирались играть в «Ричарде III» в «Рице».
— Собирались?
— Но опоздали к началу. Очень прошу, встреться с ними завтра.
— Попытаюсь.
— Хорошо.
Мы подошли к маленькой группке. Известный художник представлял благоговейно внимающей публике свою последнюю работу. Публика в основном состояла из критиков, делавших какие-то пометки на полях каталогов. Причем все как один были в черных костюмах без воротника.
— Итак, — произнес один из критиков, глядя на картину сквозь очки в форме полумесяца, — расскажите нам о своем творческом замысле, мсье Дюшан2924.[22]
— Я назвал этот арт-объект «Безликая внутренняя сущность», — тихо заговорил молодой художник, сцепив кончики пальцев и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.
Облаченный в длинный черный плащ, он носил бачки, подстриженные так, что при резком повороте головы наверняка выколол бы соседу глаз.
Юноша продолжал:
— В моем арт-объекте, как в жизни, символически отражаются многочисленные слои условностей и ограничений, которыми стесняет и парализует нас сегодняшнее общество. Его внешний слой символизирует защищающий нас снаружи твердый панцирный экзоскелет — жесткий, но тонкий и даже ломкий, а под ним таятся мягкие слои таких же очертаний и почти такой же толщины. Погружаясь вглубь, можно обнаружить множество различных оболочек, каждая из которых тоньше, но не мягче предыдущей. Конец путешествия будет ознаменован слезами, а достигнув центра, мы поймем, что там почти пусто и схожесть внутренних слоев с внешней оболочкой в каком-то смысле иллюзорна.
— Это же луковица, — громко сказала я.
Зрители и искусствоведы онемели от изумления, воцарилась тишина. Некоторые критики посмотрели на меня, потом на Дюшана2924, потом на луковицу.
Я надеялась, кто-нибудь из критиков произнесет нечто вроде: «Спасибо, что обратили на это наше внимание. Мы чуть было не выставили себя круглыми идиотами», — но как бы не так. Они просто спросили:
— Это правда?
Судя по ответу мсье Дюшана2924, предложенная формулировка соответствовала скучной фактической истине, но никоим образом не передавала предметно-изобразительную глубину его творения, и, словно для того, чтобы подчеркнуть свою мысль, он извлек из недр плаща луковую косицу и добавил:
— А теперь я хотел бы показать вам еще один арт-объект. Я назвал его «Безликая внутренняя сущность-два (групповая инсталляция)». Арт-объект представляет собой группу концентрических трехмерных предметов, расположенных вокруг устойчивого ядра…
Корделия оттащила меня от критиков, с любопытством вытянувших шеи, чтобы получше рассмотреть инсталляцию.
— От тебя сегодня одни неприятности, Четверг, — улыбнулась Торпеддер. — Идем, хочу кое с кем тебя познакомить.
Она представила меня молодому человеку в безупречном костюме и с безупречной стрижкой.
— Это Гарольд Гибкинсон, — сказала Корделия. — Агент Лолы Вавум и большая шишка в киноиндустрии.
Гибкинсон с благодарностью пожал мне руку и заявил, что обалденно рад со мной познакомиться.
— Вашу историю просто необходимо поведать широкой публике, мисс Нонетот, — восторженно продолжал юноша, — и Лола мечтает об этой роли.
— О нет, — торопливо ответила я, сообразив, к чему он клонит. — Нет-нет. Никогда.
— Выслушай Гарри, Четверг, — взмолилась Корделия. — Он из тех агентов, кто может заключить очень выгодную для тебя сделку и фантастически поднять популярность ТИПА-Сети. И будь уверена, твои пожелания и мнения будут учтены в сценарии вплоть до мельчайших деталей!
— Фильм? — недоверчиво переспросила я. — Вы что, спятили? «Шоу Эдриена Выпендрайзера» видели? ТИПА с «Голиафом» обглодают ваш сценарий до костей!
— Но мы подадим фильм как фантастический, мисс Нонетот, — объяснил Гибкинсон. — Даже название придумали: «Дело Джен, или Эйра немилосердия». Как вам?
— По-моему, вы оба чокнутые. Прошу прощения.
Я оставила Корделию и Гибкинсона шепотом плести интриги и направилась к Безотказэну, который пялился на мусорный контейнер, набитый бумажными стаканчиками.
— Они хотят сказать, что это произведение искусства? — спросил он. — Это же точь-в-точь мусорное ведро!
— Это и есть мусорное ведро, — ответила я. — Потому оно и стоит рядом с фуршетным столиком.
— Ох! — ошеломленно выдохнул мой напарник, а затем поинтересовался, как прошла пресс-конференция. — Ган борется за голоса, — резюмировал он, выслушав мой отчет. — Оно и понятно. За сто миллионов можно купить хорошее эфирное время для саморекламы, но, отдав «Карденио» обществу, он получит голоса шекспирианцев, а эту группу избирателей ни за какие коврижки не купишь.
Об этом я не подумала.
— Что-нибудь еще?
Безотказэн развернул листок бумаги.
— Да. Вот, пытаюсь понять, в каком порядке завтра вечером выдавать со сцены анекдоты.
— Сколько тебе дали времени?
— Десять минут.
— Дай посмотреть.
Он попытался обкатать свое выступление на мне, но я уклонилась под предлогом соблюдения чистоты эксперимента. Самому Просту все анекдоты казались несмешными, хотя он понимал, в чем соль.
— Начать можно с пингвина на льдине, — сказала я, изучая список, пока Безотказэн делал заметки, — затем перейти к домашней сороконожке. Потом попробуй белую лошадь в пабе и, если сработает хорошо, переходи к черепахе, на которую напали улитки, только смотри, говори с выражением. Затем переходи к собакам в приемной ветеринара и заканчивай тем, который про встречу с гориллой.
— А как же лев и бабуин?
— Хороший анекдот. Можно вместо белой лошади, если сороконожка не сработает.
Безотказэн сделал пометку.
— Сороконожка… не… сработает. Понял. А как насчет охотника и медведя? Я рассказал его Виктору, он так фыркнул — аж всего меня чаем облил.
— Оставь на закуску. Он длинный, три минуты, но не торопись, пусть напряжение растет. И опять же, если публика будет немолодая и консервативная, то я бы отказалась от медведя, бабуина и собак, а вместо них включила бы волкодава и скакунов или два «роллс-ройса».
— Бутербродик, дорогая моя?
Мама протянула мне тарелку.
— А с креветками больше нет?
— Сейчас посмотрю.
Я проводила ее в ризницу, где она и еще несколько представительниц Женской федерации готовили еду.
— Мам, а мам, — начала я, направляясь следом за ней в уголок, где абсолютно глухая миссис Хиггинс раскладывала по тарелкам салфеточки, — мне надо с тобой поговорить.
— Я занята, сердечко мое.
— Это очень важно.
Она оставила работу, отложила все в сторону и отвела меня подальше, к изъеденной временем каменной статуе, долженствующей изображать последователя святого Звлкикса.
— И что у тебя за дело такое, даже важнее канапе, о дочь моя Четверг?
— Ну, — начала я, не зная, как бы все это сформулировать, — помнишь, ты сказала, что хочешь стать бабушкой?
— Ах это, — рассмеялась она и собралась вставать. — Я давно заметила, что в булочке есть изюминка, только все ждала, когда ты сама мне расскажешь.
— Минуточку! — Я почувствовала себя обманутой. — Тебе же полагается восхититься и разрыдаться!
— Да я уже порыдала, дорогая моя. Могу я задать нескромный вопрос: а кто отец?
— Надеюсь, мой муж. И прежде чем ты задашь следующий вопрос, я отвечу: его устранила Хроностража.
Она притянула меня к себе и горячо обняла.
— Это я могу понять. Ты встречаешься с ним, как я с твоим отцом?
— Нет, — печально ответила я. — Он живет только в моей памяти.
— Бедняжка! — воскликнула моя мама, снова обнимая меня. — Но возблагодари Бога даже за эту малость — ты хотя бы помнишь его. Многие из нас и того лишены. Просто смутно чувствуют, будто в прошлом у них что-то было… Тебе надо как-нибудь вечерком сходить со мной в Общество анонимных утратотерпцев. Поверь, утраченных куда больше, чем ты можешь себе представить.
Я никогда не говорила с мамой о том, как устранили моего отца. Все ее друзья списывали нас с братьями на грешки маминой бурной юности. Моя высоконравственная родительница воспринимала это не менее болезненно, чем потерю отца. Но мне не хотелось принадлежать ни к одной организации, в названии которой фигурирует слово «анонимный», поэтому я решила немного сменить тему.