— Откуда ты узнала о моей беременности? — спросила я, когда она накрыла мою ладонь своей и ласково улыбнулась.
— Да это же на милю видно. Ты ешь, как волк, и все время смотришь на детишек. Когда на прошлой неделе приехал маленький племянник миссис Сардинос, ты его просто с колен не спускала.
— А что, раньше я вела себя по-другому?
— Никакого сравнения нет. И грудь у тебя пополнела — это платье никогда так хорошо на тебе не сидело. Когда рожать будем? В июле?
Я замолчала. При мысли о неизбежности материнства меня охватило уныние. Когда я впервые узнала о том, что у меня будет ребенок, рядом со мной был Лондэн и все казалось куда проще.
— Мам, а что, если я окажусь плохой матерью? Я же ничего не знаю о детях. Я всю жизнь ловила преступников. Могу с закрытыми глазами разобрать винтовку М-16, сменить мотор в броневике и попасть в монетку с тридцати ярдов восемь раз из десяти. Боюсь, колыбелька у камина — это не по мне.
— Я тоже так думала, когда носила вас, — призналась мама, ласково улыбаясь. — Не зря же я скверно готовлю. Прежде чем познакомиться с твоим отцом и родить тебя и твоих братьев, я служила в ТИПА-3. Да и сейчас порой им помогаю.
— Значит, на самом деле вы с ним познакомились не во время поездки в Портсмут? — медленно проговорила я, не уверенная, хочу ли услышать то, что сейчас услышу.
— Да нет же. Это было совсем другое место.
— ТИПА-3?
— Если я тебе скажу, ты ни за что не поверишь, значит, и говорить не стоит. Но пойми одно: в свое время я была счастлива иметь детей. Несмотря на ваши бесконечные детские ссоры и подростковые перебранки, это было замечательно. Когда погиб Антон, мое счастье немного померкло, но в целом быть матерью все равно лучше, чем ТИПА-агентом. — Она на мгновение умолкла. — Но я, как и ты, опасалась, что не готова, что буду дурной матерью. И как я справилась?
Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.
— Прекрасно, мам.
Я крепко обняла ее.
— Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.
— ТИПА-3?
— Нет, — поправила мама. — Бридж и кегли.
Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.
— Все будет хорошо, милая моя.
— Спасибо, мама.
И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.
— Четверг! — воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. — На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! — пробормотал он, уставившись на дверь. — Это же Обри Буженэн!
Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.
— А шимпанзе-то он с собой взял? — полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.
Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.
— И что это, по-твоему, значит, Гарри?
— Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?
Корделия склонилась к ценнику.
— Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?
— Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?
Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.
— Добрый вечер, Брекекекс.
Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.
— Добрый вечер, Четверг, — ответил адвокат. — Это наш друг Зорф.
Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.
— Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, — начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. — И что тут изображено?
— Разве не понятно? — ответил неандерталец.
— О, конечно! — воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. — Это нарциссы, верно?
— Нет.
— Закат?
— Нет.
— Ячменное поле?
— Нет.
— Сдаюсь.
— Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога — всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись — не для вас.
Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.
— Могу я еще раз попробовать? — спросил он, и Зорф кивнул.
Киношник уставился на холст и завращал глазами.
— Это…
— Надежда, — послышался рядом голос. — Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.
Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.
— Так я и думал, — провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.
— Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, — сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. — Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?
Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.
— Привет, крошка Четверг! — обернулась ко мне бабушка. — Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.
Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.
— Что ты там нарисовала? — спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.
— Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, — призналась она, — но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?
— Все так же, — мрачно ответила я.
— Ничего, — серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. — Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.
— Я понимаю. Спасибо, ба.
— Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.
— Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.
— Нет-нет, — поспешно ответила бабушка. — Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, — она сменила тему, не переводя дыхания, — может, придумаешь еще какие книжки из категории «десять самых занудных классиков»? Уж очень помереть хочется.
— Бабушка!
— Извини, крошка Четверг.
Я вздохнула.
— «Потерянный рай» читала?
Бабушка испустила долгий стон.
— Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!
— «Айвенго»?
— Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.
— «Моби Дик»?
— Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.
— А «В поисках утраченного времени»?
— Что на английском, что на французском — тягомотина и есть тягомотина.
— «Памела»?
— А! Вот тут ты попала в точку. Я продиралась сквозь нее еще подростком. Может, в тысяча семьсот сорок первом она и имела успех, но сегодня единственным откликом на нее будет храп обманутого читателя.
— А «Путешествие паломника»?
Но бабушка уже отвлеклась.
— У тебя гости, дорогая. Смотри, вон там, между чучелом кальмара внутри пианино и «фиатом», вырубленным из замороженной зубной пасты.
Там маячили двое в мешковатых темных костюмах, явно чувствовавшие себя неловко. Разумеется, ТИПА-агенты, но не Трупп и не Броддит. Похоже, в ТИПА-5 опять стряслась беда. Я справилась у бабушки, обойдется ли она без меня, и направилась к ним. Они тупо рассматривали лежащую на земле расплющенную трубу с надписью: «Неделимая тройственность смерти».
— Что скажете? — спросила я.
— Не знаю, — нервно начал первый агент. — Я… я не большой спец в искусстве.
— Даже будь вы экспертом, здесь это вряд ли помогло бы, — сухо ответила я. — ТИПА-5?
— Да, а как вы…
Он спохватился и нацепил темные очки.
— Нет. Я никогда не слышал о ТИПА-Сети, тем более о ТИПА-5. Их не существует. Черт. Боюсь, у меня не очень получается.
— Мы ищем человека по имени Четверг Нонетот, — прошептала его напарница, едва шевеля губами. И на случай, если до меня не дойдет, добавила: — По служебному делу.
Я вздохнула. ТИПА-5 со всей очевидностью не хватает добровольцев. И это неудивительно.
— Что случилось с Труппом и Броддитом?
— Они… — начал первый агент, но напарница ткнула его в бок и отчеканила:
— Мы никогда о них не слышали.
— Четверг Нонетот — это я, — сообщила я им, — и, по-моему, вы даже не осознаете, какой опасности подвергаетесь. Откуда вас перевели? Из ТИПА-14?