Валерия МалаховаБеги, если успеешь
* * *
Когда с Мирандой Хопкинс случилось это, гудела вся деревня. Как будто прорвало истёршийся шланг, и слова хлынули потоком, словно вода. Раньше об этом не говорили никогда, неприлично же! Но Миранда Хопкинкс лежала недвижимо, и разбудить её не могло ничто, разве смолчишь, когда такое происходит?
Разговаривать на эту тему, конечно, было непросто. Даже мисс Пламкин, записная сплетница, краснела и запиналась, и лепетала что-то метафорическое. Ведь тема снов была табу, сколько мы все себя помнили. Как об этом говорить? Каким словом можно назвать это?
— Что же ей… приснилось? Что случилось с ней там? — шёпотом, краснея от смущения, спрашивали все друг у друга.
Ответов, конечно, ни у кого не было. Даже того миллиона предположений, которые есть обычно, когда что-нибудь стрясётся, не было, потому что никто не понимал, что можно предположить.
Во сне нельзя было убить. На убийство лежал запрет свыше, часть Божественного замысла: коль скоро человеческое в нас засыпает, мы забываем Создателя и дарованную Им мораль, Он сохранит нас от самых страшных ошибок. Нам же оставалось беззаботно веселиться и не терзаться угрызениями совести за поступки, не согласовывающиеся с христианским вероучением.
Я и веселилась — до того страшного утра. Во снах я была дриадой, дивное ощущение, не похожее ни на что. У меня было моё дерево, и я любила его странной, нечеловеческой любовью: словно оно — продолжение меня, а я — продолжение его, словно лишь в этом дереве я могу быть в самом деле счастлива, и не было для меня мгновений лучше, чем когда я сидела на толстой ветке или, смеясь, купалась в реке, а дерево шевелило листьями, приветствуя меня. Иногда мимо пробегало стадо кентавров, или я и дриады приходили на поляну неподалёку, водили хоровод, пели странные песни без слов, плели венки из цветов. Если в нужное время пойти на речку и заплыть подальше, чтобы ветви деревьев не закрывали обзор, можно было увидеть, как по небу проносится Гелиос на колеснице. Вот и все развлечения — но я не скучала, ведь у меня было моё дерево, и это дарило радость.
Река эта отличалась от тех, что я видела наяву: она текла прямо через лес. Если я хотела, могла выбраться из воды, ухватившись за нависавшую над ней ветку. Одним словом, жизнь моя во сне была беспечальна, и я думала, что у всех так. Пока однажды утром Миранда Хопкинс не была найдена в своей постели.
Она не спала, однако и не просыпалась. Дышала ровно, но медленно, и так же ровно и медленно билось её сердце. Врачи не понимали, что происходит, и никто не понимал. И тогда миссис Перегрин — да, это совершенно точно была она — спросила:
— А с кем-нибудь когда-нибудь хоть что-то дурное случалось во сне?
И этот вопрос, как говорит Джеймс, а он машинист на железной дороге, сорвал стоп-кран. Все просто молчали, уставившись друг на друга, и в глазах были недоумение, смятение и страх. Кто-то, как я, хотел вскричать: «Да нет, конечно же!», но останавливало… что-то. Меня остановил взгляд Долли Рубенс, такой растерянный и изумлённый, словно Долли едва сдержалась, чтобы не сказать: «А что, там что-то хорошее бывает?». Я вспомнила, что она любила гулять по ночам и пить за ужином крепкий кофе вместо чая. И только теперь, когда крепость табу немного ослабла под натиском обстоятельств, мне в голову пришла мысль: а может, Долли просто боится снов?
Тишину нарушила мисс Марпл. Эта старушка жила в доме, окружённом цветами, которые сама и выращивала. Больше в ней не было ничего особенного, кроме возраста: мисс Марпл неплохо знала жизнь и, что особенно важно, не давала непрошеных советов. Мы иногда собирались у неё; чай подавала каждый раз новая горничная, обычно неловкая, и неизменно приходили её собаки, старые, беззубые и совершенно безобидные, выпрашивать печенья. Мы крошили его, чтобы старушкам не пришлось жевать.
— Дамы, — сказала тогда мисс Марпл, — кто-нибудь из вас знает, кем была во сне мисс Хопкинс?
Признаться, я тогда даже не подумала о том, что в другой ситуации пришло бы мне в голову немедля: что мисс Марпл, воспитаннейшая женщина, задала предельно неприличный вопрос. Мы все тогда думали только о непристойностях, ведь история Миранды Хопкинс будоражила всех. Я уверена, мужчины в своём кругу говорили о том же.
— Я не знаю, — отозвалась Матильда Смит, — но она говорила, что часто гуляла на лугу и собирала цветы. Где-то у воды вроде бы.
Остальные молчали, и тогда мисс Марпл, уткнувшись в своё неизменное вязание, заговорила:
— Однажды — я тогда была ещё совсем девочкой — меня очень сильно напугал кентавр. Я набирала воду в реке, помню, у меня в руках был глиняный кувшин, шершавый такой. И вдруг прямо из кустов на меня выскочил кентавр, он был огромен и от него пахло конским потом. Он схватил меня за руку, а когда я вырвала её, поднялся на дыбы, и я увидела… Я поняла, чего он от меня хотел. У него было такое огромное… мужское достоинство, отчего-то ярко-красное и словно бы разрисованное, кажется, в любовных романах об этом пишут «обвитое венами». Я ужасно испугалась, закричала и побежала прочь. Кувшин всё ещё был у меня в руках, я бежала и не понимала, что от кентавра на двух ногах не убежать. Меня спас случай, которому я безмерно благодарна по сей день. Но я точно знаю, что мир снов небезопасен. Может, теперь, когда я рассказала о себе, вам, дорогие дамы, придёт в голову что-нибудь…
Она не договорила. Долли сорвалась с места и с рыданиями выбежала прочь. Я поспешно обвела взглядом остальных женщин; у Бетти Корд дрожали губы, Милдред Хаттингтон была белее мела. Остальные недоумённо озирались, как и я.
— Я понимаю, что всякие… страшные вещи случаются со многими, — положив вязание на колени, сказала мисс Марпл. — Возможно, мы не всё помним после пробуждения. Но, боюсь, нам придётся подумать как следует. Что бы ни происходило там, во сне, мы всегда просыпаемся. Почему не проснулась бедняжка Миранда? Что могло с ней случиться?
На этом месте я не выдержала: поднялась со своего места и вышла следом за Долли. Оставить её одну в слезах, так постыдно выдавшую себя, я не могла.
Долли рыдала в конце коридора, съёжившись на полу и закрыв голову руками. Я подошла к ней, опустилась на колени и попыталась взять за руку.
— Долли, милая…
Я не знала, что сказать. Никто из нас никогда не оказывался в такой чудовищной ситуации наяву — или мне было об этом неизвестно. Как утешать девушку, с которой случилось нечто настолько ужасное?
— Долли, ты же не виновата. Ты не можешь управлять своим сном. Ты не можешь даже проснуться.
— Не могу, — всхлипнула она. — А он всегда рядом, всегда.
— Кто — он?
Я пыталась говорить мягко, но голос ощутимо дрожал. Бедняжка Миранда меня сейчас интересовала намного меньше, чем милая подруга моего детства Долли.
— Сатир. Я больше ничего не знаю о нём, он сатир, противный, козлоногий, и гадко воняет. Однажды меня спас кентавр, знаешь, он увидел, как… И набросился на сатира, и гнал его прочь, браня и избивая копытами. Но обычно больше никого нет рядом, и других нимф тоже нет.
— То есть ты нимфа? — вырвалось у меня. Это не имело никакого значения сейчас, но любопытство — ужасный порок. Раз уж мы говорим о неприличном, можно узнать ответ на вопрос, который больше, скорее всего, не представится возможности задать.
Долли кивнула.
— Лимониада. Моё поле давно заросло цветами, я не знаю, должна ли как-то приводить его в порядок, и если да, то как именно. Обычно я собираю цветы и ищу способ как-то укрыться, но моё поле просматривается со всех сторон. Когда он появляется, я пытаюсь убежать, — она уже не плакала, напротив, говорила спокойно, ровным голосом, но мне почему-то было от этого особенно страшно, — бегу без оглядки, а он бежит следом. И всегда настигает меня раньше, чем я доберусь до края поля.
Тогда я задумалась о том, как дурно влияет на наше общество табуированность снов. Бедняжка Долли даже не могла поделиться с кем-то, вместо утешения её обвинили бы в непристойности.
— Дорогая, — раздался у меня за спиной голос мисс Марпл, — нам нужно найти этого сатира. Точнее, того человека, который во сне становится сатиром. Полагаю, он прекрасно понимает, что делает, а значит, его можно принудить остановиться.
— Вы… думаете? — пролепетала Долли.
— Я уверена. Скажите, милая мисс Рубенс, когда вы спите, вы ведь сами решаете, куда пойти и что сделать? Да, вы можете не задумываться о том, пристойно ли это, должно ли так поступать молодой привлекательной девушке, но вы ведь руководите своими действиями?
— А что мы сделаем-то? — резко спросила миссис Перегрин. Я оглянулась и обнаружила, что позади стоят все дамы. — В полиции над нами посмеются. Никого нельзя арестовать за то, что он делает во сне.
— И мы так и не поняли, что случилось с мисс Хопкинс, — напомнила мисс Пламкин.
Мисс Марпл покачала головой.
— Если человек осознанно делает такие вещи во сне, вряд ли он так уж обходителен с женщинами наяву. Полагаю, полиции есть что ему предъявить. Что же касается бедняжки мисс Хопкинс, здесь, как мне кажется, надо подумать хорошенько. Мы ведь даже не знаем, кем она была.
Поняв, что с наскоку мы ничего не придумаем, дамы поспешно разошлись, чувствуя себя отчаянно неуютно. Мы с Долли покинули дом миссис Грин, где встречались тогда, вместе, она всё всхлипывала и повторяла, что не хочет спать, а я лихорадочно думала, как ей помочь. В конце концов, она снова напилась кофе, а я, хоть и обещала себе развлекать Долли беседой (она осталась на ночь у меня), не выдержала и уснула.
Моё дерево тревожно шелестело листьями, зная, что мне плохо. Я погладила его ствол и решительно двинулась прочь, в сторону той поляны, где мы собирались с другими дриадами. Веселиться не было никакого настроения: обычно во снах меня отпускали дневные проблемы, я и не вспоминала о них, но теперь всё было иначе.