– Получается, мужчинам надо обязательно нами восхищаться, – улыбнулась Анита. – А если не говорит комплименты, то он стронцо?
– Комплименты может и не говорить, но он не должен тебя обесценивать, – деловито заявила Кристина.
Пусть бы только Франческо попробовал её обесценить.
К столику подошла Галя. Она принесла подругам кофе.
– Вот ты, Галя, как считаешь, каким должен быть муж? – спросила Кристина и подмигнула.
– Оставь её, – зашипела Анита.
Галя промолчала, собралась было уходить, но обернулась и тихо произнесла:
– Не знаю… Но… – она помедлила, – муж не должен тебя обижать… и если это происходит, нельзя молчать. Особенно если он… – Галя закусила нижнюю губу и произнесла ещё тише: – …бьёт тебя или детей…
Над столом повисла тишина. Плотная, её можно было нарезать кусками.
– Девочки, а где живёт Галя? Что за квартира? Так всё загадочно… – спросила шёпотом Снежана, когда Галина ушла к другим клиентам.
– Я знаю только, что её побил муж и после этого она, видимо, оказалась в каком-то месте для таких женщин… ну, вроде жертв домашнего насилия. – Анита проговорила это всё быстро, стараясь не развивать дальше тему.
– Как можно дойти до такой степени, чтобы прямо из дома бежать, не понимаю. Неужели раньше уйти нельзя было? Как можно терпеть абьюз? – возмущённо потрясла головой Кристина.
Слово «абьюз» вводило Аниту в задумчивое состояние. Она прочитала недавно статью, что насилие бывает не только физическое, но и психологическое. Считается ли насилием то, что Бруно не разрешал ей говорить с дочкой на русском языке? Или то, что он запретил ей в самом начале носить каблуки и декольте? Или то, как он кидает ей фразочки вроде «не забывай, что ты эмигрантка»? Считается ли насилием, когда толкают? И должна ли она рассказать кому-то про то, как он двинул в неё, беременную, стол?
– Не суди, да не судим будешь, – назидательно произнесла Снежана, скользнула взглядом по Кристининому ежедневнику, стараясь не смотреть ей в глаза.
Так же как Кристину возмущали сценарии обесценивания, временами Снежану бесила Кристинина самодостаточность: она выросла здесь, получила европейское образование, родители Франческо помогли найти престижную работу в крутой миланской компании. Кристине не надо было устраиваться, всё ей преподнесли на золотом блюде.
– Я так и поняла, что Гале очень работа нужна, и чем больше, тем лучше. Хорошо, что мы ей помогаем, – сказала Кристина быстро, поняв, что, возможно, повела себя недостаточно эмпатично. Наличие эмпатии было для Кристины важным качеством и признаком европейской культуры, ей не хотелось, чтобы кто-то думал, что она повела себя не «по-европейски».
Снежана кивнула:
– А я попросила её забирать мальчиков из школы по средам, когда у меня уроки акварели.
– Девочки, кстати, о мужьях. – Кристина подняла бокал. – Вы все приглашены ко мне домой праздновать сорокалетие Франческо. Подарков не надо. Я делаю вечеринку-сюрприз. Позвала Галю в помощь. Приходите с мужьями, естественно.
Фрагмент из дневника Гали:
Всё чаще мне кажется, что я навсегда проиграла, что я ничтожество, ни на что не годное, ущербное, никчёмное… вот она, моя настоящая часть… Поэтому в свои сорок я на дне, а такие, как они, свободны. Они живут, а я карабкаюсь со дна глубокой ямы к свету, и эта моя ничтожная часть говорит, что я не справлюсь.
И я ещё больше наказываю себя за это, за то, что оказалась на дне этой ямы… До сих пор по привычке скручиваю бумагу в несколько слоёв вместо прокладок… Пусть мне будет неудобно… Может быть, Адольфо был прав и я не заслуживаю лучшей жизни.
21
В тот вечер на ужин в «каза фамилья» остались и Ребекка, и сама хозяйка Моника.
Моника давно упрашивала Галю сделать борщ.
«Обожаю этот ваш красный суп».
– Ты что, будешь готовить суп для этих… – фыркнула Зина, не закончив фразу.
Но Галя поняла, что должно было быть в конце фразы. Зина ненавидела хозяйку, воспитателей, она ненавидела всю эту «прогнившую», как она выражалась, систему и каждый день при первой же возможности ярко демонстрировала своё отношение.
Галя не видела ничего плохого в том, чтобы приготовить суп и вместе поужинать. В конце концов, это место так и называется: communità, вроде общины. Тем более по борщу она и сама соскучилась. Конечно, возни с ним невпроворот, поэтому свёклу она взяла готовую. Вместо сметаны купила греческий йогурт; разумеется, он не сравнится с настоящей сметаной, но всё равно неплохо.
Деньги на продукты дала ей Моника.
– И не думай на свои покупать, это же я тебя попросила.
Галя нарезала свёклу, морковку, картошку и вспоминала, как Адольфо просил добавить в борщ красного перчика. Он любил везде его добавлять и громко хохотал потом, что ночью ей мало не покажется. Она почувствовала, каким горячим становится её лицо. Перед глазами пронеслись их с Адольфо ночные сцены. Несмотря на всё, что он сделал с ней, несмотря на все мучения, которые она испытывала последний год, скитаясь по этим местам, иногда она всё ещё чувствовала возбуждение, когда думала об этом.
Хотеть своего же мучителя? Абьюзера? Насколько это нормально?
Галя испытала свой первый оргазм, уже разведясь. Первый оргазм с мужчиной. Так-то она приноровилась. Первый оргазм случился совершенно случайно, с соседом по дому. Галя развелась тогда, жила одна, сосед пришёл починить кран и… починил не только его. Галя думала, что с ней что-то не так, а оказалось, бывший просто не умел.
Скоро сосед уехал насовсем в другой город, и ещё год Галя жила, как раньше. Пока не познакомилась с Адольфо.
Она тряхнула головой и почувствовала себя ужасной падшей женщиной. Галя презирала себя за то, что должна ненавидеть его, но ненавидеть не могла, словно физическая сторона их отношений стирала для неё несовершенство повседневности. Ведь Адольфо умел доставить ей гарантированное регулярное наслаждение, как никто в её жизни.
Галя резала свёклу и вспоминала, как часто, пока Беатриче играла в гостиной, а они заканчивали ужин, он начинал трогать Галину шею сзади, слегка сжимая, забирался под лифчик и мял её грудь. Галя смущённо шептала перестать, ведь ребёнок мог увидеть, а Адольфо трогал Галин пах и показывал глазами в сторону ванной комнаты.
Галя вставала, шла в ванную, Адольфо подходил к телевизору, трепал дочку по волосам и включал мультики. Беатриче радостно садилась на диван глазеть. Адольфо заходил в ванную, закрывал за собой дверь, грубовато поворачивал Галю задом к себе, поднимал халат, одной рукой брал её за волосы, другой хлопал по голой ягодице, шептал на ухо непристойности, от которых Галя ещё больше заводилась, хлопал по заду ещё сильней. Галя вскрикивала, Адольфо зажимал ей рукой рот и начинал делать с ней то, что перечёркивало страх и чувство несвободы.
Галя закрыла глаза… Казалось, что Адольфо стоит сейчас сзади неё, она чувствовала, как низ живота наливается теплом, а где-то на уровне сердца расползается привычный стыд…
Всё это казалось Гале настолько гнусным, мерзким, что она не скажет об этом совершенно никому. Она не скажет об этом воспитателям, не скажет социальным работникам, не скажет никому, даже дневнику.
На первом же приёме социальный психолог объяснила, что у них с Адольфо созависимые отношения. Галя перевела это потом, сразу не поняла. Ей вообще были сложны новые итальянские слова: violenza («насилие»), maltrattamento («жестокое обращение»).
А ещё психолог произнесла тогда слово vittima. Жертва. Она, Галя, вроде как добыча, а Адольфо вроде как охотник.
Разве могла она предположить, что этот здоровяк, который явился к ней из Италии в её родной город так быстро, всего через два месяца переписок онлайн, с подарками, вином и сыром, такой чуткий и нежный, знающий, как там всё у неё устроено, в отличие от первого мужа, обзывающего фригидной, что он окажется охотником. Не только в этой их, физической, стороне жизни. Что он в принципе окажется охотником, а она жертвой, слабой и беззащитной.
– Почему вы не обратились сразу? Почему вы не искали помощи? – спросили её в тот день, когда она попала в больницу со сломанными рёбрами.
Тогда Галя не знала ответа на этот вопрос. Она пожала плечами и тихо произнесла:
– Каждый раз я думала, что это последний раз…
Маме она рассказать такое не могла, никому не могла. Это была неудобная ситуация. Да и зачем? Мама тоже никогда не думала, что живёт со злым человеком. Да он и не был злым, просто мог иногда накричать на мать, дать ей, Гале, подзатыльник. Несильно, нечасто. Иногда. Когда Галя рассказала матери, что попала в больницу, та спросила, не преувеличивает ли она.
Нет, она не преувеличила и прислала снимок двух сломанных рёбер.
Скучала ли Галя по Адольфо? Нет. Она скучала по тому физическому состоянию, которого он умел добиваться от её тела, и ненавидела себя за это. Но когда думала о дочке, об их жизни здесь, сразу же в голове что-то переключалось, словно там появлялись человечки в красной форме, как в какой-то странной видеоигре, и начинали махать флажками, предупреждая об угрозе. И большая машина с мигалками катилась внутри, сирена гудела. Она не могла подвергать опасности Беатриче.
Материнский инстинкт был сильнее животного инстинкта самки.
Зачем она думает об этом сейчас?
– Вкусно как, – Моника с удовольствием уплетала борщ с чёрным хлебом.
Зина к ужину не вышла, сослалась на головную боль. На самом деле она просто не хотела.
– Буду я ещё с ними есть вместе, много чести, – сказала она, пока Галя резала капусту. Взяла из холодильника йогурт и удалилась к себе.
– А дочка Зины не хочет разве есть?
– Она йогурт ей дала, – сказала Ребекка и как-то странно посмотрела на хозяйку.
Ребекка отправила в рот ложку супа и кисло улыбнулась:
– Неплохо.
Борщ. Что за странный вкус? Вот и Он теперь наверняка борщ ест или что она там ему готовит. Ребекка перекрутила большим пальцем тоненькое кольцо на правой руке.