– Сырники! – она всплеснула руками.
На обычно надменном Снежанином лице появился детский восторг. Она обняла детей, присела рядом и ткнула сырник вилкой. Съела кусочек, закрыла глаза от удовольствия:
– Как мамины…
Из кабинета вышел муж. Они поздоровались весьма холодно и отстранённо для супружеской пары.
– Будете чай? – спросила Снежана Галю.
– Да, да, идея супер, мама! – закричали мальчики. – Мы как раз поиграем с Беатриче, мы уже поели, – и они сорвались из-за стола, потащив с собой Беатриче.
Галя пожала плечами:
– Мне неудобно как-то.
Больше всего ей было неловко перед мужем Снежаны: может, это его побеспокоит. Чай в шесть вечера.
– Всё нормально. – Снежана достала из кухонного шкафа фарфоровые чашки в цветочек. – Мы ужинаем не раньше девяти, и у меня готовая еда из кулинарии, только разогреть.
Они пили чай, но разговор не клеился. Снежане было интересно, где живёт Галя, но она чувствовала определённое расстояние. Не то чтобы она ощущала себя лучше, чем Галя. Да, она жила в этой квартире возле Дуомо, у неё был состоятельный муж, и наверняка её проблемы по сравнению с Галиными кажутся пустяковыми.
Снежане очень хотелось подбодрить Галю и рассказать ей что-то про себя, но не может же она взять и просто всё выложить. Прямо всё-всё.
Например, то, что она росла без отца. Вернее, так: отец был лет до трёх, а потом ушёл к другой женщине. Она его не помнила вовсе.
Или рассказать, что мать работала на двух работах, чтобы у Снежаны было всё самое лучшее. И красивые одёжки, и вкусная еда, и съездить на море продышаться и улучшить вечно бледный и вялый цвет лица.
Или о том, что однажды, накопив достаточную сумму, не покупая себе ничего, кроме нижнего белья – и то когда предыдущее износится до дыр, мама Снежаны насобирала на поездку в Италию. Снежане было тогда восемнадцать. И хоть денег хватило только на автобусный тур, дешёвый отель и не самый лучший курорт в Римини, Снежана влюбилась в Италию до беспамятства. Во-первых, здесь на неё смотрели. Смотрели все. Дома она, тощая блондинка, была обычной, здесь – особенной. Даже красивой. Они ходили с матерью по улицам, Снежана ловила на себе взгляды и слышала причмокивания итальянских мужчин – и тех, что постарше, и тех, что помладше. А ещё, несмотря на их стеснённые условия, дешёвый обшарпанный отель, Снежане удалось разглядеть то, что в её реальности напрочь отсутствовало.
Роскошь.
Она увидела грациозные машины, красивые дома, которые называли здесь палаццо. Она смотрела на витрины и ловила своё отражение на фоне брендовой одежды, пирожных, тонких лаковых босоножек. Там, под пальмой, под ослепительной лазурью итальянского неба, глядя на море и гремевшую мотором красную спортивную машину с сияющим в лучах солнца металлическим конём на капоте, она пообещала себе, что обязательно станет в Италии жить. Не просто жить, а жить обязательно роскошно. Чего бы ей это ни стоило.
Стоило ей это не так уж много. В ту поездку в Италию она поняла одно, самое важное. Итальянские мужики к ней липнут. Вернувшись домой, она продолжила учиться в своём университете и подрабатывать в компании, которая отправляла студентов за границу, но теперь мечтала уехать не в Америку, а туда. В солнечный край подтянутых мачо.
Дальше всё произошло стремительно. Поездка по туристической визе, которую чудом удалось получить незамужней девушке: на работе подрисовали справку о заработке в пять раз больше, чем надо было, а мама отдала все сбережения на ваучеры, чтобы показать, что средства есть и Снежана точно вернётся.
Снежана не могла рассказать Гале, что в итоге не вернулась. Ваучеры продала и занялась поиском главного – того, кто возьмёт срочно замуж. Кандидат, робкий ботаник с кучерявыми волосами и грязными ушами, встретился на аперитиве Internazionale, куда приходили экспаты. Он стоял в углу и потягивал коктейль. Когда к нему подплыло это прекрасное создание, ботаник не смог и слова произнести. Всё это было похоже на сон.
На сон было похоже и всё остальное: и то, что Снежана отдалась на второй день, и то, что она его любила, по крайней мере, ему так казалось. И то, что через месяц она сказала, что беременна; и то, что они быстро поженились; и то, что она потеряла ребёнка сразу же после свадьбы; и то, что сказала, что больше детей иметь не может, а раз так, зачем она ему такая, и совсем скоро попросила развод, хотя он убеждал её, что может быть бездетным до конца жизни, лишь бы быть рядом с ней; и то, что она решила вернуться домой в Россию, а он рыдал; и то, что намного позже, через три года, он встретит её, такую же прекрасную, даже больше, в центре с милым малышом и кольцом на левом безымянном пальце. А рядом муж. Итальянский. Похоже, она опять вернулась. А может, никогда не уезжала?
Маме она те ваучеры, конечно же, вернула с дивидендами. И наконец-то смогла присылать ей нормальные деньги. И наконец-то мама купила себе новое платье. Впервые за много лет. И наконец-то мама приезжала в Италию столько, сколько хотела, и доживала свою жизнь между раздолбанной, но такой любимой дачей (там же розы, крыжовник и яблоневое дерево!) и поездками в Италию, где счастливо возилась с внуками. Отец потом, узнав, что дочка устроилась, и очень даже неплохо, объявился и в один из Снежаниных приездов домой захотел встретиться. Снежана так и не простила ему их с мамой бедности и своего одиночества, тоски по той самой мужской авторитетной фигуре, которую она пыталась заткнуть всю свою жизнь. Поэтому видеться с ним не стала.
Этого всего Снежана рассказать не могла. Хотя и очень хотела. Поэтому она просто рассказала о своём увлечении акварелью.
– У тебя дырочка вот здесь, – Галя виновато улыбнулась, указав на подол кружевного платья Снежаны.
– Ой, обидно как, я так люблю его, – Снежана грустно погладила кружево.
– Я могу заштопать. Есть нитки?
– Заштопать? Это кружево, высокая мода, – нахмурилась Снежана.
Галя объяснила, что умеет штопать, причём совсем неплохо. Через пятнадцать минут дырочка и правда была залатана идеально.
– Ого, ты что, и шить умеешь? У меня есть машинка, кстати.
Галины глаза загорелись. Они прошли в комнату Снежаны, где стояла новенькая швейная машинка «Зингер».
– Я хотела научиться, но поняла, что это не моё. Даже ткань купила, надеялась сарафан себе сшить. Вот.
Она открыла ящик и вытянула струящийся шёлк нежного бирюзового цвета.
– Красота какая, – прошептала Галя. – Я могу сшить, если хочешь.
Снежана недоверчиво посмотрела на Галю. Вдруг она испортит этот дивный шёлк, купленный по невероятному везению в аутлете брендовых тканей?
– Не испорчу. Есть сантиметр? Сниму мерки. – Галя, дорвавшись до любимой швейной работы, не могла сдержаться. – Сметаю дома, могу дошить у тебя, там у меня нет машинки.
– И сколько возьмёшь за пошив сарафана?
Галя пожала плечами. Да она вообще бесплатно была готова, шитьё – это же сплошное удовольствие.
– 100 евро подойдёт?
Галя быстро закивала.
Фрагмент из дневника Гали:
Сегодня подсчитала, в копилке не хватает тысячи… Неужели у меня получается всплыть? Это чувство, что я могу, такое шаткое. Мне привычней бояться и тревожиться за завтрашний день, не верить и видеть дно. Разве у меня может что-то получиться? У меня может быть всё хорошо? А вдруг завтра всё обвалится, и я стану такой, как всегда… И все попытки выбраться из ямы – всего лишь бессмысленные иллюзии…
25
Зайдя в дом, Галя сразу поняла – что-то произошло. В коридоре стояли Ребекка и здоровая баба, загораживающая своими плечами дверной проём. На полу сидела молдаванка Зина. Галя не сразу её узнала – растрёпанную, с красными глазами и застывшим ужасом на лице. Рядом стояла её дочка. Одной рукой она крепко держалась за маму, а та за неё, вторую девочкину руку держала Ребекка. Незнакомая женщина пыталась разжать руку молдаванки и освободить девочку, которая беспрестанно хлюпала носом и причитала на русском: «Мамочка, я никуда не уйду».
– Ну же, – приговаривала здоровая баба, – это временно, ты оправишься, найдёшь работу, и дело пересмотрят. А сейчас так будет лучше.
Руку наконец удалось освободить, Ребекка быстро встала между мамой и дочкой, а незнакомка так же быстро увела девочку. Девочка пронзительно завизжала, но её быстро вывели из дома. Зина ринулась за ней, но её удержали Ребекка и хозяйка Моника.
Зина рухнула на пол, закрыла руками лицо и начала качаться из стороны в сторону. Раздался тихий жалобный вой.
Всё это время Галя стояла в коридоре и смотрела на эту сцену полными ужаса глазами. Вот он, её сон наяву.
Ребёнка уводят. Мать остаётся одна.
Галя почувствовала привычное оцепенение. Словно ты мышка или белка какая и тебя гипнотизирует огромный удав. Он нагоняет на тебя страх, и ты не можешь двигаться. В голове кто-то шепчет: «опасность», но ноги не идут. Кажется, что, если сдвинешься с места, тебя сразу же проглотят. Ты исчезнешь.
Прямо сейчас она чувствовала себя, как тогда.
Жертва.
Это слово для неё не просто слово, это то состояние, в котором она жила последние семь лет.
Галя так крепко обнимала Беатриче, что та еле слышно произнесла: «Мамочка, отпусти».
Ночью Галя не спала ни секунды. Плакать не могла, казалось, все слёзы давно выплаканы. В груди засел и не отпускал дикий животный страх. Он сжимал и разжимал щупальца, растягиваясь по всему телу. Перед глазами мелькало застывшее от ужаса лицо Зины.
Галя встала с кровати, отодвинула занавеску и села на колени у окна. Она шептала знакомые ей молитвы, и этот шёпот постепенно убаюкивал, погружал в медитативное состояние. Постепенно Галя полностью потеряла физическое ощущение себя как части этой комнаты. Она стояла в каком-то тёмном месте, вокруг доносились обрывки слов, раздавалось многоголосие незнакомых ей молитв. Она произносила всё то, что шептали Они.
Слова казались ей новыми, но, прои