знося каждое из них по нескольку раз, она вспомнила, что уже слышала их когда-то, давным-давно.
Бабушка стоит под иконой Святой Богородицы, рядом висят лики святых. Бабушка произносит свои молитвы. Поворачивается к внучке и шепчет: «пережагнайся», что значит по-польски «перекрестись».
Те же бабушкины молитвы шептала прямо сейчас Галя.
Стены комнаты перестали существовать, они словно раздвинулись. Полупрозрачные тени протягивали руки, гладили по плечам, смахивали Галины слезы и нашёптывали новые слова. Галя вторила этому странному хору и ощущала поддержку не просто бабушки, а этих сил, стоявших за её плечами.
Она повторяла молитвы и видела себя и Беатриче в чистой новой квартире, вот откуда-то возникла Стеша. Они сидели на балконе, пили кофе. Беатриче смеялась, Стеша лизала ей ноги. Галя подливала себе кофе и жмурилась от солнца.
Продолжали доноситься молитвы, и Галя снова и снова их повторяла.
С каждым шёпотом Галя чувствовала, как дикий, животный страх убирает свои щупальца и уползает, а на его место бережно опускается что-то мягкое и родное.
Когда Галя очнулась, небо стало светлей. Рассвет стёр звёзды, накинул на небо полупрозрачную розовую шаль.
Галя легла в кровать, прижалась к дочке. Вдвоём спать неудобно, к утру ломило спину и плечи, но Галя обожала чувствовать тёплые коленки у себя на животе, слышать лёгкое сопение.
Физически ощущать своего ребёнка рядом.
Зина на завтрак не вышла. А когда Галя вернулась с работы, её уже не было.
Вечером Ребекка сидела в общей гостиной и что-то писала в тетрадь.
Галя прокашлялась:
– Я… хотела спросить. Зина…
– Что? – Ребекка оторвалась от тетради.
Галя промямлила:
– Ну то, что вчера…
Ребекка нетерпеливо побарабанила пальцами по столу:
– Зина? Ну что твоя Зина? Она уже полтора года «в системе», дочка её запуганная, дёрганая какая-то, я сама видела, как она её по губам бьёт. Она не подтвердила свою дееспособность: ни работы, ни перспективы.
– И не вернут? – тихо спросила Галя.
Ребекка пожала плечами:
– Дочку? Не знаю. Пока суд решил так. Что будет дальше, не знаю.
Она поднялась, взяла свою тетрадь и направилась к выходу. Остановилась около Гали и чётко, почти по слогам, произнесла:
– У хороших матерей детей не забирают. Но ты должна доказать, что ты хорошая…
Ребекка ухмыльнулась и вышла.
Фрагмент из дневника Гали:
Пусть всё что угодно, только чтобы Беатриче не забрали… Господи, не допусти.
26
Раздался звонок. Катя выбежала из школьного здания и сразу же объявила маме, что маэстра (учительница) хочет с ней поговорить.
– Мама, я пока в саду поиграю, ладно?
Учительница, пятидесятилетняя синьора с добрыми карими глазами, просила Аниту остаться впервые.
Маэстра Эрика отошла за угол здания, так чтобы никто её не слышал.
– Я обеспокоена тем, что Катя сегодня… – Она подняла брови, пытаясь подобрать слова, – Она описалась.
Анита замерла.
– Простите, что я интересуюсь, но я должна это спросить. – Учительница откашлялась: – У вас всё хорошо? Имею в виду в семье.
Анита сглотнула.
– Да, вроде всё как обычно, – сказала она неуверенно.
А что она могла сказать? Что она провоцирует мужа своей мужской энергией? И что её муж пихает в сына ризотто, а Катя очень чувствительный ребёнок и испугалась?
Маэстра поджала губы:
– Хорошо, вам виднее, я просто никогда такого не замечала… И в последнее время бамбина какая-то подавленная. Я даже разрешила завтра взять её игрушечного кролика. Мне показалось, что ей это важно.
– Спасибо. – Анита смущённо посмотрела в сторону Кати, та усаживала Люсю на дерево. – Я буду наблюдать за ней, спасибо вам…
Анита собиралась было уходить, но учительница легонько дотронулась до её руки:
– И ещё: я обычно в семейные дела не влезаю, но… – Она откашлялась, было видно, что ей сложно это произносить. – Иногда так бывает, что школа сообщает в социальные службы о проблемах… Ну, в сложных ситуациях, если у ребёнка постоянно какие-то трудности… но я надеюсь, что этого не случится и у вас всё наладится.
Анита возвращалась домой как во сне.
«Муж не должен обижать ни тебя, ни детей, и если это происходит, то нельзя молчать».
Надо ещё раз обратиться к психологу, но сколько раз она пробовала… Они уже были: Бруно настоял на итальянском психологе, и, несмотря на свободное владение языком, Анита чувствовала, что этот умудрённый опытом мужчина, профессор, доктор психологических наук, совсем не понимал, в чём дело. Они начинали ссориться прямо там, в кабинете, и бывало, что Анита забывала от волнения итальянские слова.
Её охватило совершенное бессилие. И ещё страх. Он вибрировал где-то между сердцем и животом. В голове крутилось – «социальные службы».
Внутренняя пустота стала огромной, она затягивала, засасывала воронкой, накрывала чёрным. Ей не хватало воздуха. Только не это, пожалуйста.
…Весь класс пришёл на похороны, она стоит и не понимает, почему мама лежит и не двигается. Почему мама не приготовила завтрак на следующий день.
Злая тётка с короткой стрижкой и большими ногами-столбами. Неужели у неё и правда были такие ноги или она, маленькая Анита, их так видела?.. Тётя ведёт их куда-то, они с братом прижимаются друг к другу, как два маленьких котёнка. Там, куда их привели, пахнет совсем не так, как дома… Капуста? Подгоревшая каша? Злая тётка говорит, что теперь это их дом. Хочется исчезнуть, испариться, чтобы никто никогда их не нашёл… А потом слёзы, боль и… тётя Маша… Тепло, запах сырников, шум трамваев. Они с братом льнут к тёте Маше, маминой сестре, она гладит их по головам…
«Тётя Маша, нас же не отдадут?» Добрые глаза и улыбка: «Конечно, нет, моя девочка, я с вами, никто не заберёт вас у меня».
Анита вынырнула и жадно заглотнула воздух. Пустота сплющилась.
После ужина она включила детям мультик. Обычно перед сном она старалась этого не делать, но сегодня ей надо было поговорить с Бруно. Анита делала глубокие вдохи, стараясь внутренне успокоиться.
– Поговорить надо, – сказала она тихо Бруно и кивнула наверх, в сторону спальни.
Муж неоднозначно поднял брови несколько раз вверх.
– Классная идея, – и аккуратно, чтобы дети не заметили, хлопнул её по заду.
Они поднялись наверх и зашли в ванную. Анита включила воду.
Бруно дотронулся до её груди. Анита резко убрала его руку:
– Перестань! Не до этого сейчас, важный разговор.
Бруно нахмурился:
– Ну, что у тебя? – скрестил он руки на груди.
– Катя описалась в школе, я говорила с учителем. – Голос Аниты дрожал. – Учительница говорит, что, если это повторится, она обратится в социальные службы.
– Зачем в социальные службы?
– Затем, что это ненормально. – Анита повысила голос: – И затем, что мы должны перестать орать на детей и ты должен перестать шлёпать Мишу и пихать ему ризотто. Катя начала писаться после того случая, ты её напугал.
Бруно закатил глаза:
– Ma va («да ладно»), не устраивай трагедию.
– Вот тебе и ма ва, Бруно. – Она осеклась и посмотрела на него пристально. – Если дело дойдёт до социальных служб, я скажу правду. Скажу, что ты шлёпаешь детей.
Она выпалила это залпом, и в её голове промелькнуло, что прямо сейчас её мужская воинственная энергия может его спровоцировать.
Челюсть Бруно задвигалась вправо-влево, так двигают боксёры на ринге. Анита внутренне сжалась.
– А ты? – прорычал он. – Ты лечишь детей чем попало, может, поэтому у неё недержание, кормишь детей всякой натуральной хернёй!
Анита громко зашептала:
– Ты что, совсем с ума сошёл? Что за бред ты несёшь?
Ей не хватало воздуха. И слов. Поэтому она быстро отрезала:
– Я тебя предупредила. Не смей трогать МОИХ детей. Не смей пихать им еду и тем более шлёпать.
Бруно сжал кулаки и зашипел:
– Это и МОИ дети. И не смей мне угрожать!
– А то что? – выпалила Анита.
Бруно поднял кулак, поднёс его ко рту, словно хотел впиться в него зубами, но, издав звериный рёв, со всего размаха ударил кулаком в шкафчик рядом с Анитой. Она зажмурилась, ей показалось что прямо сейчас этот кулак обрушится на неё.
Зеркало треснуло, осколки посыпались в ванну.
– А то мало не покажется, – процедил он сквозь зубы. – Stai attentat («будь внимательна»), – и выскочил из ванной, хлопнув за собой дверью.
Анита вздрогнула. Она посмотрела в оставшуюся половину зеркала. Красное лицо, испуганные глаза, сухие губы.
«Дыши, Анитa, дыши…»
Она замедлила дыхание, попыталась закрыть глаза и помедитировать, наполнить себя светом. Но единственное, чего хотелось прямо сейчас, – это раздолбать хоть что-нибудь. Она схватила осколок со дна ванны и швырнула его со всей силы об стену. Стекло рассыпалось на маленькие кусочки. Анита села на край ванны и закрыла лицо руками. Из пальца капала кровь: осколок оказался слишком острым. Боли Анита совсем не чувствовала. Она подставила палец под струю и сидела так молча, пока вода смывала кровь.
27
Будильник зазвенел, как всегда, в пять утра. Галя надела халат, сполоснула лицо, открыла дверь. На кухне сидела незнакомая ей женщина с длинной косой.
– Надо же, появился кто-то, кто встаёт раньше, чем я, – улыбнулась Галя.
– Оля, – протянула руку новенькая. – Я вчера прибыла, наверно, ты уже спала. У меня дочка.
Галя посмотрела на Олин большой живот:
– Будет девочка?
Оля улыбнулась, откинула косу назад:
– Будет мальчик, а в комнате спит девочка. Ксюша, ей три года.
У Оли были пухлые губы, аккуратный носик, широкие брови и густые ресницы. Красивая.
– На каком ты месяце?
– Седьмой.
Галя смущённо уставилась в окно. По пустынному двору ходили кошки, на скамейках, укрывшись грязной одеждой, спали бомжи.
– Интересно, в какой больнице мне придётся рожать. Ты не знаешь, какая в Милане лучше? – спросила Оля.