Пусть бы эта дрянь пожила в таком же месте. Пусть бы по вечерам она возвращалась не к мамочке с папочкой в свои уютные апартаменты есть свои грёбаные спагетти с домашним соусом, а сюда. Спала бы на сырых простынях, сама бы готовила и пусть бы батрачила как проклятая с утра до вечера, драила туалеты, мыла полы, разносила блюда. Стоит она, вся такая миниатюрная, с разноцветной брошкой. Аккуратная куколка. Как же она её ненавидит! Галя сжала кулаки. Никогда ещё она не была так близка к рукоприкладству. Даже с Адольфо. Но её, эту указывающую все месяцы, что делать, воспиталку, прямо сейчас она хотела уничтожить, растереть, растоптать.
Ещё чуть-чуть, и она бы реально это сделала. И это был бы конец. Для неё и дочки.
Вдруг в голове зашептали. Икона, лес, бабушка, многоголосие. Кто-то гладил её по голове, по плечам.
Галя выдохнула, выпрямила спину. Постепенно торнадо вылетело наружу. Она распрямила плечи и тихо произнесла:
– Sei una vera stronza («Ну ты и сволочь»), – взяла конверт и вышла из кухни.
У дверей стояла новенькая Оля и смотрела на Галю круглыми, как две пуговицы, глазами. В её взгляде промелькнуло не просто удивление, а искреннее восхищение.
Ребекка влетела в свою комнату и с грохотом треснула дверью. «Она у меня попляшет. Курица облезлая. Это же надо, такое имя, – Ребекка хмыкнула и раскрыла тетрадь. – Ты у меня пожалеешь». Она села и, высунув язык, начала писать. Они не знают, эти овечки, что именно её, Ребеккин отчёт, повлиял на то, что у Зины ребёнка отобрали. А нечего было грубить ей, нечего так смотреть на неё свысока.
Она-то думала, что эта Галина спокойная, послушная, а тут на тебе. Ну ничего, она подпортит ей жизнь. И она продолжила строчить.
«Недееспособная», «нестабильная», «не готова к адаптации», «кормит плохо ребёнка» – плясали по бумаге буквы.
Ребекка довольно посмотрела на записи, открыла ящик, достала оттуда фотографию. Он, она, яхта… Она посмотрела так несколько секунд и принялась разрывать фотографию на мелкие клочки.
Она рвала свои надежды, разрывала своё свадебное платье, своё венчание в церкви, свою квартиру с двумя детишками, отпуск на Сардинию каждый год, вот так, хватит уже думать о нём. Баста!
Когда от фотографии осталась горка клочков, Ребекка смела мусор в корзину, сорвала с пальца кольцо и отправила его туда же.
Потом встала, надела пальто, закрыла комнату на ключ и вышла.
35
Анита с детьми вернулись с прогулки.
– Дети, мойте руки. – Она помогла снять младшему куртку. Катя взяла Мишу за руку и повела в ванную.
На плите булькала вода, Бруно в полосатом фартуке хлопотал на кухне. Может, он пытается завоевать её прощение? По-настоящему, как хотела Анита. Она окинула кухню быстрым взглядом, но следов букета не наблюдалось.
Последнюю неделю они еле разговаривали. Сначала тот случай с ванной, после которого он вроде как пришёл к ней ночью, и она думала, что всё хорошо, но потом опять этот срыв на празднике.
Каждый день Бруно молча вставал, молча готовил кофе, потом молча уходил на работу. Анита терпеть не могла эти игры в молчанку.
– Что готовишь? – заглянула она в маленькую кастрюльку. Внутри пыхтел красный соус.
– Il sugo, – сказал Бруно деловито, – но добавил перцы.
В свой фирменный томатный соус Бруно добавлял перцы. Он вообще любил перцы во всех видах. Бруно любил и умел готовить, просто делал это крайне редко. С первого дня в их семье сложилось так, что готовила в основном Анита.
Это был один из тех редких вечеров, когда всё шло ровно: дети спокойно поели и пошли играть, Бруно с Анитой спокойно разговаривали и даже шутили, а когда Анита, уложив детей, вернулась на кухню, Бруно даже загрузил посудомоечную машину.
Он стоял спиной к холодильнику и задумчиво смотрел в телевизор.
– Ты знаешь, что мне позвонил муж Кристины, Франческо? Спросил: может, у нас проблемы? – Он повернулся к Аните и впился в неё тяжёлым взглядом.
Анита пожала плечами:
– И что, разве у нас нет проблем?
– Он не просто спросил, он пригрозил мне. Сказал, что если, мол, я позволю себе чего-то лишнего, то они тебя защитят. И сообщат, куда следует.
На скулах Бруно заиграли желваки.
– Я ненавижу, когда мне указывают, что делать, – прохрипел он.
Внутри Аниты зашевелилось плохое предчувствие. За семь лет совместной жизни она научилась понимать, когда разговор закончится ссорой. Похоже, это один из таких вечеров. Нарочитое спокойствие, готовка, странные вопросы.
– Ты знаешь, почему я на тебе женился? – Бруно достал из холодильника салями и начал медленно нарезать.
– Потому что влюбился? – пошутила Анита, нервно улыбнувшись.
Бруно отправил в рот кусок колбасы и ухмыльнулся:
– Мне стало тебя жалко.
В Анитиной груди похолодело.
– Это почему же? – нахмурилась она.
Бруно ковырнул пальцем во рту, достал застрявший кусок салями и посмотрел на неё.
– Жалко стало, понял, что никому ты не нужна. Вот и решил тебя подобрать.
Анита прищурилась: она не понимала, шутит он или говорит серьёзно.
Огонь можно погасить до того, как он вспыхнет.
В голове звучали слова йогини.
– Ты чего сегодня такой? День не удался? Опять проблемы с начальником?
Вот. Молодец, Анита. Покажи, что ты заботливая жена.
Бруно нервно дёрнул плечами:
– Да всё нормально, решил наконец-то тебе правду рассказать. Вот как ты думаешь, за что тебя можно любить?
Анита, всё это время сидевшая за столом, встала, подперев спинку стула. Внутри болезненно заныло.
– Любят не за что-то, а просто так, – сказала она тихо.
Бруно хмыкнул:
– О, какая ты у нас учёная, высшее образование, а такую ахинею несешь. А я вот думаю, что любят за что-то.
– Хотя бы за то, что я подарила тебе двух детей? – нехотя процедила Анита.
Бруно поднял обе руки к потолку и громко выпалил:
– Так в том-то и дело, какая из тебя мать! На прошлой неделе у Миши температура была, а ты что делала? Прикладывала какие-то компрессы… Температуру не сбивала, ребёнок мучился.
Анита засунула руки в карманы и сжала кулаки:
– Какой же сердобольный! А ничего не болит, когда ты Мишу по попе хлопаешь?
Бруно скрестил руки на груди:
– Я их воспитываю, чего не скажешь о тебе. Знаешь, Анита, когда я на тебе женился, думал, хоть матерью будешь хорошей. Но не получилось. Ни женой, ни матерью.
– Так зачем ты со мной живёшь? Давай разводиться, – прошипела она.
Бруно придвинулся к ней ближе, посмотрел на неё и тихо произнёс:
– Вот и я думаю, на что ты мне такая сдалась?
Анита отскочила назад и выкрикнула:
– Ну так вали, убирайся к чёрту! – Она толкнула стул.
Бруно придвинулся ещё ближе и чётко произнёс:
– Я у себя в доме, убирайся ты. А дети останутся со мной.
«У себя в доме?» «Дети останутся со мной?»
Внутри клокотала злость, она еле сдерживалась, ей хотелось вцепиться хоть во что-то, чтобы не разнести здесь всё к чёрту, она закусила нижнюю губу и ухватилась за край скатерти, как за якорь.
– Детям нужна мать, – отчеканила она.
– Нужна, если мать хорошая. – Бруно посмотрел на неё самым презрительным своим взглядом. – Я многое могу рассказать, например, что ты им антибиотики не даёшь, когда врач прописывает, а пичкаешь какой-то натуральной хернёй или что кормишь их плохо.
Бруно отрезал ещё один кусок салями и отправил его в рот.
– Понятно, откуда тебе пример брать? Ты же у нас сирота.
Анита замерла. Привычный с детства внутренний плач «мама, мамочка» отозвался резкой, невыносимой болью. Анита сжала край скатерти ещё сильней. Да что он себе позволяет! Злость просилась наружу, выливаясь горячей лавой. Она замычала на русском «ненавижу-у-у-у», дёрнула скатерть, пошарила по столу, чтобы взять хоть что-то, запустить этим в стену. Под рукой оказался нож, она схватила его и заорала:
– Только попробуй забрать у меня детей, я убью тебя, слышишь? – Её всю трясло. Руки Аниты дрожали, лицо пылало.
Бруно сделал несколько шагов назад, выставил ладони:
– Оу-у-у, успокойся, положи нож. Ты рехнулась совсем?
– Мама, – раздался Мишин голос, – я не могу заснуть.
Очнувшись, Анита отбросила нож в сторону.
Бруно подскочил к сыну:
– Идём, папа расскажет тебе сказку.
Он взял Мишу на руки и понёс в комнату.
Дрожащими руками Анита открыла шкафчик и достала оттуда бутылку вина, налила себе полстакана и выпила залпом. Со всей силы брякнула дверцу шкафчика, хлопнула по нему кулаком, опять открыла и выпила второй бокал.
Внутренняя дрожь постепенно унималась, дыхание стало прежним.
Она вышла на крыльцо, достала из тайника, отвалившегося кирпича возле двери, пачку с сигаретами, спички, зажгла сигарету дрожащей рукой и затянулась.
36
Сегодня на социальной работнице, обычно одетой в чёрное или серое, была яркая оранжевая блуза и яркие серёжки. Услышав про контракт, Анджела смерила Галю внимательным взглядом:
– Sei molto brava.
Галя расплылась в улыбке.
– Но, – Анджела поджала нижнюю губу, – я получила последний отчёт от структуры. Мне сказали, что ты обозвала воспитателя… – Выглядела она довольно растерянно. – Я была готова назначить тебе финальную экспертизу с психологом, но сейчас… даже не знаю, похоже, твоё состояние всё ещё не… – Анджела пыталась подобрать слова, – не совсем стабильно.
Галя хотела заорать матом, громко проскандировать, что эта сука Ребекка просто издевается, что она заставила её собирать копилку, а сейчас отказывается это признавать, что она, Галя, дико устала, она хочет нормальный дом, что Беатриче нужен стол, чтобы делать уроки, что им нужна собака… но вместо этого Галя, выдержав паузу, посчитала до десяти, вдохнула, выдохнула и спокойно, без эмоций, рассказала всё, как есть. И про копилку, и про то, как Ребекка вылила борщ, и про то, как их заставляют мыть туалеты, и про йогурты с просроченным сроком.