– Tre capuccino, due macchiati, uno normale.
Посетители выпивали кофе у бара залпом, быстро дожёвывали свои круассаны и убегали на работу. Кое-кто предпочитал спокойно завтракать за столиком, но таких было немного. В основном студенты и пожилые миланцы, случайно попавшие в этот утренний офисный поток.
Анита попросила свой макиато, выпила его в один глоток, положила на барную стойку евро и пятьдесят центов.
– Сдачи не надо. – Она помахала рукой бармену и толкнула дверь, впустив запыхавшуюся блондинку.
– Mi scusi, – произнесла та, нечаянно наступив на ногу Аните.
– Figurati, – ответила она, улыбнувшись, и вышла в дождливый Милан.
7
Около девяти утра толпа схлынула, начался офисный день.
Пятидесятилетний Риккардо, хозяин бара, выдохнул и сделал себе кофе. Уселся за стол и раскрыл La Repubblica. Капли барабанили по окну, стекая быстрыми ручейками.
Блондинка рассеянно огляделась, поставила сломанный зонт в специальный контейнер.
Серый плащ топорщился от неправильно застёгнутых пуговиц. Покрасневшее лицо блестело от дождя, блондинка тяжело дышала. Она подошла к барной стойке и попросила кофе. Достала из кармана мелочь, отсчитала и положила на стойку десять монет по десять центов.
– Кофе стоит евро и двадцать центов, – улыбнулся бармен.
Женщина суетливо полезла в карманы, вывернула их наизнанку, но нашла там лишь пуговицу. Она покраснела, достала кошелёк, но и там монет не нашлось. Женщина поджала губы, вынула из сумки скомканную бумажку и положила на стойку, расправляя и поглаживая.
– Простите, – обратилась она к бармену, – тут объявление… – Она достала из кармана намокший кусок газеты. – А двадцать центов, mi scusi… я не рассчитала… – Она шмыгнула носом.
Бармен поставил перед ней кофе и кивнул в сторону высокого хозяина:
– Он – босс, по работе – к нему, а насчёт центов, – бармен взял сдачу Аниты, – вот тут есть, – и улыбнулся.
Женщина поблагодарила, залпом выпила кофе, подошла к столу и робко произнесла:
– Извините…
Мужчина поднял глаза. Блондинка протянула объявление и смущённо улыбнулась.
– Ах, вы насчёт работы? Присаживайтесь, – он указал на стул. – Вы уже выпили кофе?
Блондинка молча кивнула и расстегнула плащ, из-под которого виднелась полосатая мятая рубашка.
– Какой у вас опыт?
Блондинка откашлялась.
– У меня нет опыта… именно в баре… – Она втянула голову в плечи. – Но… я быстро обучаюсь…
Вид у неё был жалостный. Хозяин осторожно произнёс:
– Конечно, лучше, если у вас есть опыт… Утром у нас большой наплыв, нужна скорость. Вы в какое время готовы начать?
Блондинка держала руки в замке и тёрла друг о друга большие пальцы.
– Вот в девять и могу.
Хозяин хмыкнул:
– Мы открываемся в шесть.
Женщина начала отковыривать с больших пальцев остатки лака, глаза бегали из стороны в сторону. Взгляд остановился в одной точке, и она тихо сказала:
– Мне очень нужна работа… Именно утром, да. – Она пробормотала это всё быстро и тихо. – Я вам всё объясню. – Голос дрожал, в глазах заблестели слёзы.
Риккардо нахмурился:
– И до скольки вы можете работать?
– До половины четвёртого.
Риккардо внимательно разглядывал женщину. Было в ней что-то пронзительное, вызывающее сочувствие, что-то, мимо чего такой сильный эмпат, как Риккардо, просто не мог пройти. Он почувствовал не жалость, нет. Скорее, обычное человеческое желание помочь.
– Ладно, – сказал он и нахмурился ещё сильней: – Приходите завтра, но в девять уже не имеет смысла. Приходите в одиннадцать, будете обслуживать обед. Как вас зовут?
Блондинка растянула губы в улыбке и протянула руку:
– Галя.
8
– Зина только и делает, что жалуется, – фыркнула Ребекка и уселась на диван в кабинете хозяйки.
Моника, тучная итальянка с волнистыми рыжеватыми волосами, стояла у окна.
– Да, сложная она. С одной стороны, чем дольше они здесь, тем нам выгодней…
Ребекка понимающе закивала. На каждую женщину таким учреждениям, как их, государство выдавало содержание. Чем дольше «беглянка» здесь находилась, тем дольше они получали на неё деньги.
– Но, с другой стороны, – Моника села за свой деревянный стол, такой же рыжий, как её волосы, – не стоит забывать о показателях. Если мы женщин не интегрируем и проекты не завершаются успешно, это плохо для нашей репутации. Кстати, – она посмотрела кое-какие записи, – Зинаида остановила меня вчера и сказала, что вы купили просроченные йогурты. Сколько раз говорила, – Моника раздражённо сделала ударение на последнем слове, – если придёт инспекция, у нас будут серьёзные проблемы.
Ребекка закатила глаза:
– Да нормальный йогурт был, мы покупали хорошие. Если их не едят вовремя, то, конечно, они портятся.
Ребекка уставилась на лаковые носки своих розовых балеток. Как же её достала эта работа. Вечно орущие дети и мамаши-эмигрантки с их психологическими проблемами. Близкая подруга, с которой они закончили вместе университет, прошла стажировку в таком же месте, плюнула и сказала, что это совсем не её. Что надо по-настоящему любить и детей, и женщин, а она не может себя заставить. Вроде продажами занялась сейчас, переквалифицировалась.
Ребекка так не думала. Почему надо обязательно любить? Можно просто выполнять работу сносно. Платят стабильно, работа несложная, ну и как-никак она здесь главная. От неё хоть что-то здесь зависит. Всю жизнь за неё принимали решения другие. Отец решал, куда она поступит, где ей работать.
– А как тебе эта, со смешным именем?
Ребекка задумалась.
– Спокойная. Вроде на работу устроилась, комнату в порядке оставляет, отвечает вежливо. Наблюдаю.
Это «отвечает вежливо» для Ребекки имело большое значение. Например, Зина ей грубит. И африканка тоже. Они не поняли, с кем имеют дело и от кого здесь всё зависит. Отчёты для социальных работников пишет она. Она, Ребекка, а не кто-то другой.
Мысль о том, что она здесь главная, что она может влиять на жизни этих заблудших овечек, наполняла Ребекку гордостью. Но было ещё кое-что. За время работы здесь она поняла, что испытывает какое-то животное удовольствие, когда женщины получают свой урок.
Пусть знают, как это – приезжать в чужую страну и занимать здесь чужое место. Это наши мужчины, наша страна, катитесь к чёрту вообще.
«Ненавижу их всех…»
9
На кухне было не протолкнуться, все семьи встали рано. Вокруг толстой африканки Саиды крутилось три ребёнка; один, совсем маленький, просился на ручки, девочка с тугими косичками, топорщащимися в разные стороны, сосала палец и хныкала, что хочет есть. Старший возил по маме крохотную машинку: вжих – вверх, фух – вниз. Мама была до того толстая, что машинка сына не доставляла ей существенного неудобства. Она крикнула им что-то на своём языке, и все трое спрятались под стол.
Вторая соседка, молдаванка Зина со всклоченными серыми волосами, достала из холодильника молоко и недовольно поморщилась:
– Опять не то, что я люблю. Я же просила купить Intero. – И она захлопнула со всей мощи холодильник, так что банки и бутылки внутри задрожали.
– Хоть какао купили. – Она налила в кастрюльку молоко и добавила две столовые ложки с горочкой.
Увидев шоколадную пудру, Беатриче, всё это время прятавшаяся за мамой, дёрнула легонько за подол халата и прошептала:
– Мама, я тоже хочу какао.
Зина протянула пачку:
– Бери.
Галя поблагодарила и сказала, что сделает обязательно, но в другой раз. Как можно варить какао в такой спешке и тесноте! Она вспомнила, как делала какао бабушка. Медленно и с удовольствием.
– Чем так воняет, – сморщилась Зина, – а, Саида?
Африканка стояла рядом с молдаванкой и мешала что-то в своей огромной кастрюле. Кухня, волосы и одежда женщин пропитались пряно-острым ароматом.
– Куркума, – ответила африканка важно.
– Куркума, х-й-те-а, – заржала Зина. – Будем теперь все вонять этим говном.
Африканка, не понимавшая Зининых шуток, продолжала помешивать еду.
– Опять они рылись в моих вещах, – пробасила она.
– И что нашли? – спросила Зина.
– Вино нашли, знакомая принесла.
Молдаванка покачала головой:
– Ты же знаешь, что это опасно, ну выйди, выпей в баре бокальчик, но зачем здесь? Сейчас эти… – Она посмотрела в сторону дверей и добавила тише: – Напишут, что ты алкоголичка.
– Суки, – процедила африканка еле слышно сквозь зубы. – Жалко, я так и не научилась чёрной магии у моей мамы – навела бы на них порчу.
Галя достала из холодильника йогурт, посмотрела срок годности, дала Беатриче и велела идти в комнату. Хорошо, что непросроченный. Недавно Галя съела просроченный, купленный воспитателями йогурт и потом сидела на унитазе несколько часов подряд, пока соседки колотили в дверь, потому что им тоже срочно надо. Стоит вообще перестать есть «казённую еду».
Зина продолжала мешать какао и смотреть в одну точку, казалось, она не слышит того, что происходит вокруг.
– Какой аромат, – прервала её раздумья Галя.
Молдаванка улыбнулась:
– Ага, – вылила какао в чашку и что есть мочи крикнула: – Маша! Иди сюда.
За чашкой прискакала худенькая девчушка, совершенная противоположность матери. Смущённо улыбнулась, схватила чашку, но тут же завизжала «ай, горячо!» и плюхнула её на стол. Какао вылилось, оставляя на чашке шоколадные разводы.
– Безру… – начала было молдаванка, потом осеклась, посмотрела на Галю, молча вытерла разводы, долила какао из кастрюльки и отдала дочке.
– АккурАтнЕнькА, бери за ручку, вот так, – терпеливо добавила она, но было видно, что спокойный тон дался ей с трудом. – Неси в комнату.
Затем она вздохнула и села за стол, подпёрла голову:
– Не видно этому всему ни конца, ни края…
– Ты сколько в этой… ну… – спросила тихо Галя.
– В этом концлагере? – хмыкнула Зина. – Да уже полтора года. – Она покачала головой: – Сначала была там, в своём городе, в Пьемонте, потом перекинули сюда. – Зина налила себе остатки какао. – Тут хоть на улицу выйти можно, а там мы вообще жили взаперти, меня никуда не выпускали, так как «каза фамилья» находилась близко от дома. Ну то есть нормально, да? Бывший муж продолжал жить в нашей квартире, гулять, развлекаться со своими путанами, а мы с дочкой оказались в бомжатнике с наркоманами и психами.