ежность» к нам – что в отношении вампиров означает отсутствие особенной жестокости и садистского желания пытать. Древние не стремились к тому, чтобы вмешиваться в порядок вещей мироздания, им свойственно мудрое осознание себя как стихии – огня, землетрясения, цунами. Они зло, потому что в них нет божественной природы, но при этом древние ясно осознают себя не как орудие, направленное на целенаправленное разрушение человека, а как некую энергию, должную обеспечивать равновесие сил. В вампирах же, обращенных кровавой дырой зияет болезненная утрата – украденный у них дух божий, им в большей мере свойственна гордыня. Память о том, как они стремились, будучи людьми, к созиданию, не дает им покоя и будит какую-то слепую ярость, гнев, желание отомстить… Ну не себе же будут мстить эти соструганные на скорую руку демоны?!
Вампиры не получают удовольствия от секса. Гендерные различия древних весьма условны, внешние признаки имеют лишь одну функцию – мимикрировать под человеческий вид. Разумеется, чтобы вступить в долгий симбиоз с человеком (в котором выигрывает лишь вампир), на нужной стадии он будет четко выражен необходимым под задачу полом. Но это переменный, а не постоянный признак, усиливающийся на время охоты. Лишь рядом с человеком древние обретают пол, вдали от людей они выглядят прекрасными бесполыми ангелами, как знаменитые модели-андрогены в начале века. Обращенные в большей степени зависимы от гендерной принадлежности. Их память не стирается после перерождения, и весь приобретенный до того опыт дает о себе знать особенно явно первые десятки лет, накладывая серьезный отпечаток на всю бесконечную жизнь. Они могут вступать в половую связь так же, по необходимости, хотя их влечение не может идти ни в какое сравнение с человеческим, являющимся основным импульсом к продолжению рода.
Одним словом, человек не является для вампиров сексуальным объектом, хотя, в сочетании с обменом крови доставляет немалое удовольствие. Вампиры никогда не занимаются сексом с невольными. Это обусловлено естественным чувством брезгливости к вкусу страха, ставшим обязательным компонентом химического состава крови деградирующей человеческой расы. А еще – элементарным кодексом поведения, который у вампиров существует, разумеется, произрастая не из нравственности, а из рациональности. Насилие над невольным лишь усугубило бы еще больше вкус его крови, и не принесло бы никакой практической пользы. Что касается нас, повстанцев, то тут у обращенного могут возникнуть определенные желания, главным образом, это стремление сломать, обратить, сделать «своей» понравившуюся жертву. Секс с нами – это скорее стремление компенсировать свой утраченный функционал созидания символичным актом доминирования… По крайне мере, на этом выводе мои изыскания зашли в тупик.
По нашим расчетам, самым сильным соблазном вампиров станут наши светлые дети. Их кровь будет манить вампиров, как дурман-трава, это страшит нас, но и внушает определенную уверенность в явном конкурентном преимуществе людей завтрашнего дня. Лишь разрушительные яды обладают такой силы притягательностью, и наша задача развить это качество до максимального эффекта.
Равно у всех вампиров словно есть встроенный прибор, безошибочно считывающий нашу чувственность. Они всегда бесподобно манипулировали на нашей сексуальности, они заманивали нас тем, чего мы больше всего жаждали, и играли на наших слабостях. Наше стремление к продолжению рода – та брешь в броне, через которую они запускали свое жало. Лишь достигнув максимальной степени асексуальности, застыв между минимальной способностью к рождению себе подобных и безграничной перспективой увеличения продолжительности жизни, человек усилил свою систему защиты. Иными словами, нам пришлось минимизировать свои потребности в любви, чувственности и сексуальности в целом, потому что мы так и не научились противостоять отточенной веками сексуальности и чувственности вампиров. Это неудивительно – симбиоз задумывается природой, и она всегда остается непревзойденным мастером. Но для равновесия в мире она всегда вносит корректировки в собственные разработки, и, спасая наш вид, на этот раз ослепила кроликов, которые теперь хотя бы не так охотно плетутся в открытую пасть удава.
С чем боролся Сева
Так ли были виноваты вампиры в том, что с нами случилось? Как в старинном фильме Михалкова «Солнечный удар» меня, как и его главного героя, долго преследовал вопрос «Когда же все это началось?!».
Задавать себе такой вопрос – довольно идиотская игра, но в XXI веке люди в большей степени играли, чем жили, переместившись в виртуальную реальность. Идеология потребления настолько заполнила наш разум, что места для иных ценностей почти не осталось. Два, казалось бы, разнонаправленных вектора стремительно сходились в одной точке – в душе человека. Один – концентрация на материальных ресурсах, погоня за ничего не значащими благами, бездумная трата энергии на суррогаты, не столько питающие наш организм, сколько его разлагающие. А параллельно – поиск несуществующего света в иллюзорном пространстве мировой паутины.
Если бы вы сознательно решили разрушить цивилизацию, с чего бы начали?
Печально известные граждане Содома и Гоморры отличились тем, что насиловали ангелов. Мои современники давно утратили способность видеть ангелов, поэтому насиловали сами себя и, что страшнее, – своих детей. С одной стороны, мы здорово продвинулись в отношении науки, медицина творила чудеса – чего стоило только ЭКО, позволившее рожать тем, кто естественным отбором был дисквалифицирован природой. Человечество вытаскивало самых слабых физически детей, научилось буквально из воздуха доставать для них продукты питания, пичкало БАДами и волшебными пилюлями. Но в этой несимметричной гонке общество стремительно утрачивало навык культурного и духовного взращивания своего потомства. На тот момент, когда Сева готовил первую образовательную реформу, мы имели совершенно катастрофическую систему образования, которая была построена на развалинах погибших идеологий и имела под собой столь ветхую систему ценностей, что она уже практически не просматривалась. В перенаселенных пространствах мегаполисов дети массово рождались с совершенно невероятным количеством дефектов, которые лукаво называли «особенностями развития» (с дисфункциями мозга, с дислексией, дисграфией, с синдромом дефицита внимания). Всех этих детей пытались обучать в одних пространствах, подходили с единым мерилом, пользовались устаревшими инструментами, которые применялись для взращивания более здоровых поколений в более однородной культурной среде. Попытки создать особенные лицеи для одаренных детей, безусловно, предпринимались. Но по сути своей здравая задумка в процессе реализации обретала на удивление уродливые формы. Ультимативный капиталистический режим не способен обеспечить объективность оценки «одаренности» (которая, кстати, являлась лишь шизоидностью, что в психиатрии уже тогда считалось доказанным фактом). Стоило образоваться лицею, куда набор детей осуществлялся по характерным для них признакам, позволяющим выработать единую и адаптированную под них методику обучения, он тут же становился объектом пристального внимания равно всех родителей, желающих для своих чад «самого лучшего». Если такая школа находила спонсоров, демонстрировала успехи своих учеников (что было принципиально важно для привлечения инвестиций), то автоматически притягивала и отпрысков тех самых спонсоров, «меценатов» и администрации, которая за содействие требовала признать одаренными и своих детей. Так сливались одаренные и «одаренные» – нормальные дети, которым не требовались никакие особенные методики. Процесс обучения тормозился, педагоги боролись с административными барьерами, буллингом, неприятием детьми олигархов и чиновников обязательных дисциплин, разрабатывающихся для совершенно другой аудитории. В головах будущих выпускников рождался еще больший хаос, чем в головах тех, кого не пытались спасти. Инклюзия как теория тоже была переоценена, а попытки ее интеграции лишь создали дополнительные условия для разобщенности, способствовали накоплению агрессии, нетерпимости, вместо того чтобы снимать барьеры, мы строили новые стены. Равно все школы постоянно реформировались под новые идеологические, политические и экономические задачи, ничем не подкрепленные, не оправданные смыслом, но, что самое ужасное, – без души.
Для взрыва нужно было лишь поджечь фитиль, динамит зрел у нас внутри.
Религиозная война в образовании началась, как и все катастрофы, с благих намерений – с, казалось бы, необходимой цели снизить градус напряженности в многонациональной школьной среде. В официально светском государстве, где исторически сложилась православная культура, ввели ОРКСЭ (основы религиозных культур и светской этики). Законодательная поправка в системе образования стала естественным продолжением уже достаточно распространенной практики – учителя и так читали детям великие книги человечества: Библию, Коран, Трипитаку, Веды. Историки аккуратно рассказывали о формировании всех религиозных институтов, старясь эмоционально не влиять на учеников, предоставляя лишь объективные факты. Но, как только дисциплина стала обязательной, принудительной, форма преподавания изменилась, ее внедрение вызывало массовые протесты родителей. Ломая копья, люди стремились к самоидентификации, которая на самом деле была сознательно навязываемым извне желанием дистанцироваться, «выйти из общего поля», «из общего бога», люди забыли о том, что все религии лишь форма, лишь подходящий инструмент познания того, что не имеет ни национальности, ни языка, ни лица – и является сутью всего. И так, упуская главное, мы забыли, чему нужно учить своих детей.
При этом нравственный кризис человечество переживало не оттого, что стало менее религиозным. Напротив, неверная интерпретация посланий пророков и древних людей ведет к безнравственности вернее, чем отсутствие религиозной культуры. Лучше не знать ничего, чем не знать ничего, кроме лжи. Форма нашей адаптации к действительности могла быть нравственной – но мы потеряли всякий стыд, унижая друг друга. Мы могли бы помнить о том, что мораль – это прежде всего гуманность друг к другу, а не догма, призванная ломать человеческое достоинство и склоняться перед культами и идолами. Псевдобогов создали пресыщенные, уставшие от собственного существования люди. Люди, которые задыхались в одиночку – сами в себе. В тот момент, когда вампиры вышли из тени, нас настигла такая генетическая усталость, что мы бы уже не смогли построить себе ковчег. Даже если бы среди нас остался хотя бы один-единственный Ной.