Отсутствие понимания, как нужно реформировать систему образования, лишь отчасти создало почву для прихода вампиров. «Природа тыкв не терпит пустоты» – а «модернизация системы», которой главы государства прикрывали свою несостоятельность, привела-таки к крушению всей конструкции. Вампиры пришли под лозунгом «Инновации в массы», а люди доверчиво увидели в этом слове панацею своих уже неизлечимых духовных болезней. Инновации призывали концентрироваться все на той же материи, усовершенствовать бытовые стороны жития, убаюкивая наши тела и развращая их, уводили все дальше и глубже в бессмысленную виртуальную иллюзию псевдосвета. Одним из гвоздей, вбитых в гробы нашего будущего, была система финансирования школ и оплаты труда педагогов. Как только принципы жестокого бизнеса были перенесены в святилище, оно перестало быть таковым – функционал педагогов, измеряемый часами и головами учеников, вытеснил окончательно уже и без того умирающую традицию семейственности и разрушил складывающиеся веками отношения учеников и учителей, на которой раньше держалась преемственность нашей цивилизации. «Оптимизация бюджетных расходов» привела к тому, что педагоги погрязли в электронном делообороте, администраторы занимались добычей материальных ресурсов, вампиры методично заменяли псевдонаукой духовные ценности. Мы могли бы себе представить великое сражение Древнего Вурдалака с Учителем – Хранителем нравственности, морали, аскетичным обличителем порока. Но можно ли представить великое сражение вампира с менеджером?!
Проблема ухудшения психофизического здоровья детей и подростков привела к массовому росту суицидов среди человеческого потомства.
Итак, встреча с моим новым охотником была нежеланна, но необходима. Однако встречаться с ним неподготовленной я не собиралась. Прежде чем он меня найдет, я должна знать о нем хоть что-то. Мне предстояло совершить уже известный маршрут от центра города до Северного Бутово – территории, где безраздельно правили вампиры. Путь занимал чуть больше семи часов, если идти быстрым шагам, а примерно половину этого пути я сплавлялась по реке. Быстро добравшись до Золотой мили, где была спрятана моя лодка, я снова невольно погрузилась в воспоминания. Вот этот небольшой болотистый лесок – бывший Репинский сквер (он же – Болотная площадь), бывшее болото, которое перестало им быть, когда был построен Водоотводный канал. В старину место кулачных боев и публичных казней стало местом смерти Степана Разина, Емельяна Пугачева, здесь наши предки сожгли Андрея Безобразова (в каком-то смысле тоже повстанца). Какое-то время площадь была торговой, после наводнения 1908 года здесь были построены склады… Когда я родилась, это уже был тихий уютный сквер с детскими площадками. Моя мама гуляла здесь с коляской среди деревянных медведей и зайцев (после урагана от них не осталось и следа). Через два десятка лет, в самом начале XXI века тут установили скульптуру М. М. Шемякина «Дети – жертвы пороков взрослых», которая вполне могла бы стать ответом на вопрос, что с нами случилось пятнадцатью годами позднее. Через Болотную площадь я когда-то спешила на работу в офис на Знаменке. Одним словом, мои личные воспоминания остались теплыми, светлыми, без привкуса гари и крови тех, кто погиб здесь когда-то.
От печально известного дома на Набережной остались одни руины. «Интересно, – как обычно подумала я, проходя мимо, – сколько вампиров обитало здесь среди людей во времена репрессий и уже позднее, когда мы полагали, что Советский Союз в прошлом, а мы живем в новой эпохе?!» Достигнув узкого обмельчавшего канала Яузы, где вода теперь весело журчала среди камней, я не выдержала и обернулась. Мой дом стоял, «один в поле воин», гордый, несломленный, ветхий, но надежный, зияя пустыми глазницами окон, он все же свидетельствовал о том, что если рукописи и горят, то те, кто их создают, не умирают. Дом писателей устоял в отличие от соседствующего с ним Минатома, который однажды взорвали вампиры. Нет, они не боялись новых разработок, нашего жалкого оружия, атомной войны… Они взрывали не научных работников, которые и так доживали последний свой век в таком качестве. Они взорвали первую сотню повстанцев, которые прятались там первый год после Великой революции. Среди этих людей было много моих соседей – потомки таких легенд, как Пастернак, Барто, немногие из тех, кто застал живыми Олешу, Паустовского, Ильфа Петрова, они и сами писали – но уже тогда их труды никому не были нужны. На доме даже не было мемориальных досок, и наверняка не случайно. Память о великих достижениях человека в литературе должна была стираться, поэтому, теряя интерес к чтению, люди теряли и последних из «могикан» – тех, кто еще мог их спасти. Дом хотели снести в то время, когда наша цивилизация еще оставалась нашей, мы отстаивали его с тщетным остервенением и в каком-то смысле отстояли. Никому не нужный и пустой, он возвышался в заброшенном Замоскворечье, но должен был стать памятником для наших детей. Должен был остаться сохранившимся свидетельством величия человека, внушая нашим потомкам гордость, достоинство, стремление вернуть утраченную силу разума и любви. Мы до сих пор не знаем, как вампиры вычислили то прибежище, но наша потеря была так велика, что мы отказались от обустройства нового лагеря в центре, как бы он ни был для нас безопасен и удобен. Только на Золотой миле – естественным острове, образованном Яузой и Москвой-рекой, – у нас было организовано место встреч и отдыха.
Место на реке, где я прятала свою лодку, находилось недалеко от входа в бывший парк Музеон, примерно напротив памятника Петру I, который по-прежнему стоял в реке и совсем не пострадал. Теперь Петр выглядел особенно символично – основатель Российского флота взирал на наши плоты и лодки с некоторым недоумением, но, как мне казалось, все же с нежностью. Если бы среди нас был такой второй – наверное, мы бы продвинулись дальше. Наверное, мы бы с большей пользой применили свое преимущество перед вампирами и смогли использовать реки и каналы Москвы максимально эффективно. Но пока это были всего лишь наши «муравьиные тропы» – наш самый безопасный способ передвижения.
Усевшись на покатый берег, я достала из рюкзака новую одежду, полученную от профессора. Не то чтобы меня саму заботил мой внешний вид, но идти в самое оживленное место города в своих лохмотьях было опасно. Вампиры и люди жили там в одном пространстве. Разумеется, невольные и повстанцы отличались в толпе лишь условно. Нас можно было бы узнать по запаху – от повстанцев совершенно не несло страхом, в отличие от невольных. Но в местах большого скопления вампиров и людей запахи смешивались, всем становилось сложнее ориентироваться, и только особенные, «свои запахи» были различимы. Так охотники легко находили своих жертв, а жертвы вычисляли охотников. Одним словом, если я не хотела привлекать к себе лишнее внимание, отправившись в жилой квартал, мне нужно было подготовиться. Стянув с себя обноски, я отбросила их в сторону, к груде мусора, чтобы потом засыпать пылью и трухой – оставлять лишний след было вовсе ни к чему. Совершенно голая, сжимая в руке маленькое, полученное из Храма сокровище, я спустилась к воде, и, окунувшись, тщательно намылилась. Мои короткие волосы, некогда вьющиеся, а теперь совершенно прямые и выгоревшие, никак не хотели намыливаться. Но я старалась – в волосах концентрируется человеческий запах. Стоя под утренними лучами весеннего солнца, ожидая, пока просохну, я удивлялась тому, как тело легко адаптировалась к подобным условиям. Мне не было ни холодно, ни дискомфортно, хотя когда-то даже недостаточно горячий душ причинял дискомфорт. Теперь я могла мыться на улице даже зимой, хотя, климат изменился за последние годы и зимы стояли теплыми – иначе мы бы, наверное, не выжили.
Надевая на себя черную майку и новые черные с многочисленными карманами холщовые штаны, я все же ощутила некоторое почти забытое удовольствие. «Ну хоть что-то от женщины во мне еще осталось», – грустно подумала я, цепляя на себя обратно серебряный крестик, который подарила мне мама, и два стальных браслета, купленных еще во времена Страшных дней. Я берегла их, потому что теперь мы берегли все свидетельства утраченной культуры, все, что можно было назвать красивым, а еще потому, что эти предметы, как мне казалось, помогали не утратить в новом хаосе своей идентичности. Они напоминали мне о том времени, когда у меня было имя. В общем, я имела право на остатки сентиментальности, и никто не смог бы мне в этом отказать. Завершающим штрихом моего «туалета» стала черная бандана, которую я повязала на голову все с той же целью – скрыть запах. Затем надела армейские ботинки, отпила четверть бутылочки «талька», тщательно засыпала мусором старую одежду и спустила лодку на воду.
Путь по реке до бывшего парка Коломенское (места, где река изгибалась и поворачивала влево от Северного Бутова) занимал часа четыре, в зависимости от силы ветра и течения реки. Все это время я могла любоваться разрушающимся ландшафтом города, тщетно бороться с воспоминаниями, подставлять лицо солнцу и благодарить бога, за то, что все еще жива. Мне нравилось, что теперь нет необходимости с кем-то все время общаться, нравилось быть одиночкой, нравилось чувство покоя, которое дарила река. Когда-то Соня любила часами гулять по городу, бесцельно бродить по переулкам и улицам, наслаждаясь чувством одиночества в самой гуще городской сутолоки. Теперь такое же удовольствие я получала от неспешных сплавов. Я улыбнулась, подумав, что мне не хватает плеера. Затыкать себе уши в новом мире не стал бы ни один даже самый сумасшедший псих, но музыка приобрела для нас особое, сакральное значение. Мы употребили ее теперь как лекарство для души, в ограниченных дозах, так, чтобы не утратить человеческой сути, но в то же время не ослабнуть духом для сопротивления. Музыка обрела для меня (да и для всех нас) особый смысл, и тех, кто умел производить ее, мы берегли чуть ли не как Матерей.
Пока я буду совершать свое многочасовое путешествие, расскажу о цели этого мероприятия. В 2018 году я познакомилась с одним известным блогером – Петром Андреевым. Примечателен он был внешностью андрогена и любовью к косметике. Он вел свой скандальный бьюти-блог, а среди миллиона его подписчиков уже набиралась целая армия ненавистников геев, которые хотели его убить. Я даже не уверена, был Петр геем, или би, или кем там еще, я не особенно вникала в его личную жизнь. Как я знаю сейчас, главной его слабостью была трусость, а вовсе не ориентация. Если бы не эта трусость, я уже тогда заподозрила бы в нем вампира – уж слишком очевиден был его средний пол.