– Соня, не ходи! Соня, я боюсь! – истошно вопил Валька и рвался ко мне из рук Иды.
– Соня, – окликнула она меня, – здесь опасно. Мы с мальчиком пойдем в Минатом. Там собрались почти все наши, нам будет там безопаснее.
Я обдумала пару секунд ее слова. Мне они показались разумными, и я кивнула.
Вальку я потом нашла, а Иду так никогда и не встретила. В тот день вампиры взорвали здание Минатома со всеми моими соседями внутри.
Тем временем я уже влетела в соседний подъезд, и неслась вверх по лестнице, перепрыгивая ступеньки, к квартире, где жили мальчики-близнецы, ровесники Вальки. В Страшные дни мы старались собирать детей в одной квартире под присмотром кого-то из взрослых. Именно в тот день у Кострюковых собрались одни мальчишки: помимо близнецов и Вальки, правнук Иды Арсений, сын Абакаровых Вадик и Толя – застенчивый двенадцатилетний мальчик, потомок известной детской писательницы прошлого века. Двери квартиры были распахнуты, и моим глазам представилось страшное зрелище: первым трупом, о который я чуть не споткнулась, оказался отец близнецов – Кострюков. В звенящей тишине залитый кровью коридор казался особенно страшным. Я шла по едва запекшейся крови, на полу в первой комнате в странных позах, словно поломанные куклы, лежали трое детей. Двух других я нашла в ванной, где они, видимо, тщетно пытались запереться от вампиров на щеколду. Мое горло свело судорогой, казалось, я не могу дышать. Меня затошнило от запаха крови, но вместо рвоты из меня вырвался дикий животный вой. Эти вампиры не хотели есть – они хотели нам показать, кто мы для них. Никто. Ничто. Кровь, прах, пепел!
Дикая ярость охватила меня, я забыла, кто я, сколько я вешу, забыла о том, что я могу и чего сделать не в силах. В детстве, когда мне было лет пять, бабушка иногда просила меня подержать стремянку, на которую залазила, подставив к антресоли. Вцепляясь ручками в холодный металл, я так боялась, что лестница пошатнется, что бабушка упадет… И тогда я точно знала, что, если это случится, я поймаю ее, я смогу предотвратить падение, я сразу стану взрослой, большой, сильной – от отчаяния. Сейчас я точно знаю, что так бы оно и было. Вот и в момент той ужасной трагедии, я не ощущала себя слабой женщиной, которую вечно упрекали в излишней худобе. Я чувствовала себя Самсоном, я рычала, я выла нечеловеческим воем, я могла убить целую армию вампиров, я могла бы оторвать голову любому, кто сейчас показался бы мне причастным к этой крови… Выбежав из подъезда, я неслась по Ордынскому тупику, вылетела на Большую Ордынку, пронеслась мимо здания Минатома, я бежала что есть сил по пустынной улице, не понимая, куда бегу, где мне искать врагов… Когда я добежала до здания почты России, то услышала страшный грохот взрыва. Земля пошатнулась под ногами, я упала на асфальт, который покрылся вокруг меня битым стеклом, а все вокруг заволокло толстым вязким облаком дыма и пыли. Здание Минатома было взорвано. Весь остаток дня я потратила в попытках найти Вальку, останки своих друзей, соседей. Я не могла совершить еще одно предательство – я не поехала на вокзал к Леве. Позднее, когда я встретила Вальку, узнала, что он искал нас и нашел мальчишку первым. Из путаных Валькиных показаний я поняла, что муж пытался увезти его – но то ли была драка, то ли вампиры отобрали у мужа моего приемного сына, то ли… Я не знаю до сих пор, что стало с Левой в тот день. Но одно я поняла совершенно точно: если я не смогу спасти хоть кого-то в этом аду, я не смогу спасти нас с мужем. Потому что эти сбежавшие трусы, которыми мы могли бы стать, точно будут не нами.
Кто ты?
Шелестел сенокос.
Запах спелой травы отпущением грехов ложился на душу.
И был непослушен закат, и воздух сладок и душен,
Был неспешен рассвет,
В преступной дремоте покоились дачи…
Казалось, что путь обратно оплачен,
Сталь рельсов послушна —
И неустанно вдоль нашей улицы дробь отбивают вагоны,
Не верь им – не нужно,
Перроны не властны над прошлым,
Наш сон закрыт и оплачен,
И сдачу требовать пошло…
За витражными стеклами наших террас
По-прежнему пьяным багрянцем лоснится шиповник.
Медом тягучим тащится август по венам.
Как-то раз мне приснилось, вернется каждый любовник
В свой стог сена.
Проснувшись в заброшенной хижине, я не сразу смогла найти себя в пространстве и времени. Мои собственные воспоминания, разбавленные ядом Фельдмана и Егора, путались, словно мое сознание принадлежало не мне, а кому-то другому. По ощущениям тело тоже мне изменяло, ноги не слушались, руки дрожали, и я потратила добрых пятнадцать минут, разводя в импровизированном камине огонь и согревая воду в найденной тут же жестянке. По стенам были заботливо развешаны пучки трав – по запаху отобрав себе подходящие, мне удалось сварганить что-то вроде отвара. Пока он остывал, я вышла из хижины и тут обнаружила, что пение птиц смолкло. Поворачиваясь из стороны в сторону в поисках подветренной стороны, я силилась уловить запах вампира, который направлялся в эту часть леса, и уловила его. Сева!
Усевшись с отваром на пороге хижины, я ждала встречи, прислушиваясь к неспешному ритму его шагов по свежей траве.
– И как ты думаешь, я тебя нашел? – спросил меня мой друг детства, усаживаясь рядом.
– По запаху свежей крови с примесью моего нового охотника и Фельдмана. Чаю?
– Дай попробовать, – Сева протянул руку к банке, принюхался, брезгливо отпил глоток и вернул мне отвар. – Зачем ты дала себя укусить?
Я уставилась в землю перед собой, склонив голову. Я не хотела, чтобы он знал правду, а чтобы хорошенько соврать, нужно поверить в то, что говоришь.
– Из-за Фельдмана. Ты явно не собираешься меня защищать. Рита пропала. Рита больше не предупреждает меня об опасности, а без нее я бы никогда не выжила.
– Как знать, – задумчиво отозвался Сева, щурясь на яркие лучи полуденного солнца.
– Мне пришлось, понимаешь? Ты ж знаешь, мне нужно часто ходить в Бутово, к Вальке. Он – все, что у меня осталось. Теперь, я буду там под защитой.
– Но охотник приложит усилия, чтобы приручить тебя.
– Эй, – я шутливо шлепнула его по широкому плечу, и, широко улыбаясь и заглянув в глаза, продолжила: – Да он сопливый вампиришка! Не ревнуй – съесть меня полностью я позволю только тебе!
Сева рассмеялся, как когда-то давно, когда еще в институте мы рассказывали друг другу о своих свиданиях и хвастались сердечными победами. Как бесконечно далеко было то время и как оглушительно близко – между нами, как наше дыхание, застыло прошлое. Сева молча взял мою руку в свою, чуть сжал ее, и мне, конечно, показалось, что его кожа теплее, чем обычно. Больше он ничего не сказал, мы молча сидели и смотрели в чащу Сокольников, словно ожидая, что вот сейчас зелень распахнется, словно кулисы театра, и мы увидим на сцене самих себя – прежних, молодых, играющих в жизнь для себя сегодняшних – мертвых призраков прошедшего времени.
Мне нужно было собираться к Вальке, и я думала, как было бы здорово, если бы Сева проводил меня. Я была совершенно разбита и в случае внезапной атаки, выбраться было бы сложно. Конечно, тащить его на плоту по воде невозможно, наш путь по развалинам города существенно бы удлинился, но это бы обеспечило мне безопасность.
– Я готов сопровождать тебя, пока ты не придешь в себя, – наконец сказал Сева, словно прочитав мои мысли. – Или ты хотела отлежаться здесь?
– Нет, мне действительно нужно в Бутово, к Вальке.
Я замолчала, а Сева деликатно не задавал вопросов о причинах, побуждающих меня из последних сил идти к приемному сыну, к которому, он знал, как бы я ни пыталась его обмануть, была равнодушна.
– Я буду рядом, собирайся. Как будешь готова…
– Просто подумай? – пошутила я.
– К сожалению, пока этого недостаточно. – Он посмотрел мне в глаза долгим взглядом, в котором надежда смешивалась с голодом, с тоской вампира по той божьей искре, что питала эти живые трупы через нашу кровь. Резко опустив глаза, он буквально растворился в прозрачном свете леса. Но я чувствовала всем своим существом, что он рядом.
И вот, как в далекие-далекие дни, словно прогуливаясь по дачным просекам, мы шагаем с Севой по пыльным улицам, перебираясь через кучи камней, перепрыгивая ямы, обходя разбитые, покрывшиеся толстым слоем грязи и мха автомобили. Наш маршрут пролегал через весь город, и несмотря на то, что шли мы куда быстрее, чем могли идти 30 лет назад, путь должен был занять почти сутки. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас играть в игры с моим спутником. Наверняка моя воля находилась под влиянием яда, наверняка я была сейчас психологически и эмоционально слабее, но я не могла противостоять той ностальгии, что охватывала меня все время нашего пути. Впервые за время нашего общения в последние годы, мне не хотелось выпытывать у Севы вампирские секреты. Словно от усталости дисциплинированного работника, вложившего себя целиком в надоевший проект, мне хотелось побыть обычным человеком. Человеком, перед которым не стоит сверхзадач, который может позволить себе бездумно прогуливаться, коротая время, развлекая себя и собеседника беседой. Вот она чертова человеческая природа – расслабляющая праздность, желание испытывать что-то приятное, склонность обманываться вопреки здравому смыслу…
– Сева, а что для вампира эмпатия? – вспомнила я давно забытое слово. Не то чтобы я хотела проверить какую-то теорию или мне было интересно знать ответ, но Сева всегда отличался тонким умом, и мне хотелось полюбоваться его проявлениями.
В 1920-х годах одним из самых модных терминов стал «эмпатия». Мне до сих пор не совсем понятно, зачем понадобилось слово «сострадание» упаковывать в новую обертку. Но, видимо, стремление человечества тех лет к «позитивному мышлению» исключало в составе такого жизнеутверждающего понятия, слово «страдание». Поскольку термин «сорадование» тоже отразил бы явление лишь частично, эмпатия утвердилась в своих правах.