– Эмпатия, – улыбнулся Сева, – я бы сказал, что для нас это оружие против людей. У нас она работает иначе, ты, наверное, давно об этом знаешь. Мы чувствуем ваши чувства очень неплохо, что и позволяет вами манипулировать. Что чувствуем мы сами? Это сложно объяснить, милая, но обращенные вампиры куда ближе к вам в эмоциональном плане, чем древние. Рита чувствовала меня досконально, но она никогда не была человеком, ей было нечего вспомнить, она пуста, как грот высохшего озера. Чем можно наполнить древнего, кроме крови? Они мудры как природа, а не как люди – это ходячие оболочки, подобные грозовым тучам, – прольются, растеряют выпитое, и останется тонкая кожа, форма без сути, символ пустоты. Вот знаешь, есть такая штука, как генетическая память: «все, что было не со мной, помню». Ты не помнишь, при каких обстоятельствах узнал о чем-либо, но это знание оживает в тебе при возможности его проявить – оно досталось тебе по наследству, возможно, передавалось весь твой род от какого-нибудь Авраама, Генри или Василия. Так и с эмпатией – древним нечего вспоминать, а нам есть. Мы тоже живем в своем прошлом, и тоже способны попасть в его капкан. Если люди постигали друг друга через себя настоящих, мы постигаем вас через себя прошлых. Кроме того, если ты вспомнишь, в наше время выделяли несколько видов этой способности: эмоциональную, когнитивную и эмпатическую заботу. Вот когнитивная доступна нам в полной мере, как любой интеллектуальный фокус. Другие две мы в состоянии прекрасно имитировать, но… Не можем позволить роскоши – увлекаться и смаковать. Понимаешь?
Я кивнула. Невольно мои мысли потекли в другое русло – чем была эмпатия для людей? Откуда-то из недр памяти всплыла цитата психолога Пола Блума: «Когда люди думают об эмпатии, они думают о доброте. А я думаю о войне». Именно он первым в своих исследованиях открыл, что эмпатия ведет к агрессии, делит мир на «своих» и «чужих». Защищая своих, мы становимся нетерпимыми к тем, кто им противостоит, тем, кто им угрожает. Мы с пеной у рта защищаем одних, возводя свой праведный гнев в степень бесчеловечной жестокости, калечащую других – себе подобных. Эмпатия – это узаконенные бесконтрольные эмоции, и тот, кто ими не владеет, превращается в оружие. Вот почему Сева называет эмпатию оружием против людей. И, правда, трудно поверить, что во всем, что с нами произошло, виноваты наши эмоции. Это вампиры воспользовались нашим слабым местом! Это все вампиры, а мы – хорошие! Внутри меня уже зрел истерический смех, и, видимо, Сева заметил, как изменилось мое лицо.
– О чем ты думаешь, таком смешном?
– Ох, Сева, это не смешно. Всю жизнь я не могу ответить на вопрос – кто виноват в том, что с нами случилось: вампиры или сами люди?
– А ты не думала, что противопоставлять нас не имеет смысла? Не думала о том, что мы ваше проявление? Можно даже сказать – жалкое творение человека, жалкого подобия Творца? Может быть, вы и породили нас, может быть, мы были вам необходимы, как и все, что случилось потом?
Я подняла глаза на Севу, пытаясь обнаружить в его глазах лукавое выражение, но он не шутил. Он смотрел на меня как человек, задающий вопрос не собеседнику, а самому себе.
– И что, вам тоже присуща рефлексия? То есть ты сейчас задумался, откуда ты взялся, кто твой Бог и в чем смысл твоей жизни?
– Или смерти… Может, и рефлексия свойственна, милая, может быть мы больше, чем кажется вам… И нам самим?!
– Может, вы боги? – я откровенно подшучивала над ним, но он не поддался.
– Бог – самое загадочное явление в мире, он же и есть мир. Но если пытаться познать нас сквозь призму христианства, которое, согласись, похоже, ушло в прошлое, то смотри, какая любопытная выходит картина. Люди причащались кровью Христа. Ничего не напоминает? Таким образом, люди впускали в себя Бога и очищались его светом. Но разве вы поступали с Богом лучше, чем мы с вами? Вы заперли его в каменных храмах, так же как мы вас сегодня – на своих заводах и фермах. Вы заперли, чтобы верить и любить, или питаться религией, заглушая свои жалкие страхи? Мы тоже решаем свои потребности. Вампиры в этом смысле скорее напоминают пародию на людей – ваше гротескное воплощение… И вопреки теории нашего происхождения от Иуды… Я до сих пор даже боюсь представить, сколько тысяч лет моей жене. Серебро, осина… – Сева смачно сплюнул в песок.
– Нет, Сева, не ври, ни себе, не мне. Вампиры и люди – не две параллели. Вы пытаетесь переиначить базовую последовательность. Мы – питаемся Богом, вы питаетесь нами, но при этом подавили и пытаетесь заменить его. Вы отвернули и отодвинули нас от Бога, вы отлучили нас, внедрившись мертвой прослойкой. Вы не просто нарушили иерархию – вы пытаетесь стать лишним, ненужным посредником! Вы едите нас и хотите, чтобы мы поклонялись вам, а не Богу, чтобы боялись вас, а не Бога. Но нам не нужен дохлый, холодный, скрежещущий шестеренками посредник – нам нужен Бог! Живой! Живым!
– Но разве благодаря нам ты не почувствовала эту потребность так остро, так живо? Нужен ли тебе был живой Бог, пока жив был ваш мир? Разве когда Бог посылал людям испытания, чтобы вернуть их себе, он выбирал инструменты? И, наконец, разве потребность обрести Бога, утратив страх, не ценность?
– Ты хочешь сказать, что утрата страха – это проявление веры в Бога?
– А разве тебе не нужна была вера в Бога?
– Нет, мне была нужна вера в человека. Но получила я больше – веру в его божественную природу. В прошлой жизни мне казалось, что животные лучше людей. В этой жизни за шелухой, наносными свойствами и качествами, приобретенными за несколько цивилизаций, я наконец увидела человека глубже. И если раньше великой эволюционной ошибкой я считала то, что человек встал на обе ноги, то теперь понимаю, что дело не в том, что он встал на обе ноги…
– А в том, что он встал обратно на четыре? – усмехнулся мой друг.
– Сила человека в его крови, она его – по праву рождения от света, а не от тьмы. Я увидела в человеке Бога на контрасте с вами…
Сева пожал плечами. Некоторое время он шел молча, втянув голову в широкие плечи, заложив руки в карманы, будто беззаботно поддевая попадающиеся под ноги камни. Тема Бога его явно угнетала.
– Хорошо, – мне хотелось вернуть его в диалог. – А если попытаться объяснить произошедшее не религией, а природными процессами? Если мы просто два вида в пищевой цепи… И что, если наша внутривидовая агрессия стала основной причиной исчезновения людей, а вы появились в тот момент, когда мы были наиболее уязвимы… всего лишь изменилось соотношение сил?
– Ты упускаешь важное – мы не живое. Мы не можем быть полноценной частью природы. Но и в духовном плане нам не хватает… важной опции, чтобы конкурировать с вами.
– Конкурировать? Да вы нас жрете как скот, Сева!
– Ну, вот гляди – тебя нет, – он остановился, и кончиками пальцев развернул к себе мой подбородок.
– Я тоже не живое, черт подери! – я отвернулась слишком резко, невольно опустив глаза. – Я умерла в тот день, когда вы взорвали Минатом, когда я потеряла мужа, Вальку, всех своих друзей и близких, когда от бессилия утратила способность чувствовать. Разве потерять способность чувствовать – не смерть?
– Нет, это перерождение. Формы существования могут меняться, Соня, – он погладил меня по щеке, потом обнял за плечи, и мы двинулись дальше по залитому солнцем бесконечному пустому проспекту. – Все эти «хуже», «лучше», «должно быть» в веках становятся бессмысленными. Вечность совершенно бесстрастна по отношению к любой форме, любой жизни, сущности и смыслу. Ты живое – ты всегда субъективна.
– Хорошо, а ты мертвое – ты объективен?
– В большей степени, чем ты. По крайней мере, я шире мыслю, большего хочу, но при этом меньше теряю. Тебе не кажется, что в моем существовании объективно больше преимуществ и перспектив? – теперь весело улыбался Сева, глядя на мое помрачневшее лицо.
Осмысливая услышанное, я шла, прижимаясь к стальному телу того, кто находился от меня по другую сторону светового потока, и не могла не признать, что, будучи необычным человеком, Сева переродился в необычного вампира. Ему не нравилось им быть. Он страдал, получив эту новую «жизнь», и тяготился ей. Но что он хотел?! Что он хотел от обычного человека – от меня?!
День медленно катился к закату. Благодаря Севе мы бы ни за что не сбились в темноте с пути, но мне было откровенно плохо. Я никогда не умела здраво оценить свое физическое состояние, прибавляя себе в уме сил. Сейчас мне казалось смешным, что я, покусанная двумя вампирами, планировала поспать пять часов и пуститься в это путешествие самостоятельно, будто смоталась отдохнуть на море. Севе не приходило в голову, что я могу так быстро устать, поэтому мне пришлось попросить его об остановке. Мы решили отдохнуть до первых предрассветных часов в бывшем торговом центре «Ривьера». Для того чтобы остановиться там, нам не нужно было пересекать реку, а я знала, что для Севы это будет малоприятным путешествием, и оттягивала неприятный момент. К тому же я не могла не воспользоваться ситуацией и не потешить себя забытыми бытовыми радостями. Когда-то весь верхний этаж центра занимал магазин мебели с шоурумами, где были представлены великолепные интерьеры спален, кухонь, гостиных. Не будь со мной вампира, я бы не решилась даже заходить туда: слишком велики были шансы стать главным экспонатом этой выставки и лечь на обеденный стол аппетитным куском мяса. А вот с Севой можно было «поиграть в людей», проспать пару часов на настоящей кровати и, может, даже найти несколько не истлевших простыней. В общем, соблазн был велик, и это на фоне полного отсутствия причин, по которым мне следовало от него отказаться.
Мы зашли в полутемное мрачное здание торгового центра. Шаги не разливались звонким гулом под сводами величественных стен, потому что мрамор под ногами был покрыт, словно ковром, толстым слоем пыли. Поднимаясь по ступенькам на последний этаж, я вглядывалась в полутемные помещения магазинов, вызывая в себе смутные, но такие родные воспоминания. Вот мы идем с Левой, таком же торговом центре, залитом светом тысяч электрических ламп. Он целеустремленно двигается в сторону супермаркета, а я умышленно замедляюсь, тяну его за руку, заглядываю в многочисленные витрины. Словно ребенка, меня манят заколки, многоцветье платьев и обуви, кухонная утварь, шапочки, даже игрушки, мать их! Как плотно мы сидели на этом наркотике – культура потребления делала нас зависимыми от покупок, как тепло костра не отпускало наших предков из кольца дыма. Комфорт манил, гипнотизировал, порабощал. Мы продались всем нутром и с большим удовольствием – нам было уютно закрываться кредиткой от этого многомиллионного хора голосов, ненавидящих друг друга людей. Мы жили в иллюзии, но не осознавали иллюзорность своего быта. Мы не осознавали, что толком и не живем, потому что утратили необходимость и с