– Что-то я вас не помню, – весело сказала я, удивляясь, каким неуправляемым вдруг стал мой осознанный сон.
– Я еще не родился, мама.
Это «мама» словно эхом отозвалось в моей голове бесчисленное количество раз. Словно по церковному колоколу ударила невидимая рука Бога, и в этом эхе ожили все мои надежды, сны, мечты, страхи – все, что я испытывала когда-то в прошлом, внезапно зазвучало в моей голове будущим.
– Ты… – я запнулась, не смея смотреть ему в глаза, хотя я чувствовала, как они буквально прожигают насквозь мою кожу.
– Я знаю, как ты меня ждала. Вот я и пришел – твой король, твоя любовь, твоя жизнь. Ты рада, мама?
Я подняла глаза на юношу. Он улыбался, склонив голову набок. И тут впервые за десятилетия я испытала страх. Дикий животный страх, который испытывает человек перед ужасным, непоправимым, разрушительным злом.
– Не бойся! Ну что ты! Ты – избранная мать первого творения вампиров! Тебе ли ужасаться этому дару?! Не ты ли выведешь нашу расу на новый уровень? Не ты ли докажешь Богу, как он ошибся в своей вере в человека?! Посмотри вокруг – весь этот город, который сейчас разрушен, мы возведем снова. Величественным и могущественным восстанет он из пепла между мирами живых и мертвых! Ты мать нового мира, новой эры, новой жизни!
Я сидела, не смея пошевелиться от ужаса, и молча смотрела, как из уголков губ моего сына сочится кровь, заливая его белоснежную рубашку, капая на идеально скроенные брюки, на смуглые щиколотки ног, обутых в щеголеватые туфли из мягкой кожи… Чьей???
– Из чьей кожи на тебе туфли, сынок? – почему-то спросила я.
Он поднял голову к небу и разразился таким душераздирающим хохотом, который долго еще раздавался в моих ушах, когда я проснулась.
Меня тошнило. Прежде чем меня вырвало, я встала на четвереньки. «Сколько часов я беременна?» – только и подумала я, скручиваясь в новых приступах рвоты. Ужасное чувство, что с тобой случилась пренеприятнейшая вещь, усиливалось осознанием того, что я первая, с кем она случилась. Черт! Ни в одном справочнике мира никогда не было написано, как проходит такая беременность. Вырезать его прямо сейчас? Но тогда я не донесу в Храм пробирку! Ну не может же она развиваться в считаные часы? Ну хоть немного-то времени у меня есть? Может, тогда в лазарете…
Вот черт! Теперь понятно, почему от меня отшатнулся Егор. Тогда у меня есть хотя бы одно преимущество! А ну с дороги, кровососы, мать вашего гребанного творения идет!
Я была близка к истерике, но понимала, что мне во что бы то ни стало, нужно прорваться к людям. Да, пусть я была отменным воином и не чувствовала страха, убить саму себя мне было сложно. Страшно! Я не хотела умирать, я хотела донести эту долбанную пробирку Давиду.
Впервые со времен Страшных дней я ломилась сквозь кусты словно бешеный лось. Птиц не было слышно, зверей не было слышно, никого не было слышно… И теперь я понимала почему. Я была не чистой, я несла в себе семя вампира.
На рассвете я без сил опустилась на берегу реки. Сейчас мне предстоит узнать на собственной шкуре, почему вампиры не любят воду. К горлу подкатил ком, глаза щипало от слез.
– Рита! Рита! Черт бы тебя подрал, мерзкая сука! – ревела я, задрав голову к небу, хотя это было последнее место, откуда следовало бы ждать ответ. Я никогда не звала ее. Рита всегда врывалась в мое сознание сама, когда пожелает. В сущности, я понятия не имела, могу ли позвать ее, а главное, услышит ли она меня. Но она услышала. Впервые она воцарилась в моем сознании не в образе человека – ее застывшая фигура и лицо скорее напоминали статую, изваяние из бронзы – надменное, бесполое, как чертов памятник… Как проклятое божество.
Я видела ее в каком-то сумрачном свете тусклого пламени. Она подняла на меня безразличные пустые глаза и спросила бесцветным голосом, в котором не было ни ненависти, ни злобы, ни насмешки – ничего человеческого:
– Что ты хочешь знать?
– Почему я? Зачем? – я захлебывалась от слез, как залетевшая сопливая девчонка на приеме гинеколога.
– Потому что я выбрала вас с Севой. Вы особенные среди людей, должны стать особенными среди вампиров. Правда, он стал, а ты так и не станешь.
– Я не вампир?
– Нет, он в тебе.
– А я?
– Он убьет тебя при рождении. Вероятно. Прогрызет выход наружу, я думаю, хотя этот эксперимент проходит впервые. Механизм запущен – назад пути нет. Я не против, если в процессе твой сын обратит тебя. Совсем не против…
– Ты всегда знала, да? Поэтому всегда берегла от опасности? Поэтому я жива, а не потому, что я воин, повстанец, сильная духом?…
– Да. – Она помедлила. – Что-то еще?
– Кем он будет? Мой сын, кем он будет?
– Он же сказал тебе. Он будет тем, кто бросит вызов Богу. И это не твой сын – он мой сын. Он наш сын. Король новой расы совершенных вампиров, способных создавать! Сын великих древних! Сын первых вампиров, создавших что-то от человека.
Рита покинула меня. Я сидела посреди низкорослой весенней травы с пустой звенящей головой и привкусом меди во рту. Вместе с Ритой меня покинула и истерика. Мир вокруг начал прояснятся, а меня охватило безразличие. Какое-то холодное спокойствие, как будто после долгого-долгого сна наконец наступило долгожданное пробуждение. Оно не было приятным. Но то, что со мной случилось, наконец-то разрушило все иллюзии – трезвый холод в голове лучше липкого тумана самообмана.
Как часто бывает после истерики, я почему-то зевнула. «Вот ведь, проклятые», – проворчала я и побрела искать плот, чтобы сплавиться на нем до острова. Сева не врал: не то, чтобы вода была особенным препятствием для вампиров. Она просто застилала все пеленой вокруг них, приглушая слух, зрение, обоняние, стирала все ориентиры. Я чуть не проплыла нужный мне поворот, хотя, разумеется, в полной мере не испытывала то, что чувствуют на воде вампиры. Самое сложное было добраться до реки, но теперь, по ней я доплыву до Терехово. Мне казалось, что этот гаденыш внутри меня растет с каждой минутой, от боли все разрывалось, по крайней мере ощущения были именно такими. Больше всего меня беспокоило, что я не доберусь до Храма, не успею ничего предпринять. «Нужно только сделать остановку», – подумала я, когда меня совсем укачало. По воде мне пришлось сделать огромный крюк через весь город. Почему-то меня потянуло проплыть часть пути по водоотводному каналу Яузы. Не то чтобы это сокращало путь – но мне как никогда в жизни хотелось домой, в Замоскворечье. Там я и сделала остановку, привязав плот у Третьяковского причала. Выбравшись на сушу, я вскарабкалась на ступени у Лужковского моста, устланные полуистлевшими досками. Это было некогда мое любимое место для спокойных одиноких вечеров – между работой и домом. Передо мной открылся вид на замоскворецкие домики, старую школу им. Белинского, Лаврушинский переулок, а вдали виднелся серый дом со смешной башенкой, в котором, по заверениям моей бабушки, когда-то выкармливающей внучку кашей, жил страшный Момка. Дом стоял – суровый, величественный, он не звал меня, но и не прогонял. Мой дом опустел, но мне казалось, что в нем еще теплится жизнь, как и во мне – человек.
Я сидела, глотая слезы, чувствуя, что остановилась здесь не просто так. И тут пришло время для Севиного сюрприза. Он вышел на связь так же неожиданно, как когда-то Рита, водрузившись в моем сознании как изображение в Скайпе. Глядя на него, я удивленно отметила, что он как будто постарел. Глубокими бороздами тянулись носогубные складки, уголки губ опустились, он посмотрел на меня исподлобья, и я заметила, как много продольных морщин перечерчивают его лоб. Глаза цвета бутылочного стекла смотрели внимательно, изучающе, словно силясь заглянуть в недоступную для него душу.
– Как ты?
– Ты знал, что сможешь потом выходить на связь со мной, как Рита?
– Да, она разрешила.
– Так это была ее воля, не твоя?
– Всегда. – Он опустил глаза и посмотрел в сторону. – И это должен был быть Фельдман. Но ты решила иначе.
– Я решила?
– Мы решили.
У меня снова на глаза выступили слезы. Я все понимала – это была война, и я ее проиграла. Ниже достоинства кидаться шахматными фигурами в противника, позволив загнать себя в угол. Но я ничего не могла с собой поделать. Сева значил для меня больше, чем друг, и больше, чем враг. Так было всегда – задолго до ночи, проведенной в «Ривьере», до наших скитаний по разрушенному миру. В нем продолжало жить мое детство, дружба наших родителей, в нем начиналось все, во что я когда-либо верила. Я не чувствовала ни обиды на мнимое предательство, ни разочарования, я не считала себя обманутой, какой-то частью своей души, я знала, что он продолжает меня любить – тем немногим, что у него осталось: памятью, наверное, памятью…
– Ты бы убила меня, если бы могла?
– Нет, я бы не смогла.
– И я. Послушай, я бы мог пожертвовать этой мертвой бесконечностью, если бы ты позвала меня.
– Куда бы я могла позвать тебя, дорогой?
Говоря это, я махнула рукой в сторону Дома писателей – пустого, разоренного, обесчещенного…
– Куда бы я позвала тебя? Что можно противопоставить мертвому бессмертию, если живое умерло много десятилетий назад?! Все, что у меня есть, этот демон, который зреет внутри меня с каждой минутой, и вероятнее всего, убьет при рождении… Это все, что мы в конце концов смогли дать миру. Все, что я вынуждена тебе предложить.
Он пристально смотрел мне в глаза, как будто хотел что-то сказать, но мучительно сомневался. Потом опустил глаза, сцепил руки в замок и поднес указательные пальцы к губам – словно в последнем порыве скрыть за ними рвущуюся наружу правду.
– Этот демон… Этот ребенок… Соня, он и есть вакцина, которая сделает людей неуязвимыми к яду вампиров. Да, да, я все знаю – и про то, что ты искала нашу кровь, чтобы Лобовский взял ее за основу и разработал сыворотку, знаю, зачем провожал тебя в Бутово, я знаю про Давида. Кровь нашего ребенка и есть готовая вакцина, ничего не нужно изобретать! Смесь света и тьмы, она дополняет недостающими качествами оба вида. Если ты отдашь ребенка вампирам… Но ты же так не поступишь, правда? Так что, милая, мы все-таки сумели дать миру людей больше, чем ты думаешь.