Его губы исказились в мучительной гримасе, лишь отдаленно напоминая улыбку. Севе было больно! Ему было больно, потому что он только что подписал договор о капитуляции и обращенных, и древних. Он бросил вызов Рите и всем вампирам в ее лице. Этот выбор сделала не я его сделал Сева! Выбор, который позволит людям встать на ноги, принять бой. Выбор, благодаря которому, те, кто растет нам на смену, больше не побегут. Впредь люди никогда не будут бегать от вампиров, и прятаться в лесах. А еще он подписал себе смертный приговор – и знал об этом.
– Сева?
– Да, милая?
– Мы понятия не имеем, по каким законам суждено вращаться этому миру – не мы их устанавливаем. Но для себя мы решили, что хорошо, а что плохо?
– Мы решили.
Свет ненадолго погас, затем перед моими глазами снова воцарился знакомый пейзаж: поросшие камышом своды реки, розовеющие стены Третьяковской галереи за рекой и мой дом.
«Ну что ж, значит, это еще не все».
Поморщившись от боли, с которой я начала постепенно свыкаться, я перебралась в плот и медленно поплыла в сторону Терехово. Солнце играло на чистой поверхности Яузы, улыбались каменными сводами старинные особняки, небо сияло яркой весенней голубизной. Мне так казалось.
Добравшись до острова, я не спеша направилась к Храму. Первым делом мне нужно было увидеть Давида, я чувствовала, что у меня оставалось совсем немного времени. Подойдя к калитке со стороны Дома Притчи, я пересекла небольшой сад. Я не знала, где он сейчас, может быть, даже на занятиях, тогда я бы стала ждать его, не входя в помещение. Мне было душно, мутило, нижняя часть живота словно налилась свинцом, и хотелось сесть. Неожиданно, огибая деревянную стену сруба, я наткнулась на Елочку. Она бежала по тропинке в льняной робе – белокурая, голубоглазая, со смеющимся лицом.
– Она! Она! – бросилась ко мне девочка, обнимая за шею. Я расцепила ее руки, свела вместе и поцеловала маленькие пальцы. Она смотрела на меня зачарованно, словно получила неожиданный подарок.
– Расскажи мне, где ты была?
Она схватила меня за руку и тянула к скамье, стоящей неподалеку под разросшимся кустом сирени. Мы сели, и Елочка, не спуская с меня глаз, ждала, когда я начну рассказывать о своих приключениях. Но у меня ком стоял в горле от одного ее вида. Больно терять кого-то одного из близких, но куда больнее терять их всех. Я смотрела в ее глаза и видела в них себя, видела своих подруг и сестру, всех, кто был до нее, и всех, кто от нее родится в будущем.
– Елик, милая, не мучай меня. Я так устала. Расскажи лучше, откуда ты бежишь?
– С занятий. Она, не могла бы ты со мной немного потренироваться? Мне кажется, я самая слабая из детей!
– Не страшно, ангел мой. Твоя сила не в крепких руках, твоя сила в мудрости, воле, в любви. Твоя сила – это Давид. Ты же знаешь об этом?
Вместо ответа она снова кинулась мне на шею и обняла.
– Знаю, знаю! Я обожаю Давида, не волнуйся! Ты нас одинаково любишь, скажи – одинаково?
Ее детское личико нахмурилось – она ждала ответ с серьезным лицом, и я знала, что ей движет не ревность. В ее чистом сердце неоткуда взяться этому чувству. Она искала подтверждения единства с ним, для нее было важно все, что объединяет их. Что бы это ни было, она с младенчества собирала полупрозрачные ниточки, из которых ткалась их общая судьба.
– Я люблю вас так, как никогда никого не любила. Я люблю не одинаково – а всегда вас двоих и не представляю одного без другого, – я поцеловала ее, убрала падающий на лоб льняной локон, и, взяв за руку, подняла со скамьи.
– Знаешь, где Давид? Отведи меня к нему.
Елочка побежала вперед вприпрыжку, дергая меня за руку, в легкой досаде от того, что я не успеваю вслед за ней. Подойдя к двери его комнаты, она неожиданно отпустила мою руку.
– Я не пойду, ладно? Знаешь, Давид какой-то странный сегодня. Я не понимаю его, и мне так грустно от этого…
Я отпустила ее, попросив найти Лобовского и передать, что буду ждать его в лазарете через час. Она поцеловала меня в щеку и убежала, как маленькая стройная лань, скрывшись между кустов и деревьев в дальнем конце сада. Некоторое время, я стояла у двери, не решаясь войти, прильнув пылающим лбом к ее белой, выкрашенной масляной краской поверхности. Затем приоткрыла ее и вошла в залитую солнцем комнату. Чукоча оторвал свою морду от могучих лап, навострил уши, посмотрел на меня и снова уткнулся носом в свою лежанку. Птицы в клетке что-то взволнованно зачирикали. Огромный рыжий кот спрыгнул откуда-то с верхней полки и подошел потереться о мои ноги. Давид сидел на полу, обхватив руками колени, прижавшись к ним лбом. Он даже не поднял головы на шум моих шагов.
Я подошла и села напротив, не зная, что ему сказать.
– Привет.
Он поднял на меня глаза – пронзительно синие сегодня, обведенные красной каймой от слез. Бледное осунувшееся лицо было словно вылеплено из воска, и лишь в тех местах, которыми он прижимался к ткани брюк, расплылись красные пятна.
– Давид, я достала то, что ты так хотел. Ты скоро сможешь выйти отсюда, ничего не опасаясь, ничем не рискуя. Ты сможешь уже очень скоро ввязаться в первую битву – все это уже почти случилось, слышишь?
– Я знаю, – тихо сказал он. – Я что-то вижу, Сона. Это невнятная полуявь, полусон, но этого достаточно, чтобы я понял, что будет дальше. Я знаю больше, чем ты думаешь, больше, чем можешь себе представить. Но я понимаю тебя… Лучше тебя самой. И это самое ужасное, что со мной происходило когда-либо.
– Мальчик мой! – я бросилась к его ногам и обняла его колени. Он опустил лицо в мои волосы, и так мы сидели. Долго, пока меня не начало мутить. Тогда я тяжело отползла от него и привалилась к стене. У обоих в глазах стояли слезы.
– Чтобы ты сказала мне, если бы знала, что видишь в последний раз?
– Я бы сказала: «Будь. Все, что нужно, – в тебе».
– Как я буду без тебя, Сона?
– Я всегда буду с тобой. Я найду способ. Я слишком люблю тебя, чтобы оставить. Я буду в тебе, в Елочке, во всех вас! Будь мужественным, мой мальчик.
Не в силах продолжать эту пытку, я резко встала и направилась к двери.
– Сона, – позвал он, заставив меня повернуться к нему, – ты даришь мне Замоскворечье? Яузу? Старую церковь в Кадашах? Заброшенные трамвайные пути на Новокузнецкой? Купола церкви в Пыжах? Вид на Спасскую башню с крыши твоего дома? Дикие розы в церковном сквере за ним? Голубое здание библиотеки, у которой гуляла в детстве? Скажи, что ты даришь мне все это, – он улыбался мне сквозь слезы.
– Я дарю тебе свой дом. Я дарю тебе все, что для меня когда-либо было дорого.
– Я верну нам все, что ты любила. Обещаю.
Мы стояли с Лобовским посреди белых стен лазарета напротив друг друга как дуэлянты. Пробирку с кровью Егора я поставила перед ним на небольшой жестяной столик.
– Я принесла, что обещала, Юрий Аркадьевич.
Он смотрел на меня из-под мохнатых бровей, насупившись, словно чуя подвох. На нем все еще была надета белая накрахмаленная шапочка лаборанта. Отсюда, с какой-то бесконечности, откуда мне все уже казалось далеким и несущественным, он казался мне стариком. Не отцом-основателем нового человеческого мира, а обычным уставшим, немощным стариком, который сохранял в себе искру жизни только нечеловеческим усилием воли.
– И я так понимаю, что это, конечно же, не то, что ты собираешься сообщить…
– Да, это так. Я принесла готовую вакцину. Прямо сейчас она внутри и уже готова разорвать меня на части. Это дитя – оно от вампира, и оно должно увидеть свет до того, как почувствует в себе силу его уничтожить.
Он закрыл глаза и впился узловатыми пальцами в край жестяного столика с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
– Она, зачем? Ты подумала о Давиде?
– Давид отпустил меня.
Он смотрел на меня влажными старыми глазами, в которых я впервые за всю историю нашего знакомства видела нежность. – Так значит, сила женщины, по-прежнему в слабости?
– Он не предал меня. В последний момент он сказал мне правду.
– Сева?
Я кивнула.
– Так, ладно, давай заканчивать этот детский сад. Нельзя терять ни минуты, тебя нужно срочно класть в операционную. Он подбежал к шкафчику, вынул оттуда обезболивающее и со шприцем ринулся ко мне.
– Нет, – я отскочила в другой угол комнаты. – Вы не понимаете, да? Так не получится! Есть риск, что, появляясь на свет так, он обратит меня, – мое лицо исказила гримаса брезгливости. – Всегда должна быть жертва. Без жертвы никто никогда никого не спасет!
– Ты чокнулась! А ну иди сюда, – его голос дрожал, и я чувствовала его растерянность.
– Не нужно мне помогать!
Лобовский подбежал к двери, распахнул ее и принялся кричать:
– Ель, сюда, Ель, Ольга, кто-нибудь!
В этот момент я подбежала к столику, на котором хранились инструменты, схватила самый длинный скальпель и со всей силы полоснула им по низу живота. Кровь хлынула из разреза, заливая мои ноги теплым потоком. Свет как будто бы стал ярче, а мою голову наполнили крики – такие громкие, что мне казалось, у меня сейчас лопнут барабанные перепонки. Это кричал Лобовский и выла Ель, где-то пронзительно выкрикивал мое имя Сева, долетал до меня плач Давида и всхлипы Елочки, детским голосом верещал Валька, но постепенно звуки стихали, а свет перед глазами становился все ярче. Наконец он выплеснулся мне навстречу ослепляющим снопом белоснежных частиц, и в самом центре я явственно увидела мужа. Он был спокоен и улыбался:
– Вот ты и возвращаешься ко мне, моя Соня…
– Я убила в себе вампира! Я хочу домой! – я слышала, как вместо моего голоса раздается совсем детский, как будто мне лет десять, не больше…
– Так иди ко мне, – сказал муж, раскрывая объятия, – все счета закрыты, любимая.
И тогда Она закрыла глаза и открыла их по ту сторону света.
Об авторе
Фото: Андрей Лошаков, художественная обработка: Вадим Брыксин
Литературный институт им. Горького (поэзия, под руководством Е. Б. Рейна). Журналист, редактор, pr-менеджер.