Были в больницах и обычные врачи – например, такие, как ученый Лобовский, работающий рука об руку с Ритой так много лет… Кто-то догадывался, что происходит, и мирился с этим, умирая от страха, кто-то кончал жизнь самоубийством, кого-то ломало как меня… до галлюцинаций.
Вот в такую больницу меня и привез на скорой Лев. Машина остановилась перед корпусом Склифа, я сидела на кушетке, когда почувствовала, что кто-то крепко взял меня за плечо. Но за плечо никто не мог меня взять, потому что я сидела спиной к стенке машины… Я осторожно скосила глаза на руку. Она была бледной, тонкой – рукой моей умершей бабушки. Я никогда не видела до этого призраков, но не обнаружила в себе страха. Затаив дыхание, я смотрела на эту руку, пока она не растаяла, и понимала – это предупреждение. Мне нельзя туда, в этот…
Лев внес меня в палату на руках, я вырывалась и не подпускала к себе врачей. Сидя на кровати, я вцепилась в одеяло и просто выла: «А-а-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а» – как будто от боли, но не физической. В какой-то момент мое тело словно выкрутило судорогой:
– А-а-а-а-Д, – четко произнесла я, и наконец, успокоилась, осознав, что именно это и хотела сказать. Я уставилась в пустоту огромными невидящими глазами и стала чуть покачиваться из стороны в сторону, чем окончательно убедила супруга в том, что спятила.
– Я не знаю, что с ней, – растерянно развел он руками перед вошедшим в палату высоким врачом-кавказцем.
– Не волнуйтесь, мы разберемся. Мы посмотрели ее карту, у Софьи раньше были гормональные сбои, возможно, именно гипотиреозом вызвана такая реакция.
Лев уехал, поцеловав меня на прощанье, а я даже не повернулась посмотреть ему в след. Напротив моей кровати в углу висела маленькая иконка со Спасителем. Я смотрела на него и все думала, с нами ли он до сих пор?
Вошла медсестра, показала мне пластиковую баночку:
– Утром сдадите мочу на пост сестры, потом в процедурный – сдать кровь из вены.
«Ну уж нет, этого вы точно от меня не дождетесь», – подумала я и накрылась с головой одеялом. Приближалась ночь, стало еще больше не по себе. Я наконец-то приступила к изучению своих соседок по палате. Не помню всех, но одну – тучную старую женщину – я не забуду никогда. Сидя на кровати и спустив чулок, она натирала какой-то мазью огромный желто-фиолетовый синяк на своей рыхлой белой ляжке. Синяк был в виде трех четких цифр «666». Что я могла сделать? Я снова накрылась одеялом с головой.
Наступила ночь, в палате выключили свет. Пытаясь бороться со сном, я лежала с открытыми глазами и прислушивалась к каждому шороху. Но постепенно веки стали смыкаться, и я ничего не могла сделать, я засыпала, засыпала в этом аду, где ничто не могло бы меня спасти…
Разбудил меня пес. Так я подумала, еще до конца не проснувшись. Воняло мокрой собачьей шерстью, он облизывал языком мне шею, и влажная кожа покрылась мурашками от его дыхания. И тут трезвая и простая до гениальности мысль словно пронзила мозг стальной иглой: «Откуда в больнице собака?»
В этот же момент моей кожи коснулись зубы. Не особенно острые, укус получился неловким, несмелым, вялым – так кусают руки подросшие щенки, уже понимая, что делать больно людям опасно. Действуя скорее импульсивно, чем осознанно, я схватила в руку чьи-то сальные, влажные от пота вихры, с силой отбросила от себя в сторону и заорала. Раздались испуганные крики моих соседок, топот ног в коридоре, палату залил электрический свет. По диагонали от моей кровати корчилось тощее существо в пижаме, он сидел, скрючившись, кусая свои тонкие длинные пальцы, на глаза падали черные смоляные волосы.
– Ах ты черт! – сердито крикнула полная, рослая медсестра. Схватив пациента подмышки, она потащила этот полу скелет к выходу, по дороге причитая: – Опять сбежал?! Буйный, что ли? Запереть тебя?
И уже громко, оборачиваясь в коридор:
– Люся, Люся, Егоров опять из палаты сбежал. Давай его привяжем, что ли? Он из вены капельницу, видимо, выдернул – вся рубашка в крови.
Соседки что-то начали обсуждать, но я их не слушала. Я отвернулась к стене. И уже не первый раз с удивлением осознала – страха не было. Во мне не было ни капли страха, только уныние. Протяжное, как вой умирающего в лесу волка, тоскливое и сосущее под ложечкой уныние. Потому что я знала: нас никто не спасет.
В таком спокойном, пусть и малоприятном, бесстрашие я пребывала недолго. Уже утром проснулась с новой ужасной мыслью. С новым страхом. Я решила, что умерла. Кто знает, как сильно должен укусить вампир, чтобы человек умер? Ну вот так, как показывают в фильмах, – ходит, говорит, вроде думает, но на самом деле умер… И, главное, подойди я к любому из врачей и спроси – они что, знают?! Многих ли до меня кусали вампиры?! Одиночество обрушилось на меня с новой силой. Наверное, самую сильную боль от одиночества приносит осознание, что до тебя ни с кем никогда не случалось того, что случилось с тобой. «А Сева? – подумала я. – Сева бы многое мог мне рассказать об укусах вампиров».
По крайней мере я хотела курить. «Наверное, покойники все-таки не хотят курить», – решила я. Дотянулась до джинсов, в которых меня привезли, нащупала в кармане пачку и зажигалку. Только встав с кровати, я обнаружила себя в одном белье. Повертела головой – на тумбочке лежал пакет. Из него я извлекла свою любимую голубую пижаму с белыми овечками (под цвет глаз). В горле тут же образовался новый комок, который я с трудом сглотнула. Ах, если бы можно было проснуться дома, с Левой и рассказывать ему взахлеб об этом кошмаре, который мне приснился!
В ободранном грязном туалете было накурено. Теснясь к окну, на котором я сразу заметила ржавую решетку, стояло несколько женщин в разноцветных нелепых халатах. Закурив и разглядывая хмурое февральское небо, я невольно начала прислушиваться к их разговору.
– У меня есть серебряное кольцо со змейкой.
– Да, а говорят серебро в доме держать – к покойнику.
– Чушь какая – серебро самый лучший металл. И от трупных пятен хорошо помогает.
Меня словно дернуло током. Я резко отвернулась от окна и уставилась в мутные, цвета ржавого металла глаза сказавшей это женщины. Она смотрела на меня тупо, без интереса… Или нет, с каким-то больным интересом в глубине воспаленных, обвисших век и пустой, словно утратившей зрачок радужки…
– Черт! Черт, помогает от трупных пятен серебро, – бормотала я, быстро семеня из туалета. – А что им скрываться от меня? – думала я. – Мне скоро самой понадобится что-нибудь серебряное. Я не хочу! Я не хочу!
– Так, ты из сто шестой палаты? – резко остановил меня шедший навстречу врач.
– Вроде, не знаю, да, – промямлила я.
– Быстро на ЭКГ! Это другой корпус – перейдешь по второму этажу, двести пятый кабинет, поняла?
– Да, да, – и я побежала по коридору, к лифту. Как во сне нашла двести пятый кабинет.
– Вы на ЭКГ?
Села в очередь. «Так, что я знаю про ЭКГ? Это когда сердце смотрят, так? А если мое сердце не бьется? А если они вдруг обнаружат, что я умерла? Что умерла, но продолжаю ходить, говорить и курю?! Нет, нет, нет…» Я вскочила и быстро побежала дальше по коридору, потом нашла лестницу, сбежала вниз, открыла дверь на другой этаж. Там было светло и тихо. Стены, выкрашенные в жизнерадостный оранжевый цвет. Медленно я шла мимо палат, заглядывая внутрь. Там сидели люди. Или мне только казалось, что люди?! От того, что я не вижу разницы, мне стало еще страшнее. Я всматривалась в их лица, а они в ответ смотрели с подозрением. От их взглядов стало еще больше не по себе. Что это вообще за отделение? Может, психи?!
«Мне нужно вернуться в палату, – пронеслось в голове. – Вдруг Лев приедет, а меня нет?!»
Я снова выбежала на лестницу. Вспомнила, что нахожусь в другом корпусе. Я спускалась, спускалась по этой проклятой лестнице, пока не оказалась в самом низу. Тогда я толкнула дверь и вышла на цокольный этаж. Пол здесь был покрыт потрескавшейся плиткой, но кое-где проглядывали обнаженные плеши земли. Я шла по этому темному этажу в своей голубой пижаме с овечками и не понимала: то ли это дорога в ад, то ли туннель, о котором говорили те, кто пережил клиническую смерть. Тут я услышала чьи-то шаги, звяканье металла – показались вдали белые халаты. Сестры везли мне навстречу каталку. Я хотела спрятаться, но все равно бы не успела. Поравнялись со мной:
– Так, ты тут откуда?
– Заблудилась. Дверь спутала, я иду с ЭКГ – в эту… В палату сто шестую.
Говоря это, я не могла отвезти глаз от каталки. Под белой простыней, покрывающей чье-то тело, медленно расползалось пятно крови.
– Ну что уставилась?! Из реанимации его везем.
– А почему он с головой накрыт?
– А ты уверена, что хочешь это видеть? – усмехнулась мне медсестра, сверкнув белыми, как ее халат, зубами. – А ну марш в палату, прямо по коридору, вторая дверь налево. На лифте поднимешься.
Я развернулась и бросилась бежать в указанном мне направлении. Открыв нужную дверь, оказалась в холле. Охранника не было на посту, а я стояла и смотрела прямо на открытую входную дверь – стеклянную дверь на свободу. Нерешительно я подошла к ней, прижалась к стеклу носом. Толкнула и вышла на улицу. Ногам стало холодно, я опустила глаза и увидела, что мои белые с синим тапки уже наполовину промокли в талом февральском снеге. «Неверное, это все-таки странно: вот так взять и выйти в пижаме на улицу…» Я была уже сумасшедшей, несомненно. И вернулась в палату.
Спустя день моих метаний по коридору – от окна, в палату и обратно, ко мне подошел врач. Не тот кавказец, которого я видела накануне. Этот был коренастый, пузатый, в очках с золотистой оправой и производил впечатление человека очень добродушного. Он взял меня за руку, подвел к кушетке в холле и, усевшись, жестом пригласил присоединиться.
– Видите ли, Софья, – начал он с доверительной интонацией, – я наблюдаю за вами второй день, и у меня создалось впечатление, что вы чувствуете себя здесь как в тюрьме. Я прав?
Почему-то, несмотря на все обаяние этого человека, в моей голове стучала одна-единс