– Где батько атаман Степан Тимофеевич? – издали загудел басовитым голосом Янка, вздымаясь в челне едва ли не на половину мачты ростом.
– Чево полошишь людей, ревун? – отозвались с ближнего к челну струга. – Аль дурная весть какая?
– Дурную весть я бы молчком, под шапкой тайно вез к атаману, дурни усатые! – хохотнул в ответ Янка Сукин. – А сию весть на всю Волгу горланить надобно! Чтоб все приречные воеводы от такой вести в возки прыгали и утекали к Москве!
– Ну, тогда правь в середку! Вона-а, с прапорцем на мачте атаманов струг!
Раскачивая челн, Янка прошел на нос и, едва ткнулись в борт струга, ухватился руками за верх, рывком поднялся на палубу. Бывшие здесь донские казаки ахнули от удивления.
– Ого, стрелец! Тебе бы кизылбашские корабли на абордаж брать! Вона как взлетел на палубу, и веревочной лестницы не понадобилось!
– Что же с собой не взяли, когда на море собирались! – отшутился Янка. – В другой раз не забудьте покликать. Где батька атаман? Добрые вести с нарочным в Усолье пришли!
– Иди следом, – позвал Сукина Лазарка Тимофеев, провел к каюте, дверь которой была открыта – атаман Разин через дверной проем видел и стрелецкого молодца, и казаков около него.
Приказал:
– Выволоките меня на свет Божий! Видите же, этот медведь в стрелецком кафтане локтями мне всю каюту может развалить по досточкам, вона как взбаламучен!
Улыбаясь в усы, бережно на руках казаки вынесли атамана и опустили на удобный топчан с высоким изголовьем – в Самаре сделали специально для него. Умостившись поудобнее с простреленной ногой, атаман Разин подозвал стрелецкого пятидесятника, спросил:
– Ну, молодец, какие и откуда вести пришли? Да не кричи громогласно, что тот Соловей-разбойник из сказки, у которого от покрику деревья в лесу падали, – снова улыбнулся атаман, словно оттягивая минуту получения хоть каких-то добрых вестей…
Янка Сукин осторожно опустился на палубу около топчана, чтобы атаману не задирать голову, ответил, сияя улыбкой на все широкое и бородатое лицо:
– Походный атаман Харитонов прислал нарочного казака из взятой им Пензы…
– Как? Из Пензы? – переспросил атаман Разин, боясь, что ослышался. – Повтори сызнова!
– Да, батька атаман! Из самой Пензы! И сообщает тебе атаман Харитонов, что его войском в дни седьмого, восьмого да девятого октября взяты у бояр города Верхний и Нижний Ломов, Инсар да сама Пенза! И на Пензе тамошнего воеводу Елисея Лачинова за его многие вины пензяки казнили, а все посадские и иные стрельцы притулились к атаману!
– Слава тебе, Господи! – Атаман Разин, просияв лицом, перекрестился, и казаки, бывшие тут же, последовали его примеру.
– И от Максимки Осипова примчал нарочный, еле жив, отлеживается теперь в Усолье…
– А там что за новости? – насторожился атаман Разин. – Неужто какая оплошка вышла у походного атамана?
– Попервой у Осипова не получилось взять каменный Макарьевский Желтоводский монастырь. Отбились тамошние людишки со стрельцами. Да твой есаул Янка Никитинский вдругорядь напал и захватил-таки! Пожитки окрестных поместных дворян, свезенные в монастырь, раздуванили, а монастырского ничего не тронули. Осипов сказывает, что из Нижнего Новгорода к нему во второй раз явились горожане с приглашением прийти – чернь город сдаст и бояр всех побьет! Осипов готовится идти к Нижнему всем войском!
– Слава! Слава! – громкое радостное величание прокатилось со струга на струг. Атаман Разин, сияя широко раскрытыми темно-карими глазами, обнял большую голову Янки Сукина, поцеловал, словно сына, в высокий лоб, засмеялся:
– Атаманскую чарку вина доброму вестнику! Живо! Ну вот, братцы казаки! А мы было хвосты под брюхо поджали от первой оплошки! Битый завсегда умнее небитого! Наши атаманы еще не так покажут себя, когда и мы в подмогу им из Усолья на Москву выступим с новым войском! Так что, браты-казаки, тот конфуз под Синбирском, что пал на нашу голову, еще не крах! Малость очухаемся и пойдем сызнова крушить боярскую силу, выводить из Москвы злоехидное племя! Гоже так, казаки!
– Гоже, батько! Так тому и быть!
– Погибель на голову нашим притеснителям! В куль да в воду всех Милославских да Борятинских!
Казаки ответили громкими криками, славя победное войско походных атаманов, да и своего батьку Степана Тимофеевича.
Окрыленные добрыми известиями, три струга походного атамана Романа Тимофеева с сотней самарских стрельцов Михаила Хомутова, с двумя пушками и двумя бочками пороха, взятыми в Самаре, пошли вниз к переволоке, чтобы укрепиться в Усолье – там собираться новому войску для новых походов.
Глава 3. Горькая разлука
1
Походный атаман Роман Тимофеев в тесной горнице бежавшего из Усолья земского старосты принимал вновь прибывающих к войску ратников. Уже три дня, как он с самарскими стрельцами Михаила Хомутова прибыл в Усолье, и всякий час караульные казаки ведут к нему одиночных, а то и по три – пять человек, которые на окрик казаков у дальних подступов отвечали, что идут к атаману Разину, полагая, что он и сам стоит здесь со своими донскими казаками. Приходили окрестные солевары с порченными солью руками и с белыми лицами от тяжкой работы, приходили бобыли, не сыскавшие из-за смутного времени обычной на Волге бурлацкой горькой доли, шли с Жигулей с «починок» мужики. Эти объясняли свой приход просто:
– Доведись боярским псам верх взять над атаманом Разиным, так и нашим «починкам» на свободных землях недолго быть без их тяжкой лапы – сыщут в потаенных уголках Жигулей и податями удушат. А то и того хуже – похолопят всех под свое ярмо!
– Ну, добро. Оружайтесь покудова чем можете, хотя бы и тяжким дубьем, а там, глядишь, и пищали да сабли вам добудем, – отправляя новоизбранных к сотнику Ивану Балаке для обучения, говорил им так в напутствие Роман Тимофеев.
Приходили и те, кто, бежав из-под Синбирска, укрывался по лесам или в крестьянских дворах, на гумнах или в омшаниках, подальше от пытливых глаз сотских да пятидесятских. Прослышав, что атаман Разин объявился в Усолье, тайком пробирались к нему.
Оська Путиловец привел с собой четыре десятка ратников, половина из них служили казаками на засечной черте и уже были под Синбирском в сражениях. Поклонился Роману Тимофееву, тряхнул крупной с проседью головой, в покатых плечах чувствовалась изрядная сила бывалого ратного человека. О себе неспешно сказал так:
– Служил я, атаман, в стрельцах конных более семнадцати лет, а как быть Степану Тимофеевичу по весне на Волге, так я к нему из Астрахани и сошел без отпуска…
– Сбежал, стало быть, от службы, стрелец? – усмехнулся Роман Тимофеев, распрямляя уставшие ноги, – худосочен был старостишка усольский, стол себе сготовил низковат, так что и ноги некуда коленями всунуть.
– Сказал сослуживцам на случай какого сыска, что пошел в Казань постригаться в монахи, – хохотнул Оська, и лицо его покрылось морщинами, со щек уходящими в долгую с сединой бороду. – В Саратове дождался атамана Разина, там и пристал к казакам, в отряд Лазарки Тимофеева. И на бой со стрельцами и рейтарами воеводы Борятинского ходил под Свиягу. А после боя того три дня скрывался в подполе у одного добросердечного мужика в Конной слободе, что под Синбирском. Девятого числа октября воевода Борятинский сошел из Синбирска на засечную черту, а я ночью побежал на юг, разумея потом у переволоки на чем ни то сплыть на Понизовье. А тут тайный слушок пошел между мужиков, что жив-де Степан Тимофеевич и стан имеет в Усолье. Собрал я тех, кто к нам прилепился по дороге, да и пришел сюда, готов служить казацкому войску со всей моей возможностью.
– Добро, Оська! Быть тебе в сотниках над новоизбранными казаками, – решил Роман Тимофеев, радуясь, что пришли не просто мужики, а готовые к сражениям ратники. – Потому как обученных казаков у нас немного, и это весьма печалит Степана Тимофеевича. Для начала бери к себе в сотню тех, кто с тобой пришел, а остальных я к тебе буду присылать. Вместе с самарянином Ивашкой Балакой станете новых казаков учить строю и воинским навыкам – не ровен час, что и ближними днями может случиться здесь какое сражение с воеводскими присыльщиками, так чтоб быть готовыми.
В дверь просунулась бочком княжна Лукерья, одетая в черный кафтан и в малиновых казацких шароварах, улыбнулась мужчинам:
– Братка Роман, обед готов, идем-ка, покудова щи не простыли, а кашу сороки не расклевали – им тоже время подкрепиться, на ближних деревьях расселись, ждут остатки, стрекочут немилосердно!
– Иду-иду, Луша! Без обеда и казак не вояка! Ну, Оська, ступай и ищи себе место для постоя, ройте землянки, покудова сухо. В жилых домах и мои казаки уже не помещаются. Дожди польют – по грязи куда как хуже жилье строить. Прокорм какой есть при себе? Сказывай, не стесняйся, поможем.
– Дня на три будет, – ответил Оська Путиловец, довольный своей предусмотрительностью – к себе принимал ратных людишек по деревням, заранее упреждая озаботиться харчами не менее чем на неделю, чтоб не грызть березовую кору с голодухи!
– Добро! За это время что-нибудь придумаем, на войсковой кошт поставим.
Проводив Оську Путиловца, Роман Тимофеев с княжной Лукерьей прошли в соседний домишко, где в двух комнатках порознь жили самарские сотники – Хомутов с Лукерьей и Иван Балака в другой. Столовались давние друзья вместе у Хомутовых, благо княжна Лукерья службой не была обременена, разве что какой казак по неосторожности наносил себе рану при учении или набивал изрядный синячище, тогда бежали к княжне Лукерье лечиться.
Прихлебывая щи, Роман нет-нет да и поглядывал на Никиту Кузнецова, которому извечно надо было куда-то мчаться, на Еремея Потапова – этот крошки на стол зря не уронит, бережлив в еде, зато Гришка Суханов, засматриваясь на княжну Лукерью, не один раз сунул ложкой в бороду мимо рта. И только Ибрагим улыбался, шевелил смоляными усищами, нахваливал Лушины щи:
– Ах, вкусно! Домой вернусь – научу свою женку щи варить!