– Свидимся, ежели только они не в подземелье у воеводы в кремлевской пытошной. Из того подземелья только тебе, везучий, чудом удалось уйти, – ответил на размышления Никиты Еремей, вздохнул.
– Не ушел бы, не будь Тимошка таким смышленым, – отозвался Никита, а про себя, быстро засыпая, успел подумать: «Не иначе как Лушин заговор помог… А теперь сама у воеводы Милославского. Каково тебе, княжна наша милая? Поверит ли воевода, что ты дочь князя Данилы Мышецкого, а может, ломает на дыбе твое дивное тело этот старый черт? Ништо-о, даст Бог, свидимся скоро, а там, глядишь, какой ни то счастливый случай выпадет… Княжну Лушеньку повидать и словечком обмолвиться да поклон от Миши передать… Странная у них жизнь получается – живут на миру невенчанными. В Самаре не успели обвенчаться, а по казацкому обычаю – вокруг дерева, вместо амвона, Лушу за руку не поведешь, ей надо в церкви обручальное колечко на пальчик надеть… Параня, молись, чтобы Господь удачи нам послал. Надо же, Еремка храпит, как у себя дома на просторной лавке…»
Максим Лосев заскрипел воротами сеновала очень рано, едва разнеслись над селом последние ночные петушиные переклики и чуть заалело на востоке. Никита спустил лестницу, с трудом растолкал безмятежно похрапывающего Еремея.
– Вот, стрельцы, позавтракать принес – хлеб, сало, соленые огурцы. – Хозяин бережно, чтобы не уронить на солому, развязал белую тряпицу, в которой принес еду, расставил ее на донышке перевернутой бадейки, из которой поил лошадей. – Ешьте и о деле сказывайте. Не иначе как в Синбирск вам надо, так?
– Так, Максим, – без утайки сознался Никита, а Еремей с набитым ртом лишь кивнул головой, прищуривая круглые глаза. – Ухватил стрелецкий голова Козинский в Надеином Усолье некоторых наших казаков и отправил к воеводе Милославскому. Теперь вот идем искать счастливого случая выручить своих товарищей.
Максим крякнул, покрутил на пальце правый ус, исподлобья пытливо посмотрел на стрельцов, подумал: «Под стать голодному волку сами лезут в капкан», – но вслух сказал иное:
– Мудрено будет это сделать. Воевода Милославский лютует пуще бешеного пса. Его ярыжки вымещают злость на посадских за то, что были биты и дворы у иных пожгли в день взятия города… И вас могут опознать, хотя… – и Максим умолк. Обдумывая какую-то пришедшую мысль, почесал непокрытую, облысевшую с темени голову.
– Говори, хозяин, – подбодрил его Еремей. – Любой добрый совет готовы выслушать и обмозговать.
– А мы вот что сотворим с вами, стрельцы, – понизив голос до шепота, ответил Максим и склонился головой к голове Никиты. – Намедни был указ от синбирского воеводы, читал нам тот указ его верхоконный посыльщик… – Максим шептал, а Никита и Еремей вникали и радовались, потирая руки от верной идеи, которая пришла на ум хозяину так кстати.
– Уразумели? – спросил под конец Максим. – Гоже так сотворить?
– Добре придумано, должно получиться! – похвалил Никита и дружески похлопал Максима по колену.
– Тогда допивайте квас и – едем! – Хозяин дома улыбнулся, собрав под усами мелкие вертикальные морщинки. – Воз уже готов, и сено я наложил спозаранку, пока вы еще спали.
Быстро поев и помолившись перед опасной дорогой, Никита и Еремей, переодетые в мужицкие армяки из толстого сукна и надев на головы потертые мурмолки, крадучись выскользнули из двери сеновала к возу, легко влезли внутрь. Максим закрыл лаз свежей охапкой сена, сердито прикрикнул на лошадь, чтобы стояла смирно, сноровисто увязал пахучее сено гнетом. Стрельцы слышали, как он отворил ворота, воз тронулся, под копытами коня зачавкала размокшая дорога.
– Поехали! – прикрикнул Максим после того, как затворил ворота и взобрался на переднее сиденье воза. – Кругом тихо, окромя голосистых петухов, ни души. Хотя нет, вона из проулка еще воз показался! – Максим говорил довольно громко, чтобы стрельцы слышали и сидели тихонько. Через несколько минут Максим с нескрываемой радостью в голосе – да и было отчего: обозом ехать куда сподручнее, нежели одному! – окликнул односельца:
– Добрый день, Фролка! И ты решил не тянуть дела по воеводскому указу? Добро, вдвоем веселее скрипеть колесами в такую рань! Выезжай на большак, и я следом за тобой.
Невидимый стрельцам Фролка, надсадно прокашляв, издали ответил, перекрывая нещадный скрип немазаного воза:
– Пока не так холодно, надо съездить в город. На околице, вона, видать уже, меня дожидаючи, стоят с возами Агафон и его сосед Кузьма. Сговорились ехать кучно, даже вилы прихватили, чтоб от лихих людишек на дороге отбиться, коль ненароком из лесу выскочат и похотят побрать у нас все, что сыщется!
– Добро! – хохотнул Максим. – И я не с пустыми руками свое подворье оставил! Хотя и брать-то у нас нечего, окромя вшивых кафтанов. Да этим разбойникам и кафтаны в зиму сгодятся!
Стрельцы смекнули, что разговаривать им даже вполголоса весьма опасно, затаились на дне воза и ехали так более часа, покачиваясь вместе с сеном на колдобинах телегами разбитой дороги.
– Эге-е! – подал голос Максим Лосев. – Никак Синбирский кремль показался! Туман ветром сносит на Волгу, небо прояснивается, и дождь не моросит! Фролка, никак к сторожевой заставе приехали?
Впереди послышалось ржание чужих коней, хриплые со сна голоса – стража у городских рогаток вышла из караульного дома, пытает передних мужиков, Агафона и Кузьму, с чем и по какой нужде едут в Синбирск?
– Аль запамятовали, служивые! – возмутился со своего воза Фролка. – Третьего дня повелел воевода князь Иван Богданович везти в город сено да овса на прокорм рейтарским коням. Да сгружать все это у бывшей приказной избы на посаде!
– Из какого места едете? – переспросил басовитый караульный, а Никита усмехнулся, про себя подумал: «Важничает! Будто всех мужиков поименно знает!»
– Из Лаишеевской слободы все мы! – отозвался Агафон. – Пропускай скорее! И без того в лесу продрогли, ветрища вон какой гуляет между деревьев, не то что здесь, за волжским бугром!
По-видимому, караульным этого показалось достаточно, они убрали тяжелые рогатки с проезжей части дороги. Мужики прикрикнули на коней, и воз Максима покатил дальше, но не быстро, так как поднимались по пологому подъему. Оставив кремль слева, проехали в острог – даже через толстый слой сена проникал дым, и в носу Никиты зачесалось. Чтобы не чихнуть, он крепко сдавил пальцами ноздри и покрутил нос.
– Вот и приехали! Фролка, куда присунемся с возами? Да мы тут не первые! Вона, из других жилых мест уже десятки возов сгрудились! Ну и мы в кучу со всеми, в тесноте да не в обиде!
«Жаль, народу много, как бы кто не приметил чужаков, – заволновался Никита, левой рукой проверил, на месте ли нож в голенище сапога. – Не выпал, то и славно, будет чем отбиться при случае. А у Еремки пара пистолей под кафтаном».
Максим развернул воз. Было слышно, как он спрыгнул на землю, прочавкал по грязи к задней части воза, развязал веревку, которой был притянут продольный гнет. По-видимому, осмотревшись, тихо сказал своим постояльцам:
– Никого близко от нас нет, все уже разгрузились и уходят в посад. Вылезайте осторожно, по одному.
Никита бережно высунул голову из сена – догадливый Максим поставил воз задом к полурухнувшей стене бывшей приказной избы, – легко спрыгнул на мокрую землю. За ним с кряхтением вылез грузный Еремей и трижды громко прочихался, буркнул:
– Три ежа воеводе под зад, что пришлось, как ужу, в сене хорониться! За ворот налезло, теперь чесаться будет до самого дома!
– Укройтесь за развалинами, а как народу на улицах станет достаточно, выбирайтесь… И да хранит вас Господь, стрельцы, – прошептал Максим и даже перекрестил их спины, когда стрельцы проворно шмыгнули за обгоревшую стену.
Выгрузив сено, Максим вслед за своими слобожанами отъехал, уступив место другим крестьянам, но синбирского посада сразу не покинули, решили походить по лавкам и кое-что прикупить, благо, от Никиты Кузнецова Лосев получил мелкими деньгами почти пять рублей. Увидев такое богатство, Максим поначалу смутился, стал было отговариваться, что за постой он таких денег взять от стрельцов не может, совесть потом замучает.
– Бери, Максим! Порешим так, что это тебе жалованье от Степана Тимофеевича за верную службу Тимоши, – нашелся Никита, почти силой вложил монетки в широкую ладонь мужика.
– Ну-у, коли Тимошино жалованье, то и взять не зазорно, – уступил Максим и теперь шел в рыбный ряд поторговать копеек за двадцать приличного осетра…
Почти следом за Максимом и Фролкой из своего укрытия выскользнули самаряне, смешались с толпой приезжих и пошли к торговым рядам города, которые, к счастью, почти не пострадали от недавнего сражения в остроге.
– Не наткнуться бы сызнова на Афоньку, как наткнулись вы в прошлый раз с Игнатом Говорухиным на волжском берегу под кручей, – высказал опасение Еремей, бросая тревожные взгляды по сторонам из-под надвинутой на брови темной суконной мурмолки. Его широкоскулое в оспинках лицо слегка порозовело, выдавая внутреннее волнение. – Вот кабы того Афоньку ненароком встретить одного да в темном углу, вот тогда загнал бы я ему три ежа под зад!
– Не опасайся, Ерема! Афоньке и в голову не придет, что мы отважимся влезть в Синбирск. Но ради бережения будем поглядывать, нет ли поблизости рослого детины. Тот пес воеводский к чему-то один глаз черной тряпицей перевязывает. Должно, чтоб самаряне не враз его признали. Но его песью морду…
Никита не успел договорить – на улице перед торговыми рядами появился воеводский глашатай и громко объявил, чтобы все синбиряне и приезжие в город мужики, нисколько не мешкая, шли за город на поле, где еще совсем недавно стояло войско атамана Разина.
– А что на том поле нам делать? Сено косить – так казацкие кони всю траву истоптали, до следующей весны не встанет! – послышался не совсем приветливый голос из мужицкой толпы. – Аль туда нынче торг велено перенести?
– Дурья твоя башка! – огрызнулся глашатай, огладил пышную рыжую бороду и добавил: – Словили воров Стеньки Разина, на стругах от Белого Яра привезли!