– Каков видный кавалер! – негромко проговорила Дуняша, склонившись почти к уху княжны Лукерьи, и эти слова вывели ее из печальной задумчивости. – Ишь, усищи подкручивает да бородку оглаживает, будто кот-лакомка, сметаны из кувшина отведав!
– О ком ты, Дуняша? – переспросила княжна Лукерья, она подняла голову, и ее глаза встретились с ласковыми голубыми глазами статного, в шелковом плаще поверх воинского мундира всадника на красивом вороном коне. Всадник вежливо поклонился, полные губы раздвинулись в приветливой улыбке.
– Князь воевода Иван Богданович не представил меня вам, княжна, так позвольте мне самому набраться смелости. Дорога у нас не на один день, скучная, может быть, я смогу вам быть полезен… как попутчик.
Княжна Лукерья с заметным усилием заставила себя улыбнуться не старому еще полковнику Бухвостову, которого ей издали еще в Синбирске показал князь Милославский.
– Я знаю вас, полковник, только имени вашего мне Иван Богданович не назвал.
– Василий Борисович Бухвостов, полковник и кавалер… – и всадник еще раз поклонился княжне. – Род наш довольно древний, верхом своим уходит ко времени царя Ивана Васильевича, хотя предку нашему и пришлось бежать вместе с князем Андреем Курбским от лютой опричнины к литовскому королю. По смутному времени дед мой возвратился в Москву с царевичем Дмитрием и был свидетелем его венчания с царицей Мариной Мнишек в Кремле. Когда началось избиение поляков, дед мой Семен Бухвостов со своими людьми пристал к князю Пожарскому, За что и был помилован и частью былых вотчин заново пожалован. Батюшка мой, стрелецкий голова Борис Бухвостов, пострадал в недавнем псковском бунте от своих мятежных стрельцов, за что был жалован государем Алексеем Михайловичем.
Княжна Лукерья слушала молодого полковника не без интереса – у них в семье ей доводилось что-то слышать о перипетиях этого древнего рода, но со временем все это уже улетучилось из памяти.
– В доме родителя своего князя Данилы я что-то знала по разговору старших о злоключении вашего дедушки Семена, – отозвалась княжна, чтобы поддержать разговор.
– Правда? – обрадовался полковник. Его несколько излишней полноты щеки, полузакрытые кудрявой бородкой, порозовели от удовольствия. – О-о, я знаю о вашем батюшке довольно хорошо. Как он держал Вильно супротив литовцев – то диво по храбрости и воинскому разуму, иным воеводам в достойный пример. Теперь не много таких воевод на Руси сыщется… Разве что и наш князь воевода Иван Богданович тако же войдет в историю своим стойким сидением в синбирском кремле супротив вора Стеньки Разина… Кого это нечистый встреч нам несет галопом? – заслышав тяжелый топот, полковник встрепенулся, повернул голову на запад.
От авангарда воинской колонны прискакал молоденький драгун-первогодок, объявил радостно, словно долгожданную весть:
– Головной дозор верстах в трех отсюда ткнулся, господин полковник, в завал, был из луков обстрелян какими-то ворами. Там теперь, должно, драка началась, а меня к вам, господин полковник, услали оповестить!
– Возвращайся в авангард и моим именем вели с бережением тот завал разметать. Скоро и я буду. – И к княжне Лукерье с озабоченным видом: – Ну вот, княжна, первые сумерки и первое нам препятствие. Так и будем добираться до войска князя Юрия Никитича Борятинского от одного завала до другого. А леса вокруг нас предостаточно, есть где топорами разгуляться. Знать, ближние воровские ватаги уже оповещены о нашем выходе из города на засечную Уреньскую черту. Это скверно, скажу вам, только вы не беспокойтесь, ночью обоз будет под крепким караулом. – Поклонившись, полковник Бухвостов спешно отъехал в голову воинской колонны, и уже через малое время оттуда донеслось не менее десятка выстрелов из пищалей. Обоз остановился, потому как пришел приказ полковника разбить стан на большой поляне близ дороги – лошади притомились тащить груженые возы, да и небезопасно через лес во тьме продираться, можно потерять стрельцов от стрел не видимого для ответного огня из пищалей противника.
Привычно и сноровисто были разложены костры, повешены походные котлы, заварена каша. К возку княжны Лукерьи снова подъехал полковник Бухвостов убедиться, что и для нее стрельцами разложен небольшой костер с запасом дров – ночью в октябре уже довольно прохладно.
– Как устроились на ночлег, княжна Лукерья? – поинтересовался полковник, из седла посмотрев на возок, поверх которого, чтобы не промок в случае сильного дождя, заботливые стрельцы соорудили из большого рядна своеобразный полог.
– Ваши стрельцы постарались, полковник, – ответила княжна. – К тому же, князь Иван Богданович одарил нас теплыми одеялами, так что мы с Дуняшей не замерзнем.
Полковник внимательно посмотрел на девицу, которая у костра ловко накрывала на походной скатерти взятую в Синбирске снедь, хотел, было, напроситься на совместный ужин к княжне Мышецкой, однако посовестился, пошутил негромко, чтобы стрельцы не услыхали:
– Смотри, княжна, как бы мои храбрецы не украли твою барышню! Вона какова красавица лицом и статью!
Дуняша пыхнула румянцем от похвалы знатного кавалера, а княжна Лукерья ответила довольно громко:
– Не думаю, что кто-то осмелится ближе десяти шагов подойти во тьме к возку, чтобы не словить горячую пулю! – она распахнула на себе просторную накидку из плотного холста ярко-желтого цвета, и полковник увидел, что княжна опоясана широким казацким поясом, за который сунуты два изящных пистолета и красивый кинжал в серебром отделанных ножнах.
– Ого! – удивление полковника было искренним, так что княжна невольно улыбнулась. – Наслышан о ваших злоключениях, потому и верю, что примените оружие, рукой не дрогнув!
– Всякого довелось повидать и испытать, а потому из пистоля стреляю беспромашно и саблей владею не хуже иного казака… Вот только сабля моя где-то затерялась в Жигулевских лесах, когда я вырывалась из плена разинских казаков. – Княжна Лукерья, видя невольное замешательство полковника Бухвостова от таких признаний, сменила тему разговора. – Думаю, воровские казаки с Уреньской засечной черты да здешние мужики не осмелятся напасть на стрелецкий полк? Убоятся нашей ратной силы?
Василий Бухвостов на некоторое время замешкался с ответом, взвешивая, стоит ли тревожить княжну такими известиями, но потом решился, поняв, что княжна – женщина не робкого десятка, как говорится, и ее испугать непросто.
– Здешние мятежные мужики вряд ли отважатся на бой с нами, но стало известно князю Ивану Богдановичу, что днями из Надеина Усолья вышел на Уреньскую засечную черту видный разинский атаман Ромашка Тимофеев, а с ним самарские да саратовские стрельцы, с пушками. А это уже бывалые ратные люди, не пахари да рыболовы. Потому и идет мой полк спешно к князю Борятинскому в подмогу. – Пожелав спокойной ночи княжне, полковник Бухвостов отъехал к своей палатке близ дороги, там горели четыре костра и стояли при оружии более десятка стрельцов.
«Боже! Знать, и мой Михась с Ромашкой выступил на Урень! – эта негаданная новость всколыхнула душу княжны Лукерьи, согревая теплом надежды. – Хорошо бы свидеться вновь! Но как уйти неприметно? Вона, и около моего возка костры, а у костров караульные! Да и куда метнешься в лесной глухомани? Наскочишь на истинных татей, так и живу не быть!» – И вслух негромко сказала Дуняше, которая к тому времени накрыла на скатерти походную снедь – вареное мясо, хлеб, луковицу, несколько зеленых яблок.
– Слышишь, Дуня, что полковник только что молвил? – прошептала княжна Лукерья, когда с едой было покончено.
– Да, княжна Луша… слышала, – так же тихо отозвалась девица и с мольбой в голосе добавила полуфразу: – Как знать, может…
– Может статься, – договорила за нее княжна, – что повстречаем еще и твоего милого Данилушку, ежели и он объявится в отряде атамана Ромашки Тимофеева. – И с трудом сдержалась, чтобы не добавить: «Ведь там и мой милый Михась со своими стрельцами!».
Она долго не могла уснуть – отвлекал говор у костров, громкие перекликания часовых да собственные невеселые думы о будущем: «Только бы нам не разминуться с милым Михасем! Свидевшись, и на шаг бы от него не отстала, даже в сабельной сшибке с московскими рейтарами, – вздыхая, размышляла княжна Лукерья. – Никитушку, верного друга, потеряла, теперь вот и Михась со своими товарищами неведомо какими тропами идет на Уреньскую засечную черту биться с войском многоопытного князя Борятинского…»
На третий день пути на Уреньской засечной черте походная колонна была встревожена негаданным под вечер обстрелом из густого леса. Тут же вслед за десятком выстрелов в голове колонны послышался громкий треск падающих огромных деревьев, которые напрочь перекрыли проезжую дорогу.
– Боже! – испуганно закрестилась Дуняша, невольно прячась за спину княжны Лукерьи. – Неужто биться теперь начнут? Нам куда схороняться от пуль?
Княжна Лукерья разобралась в обстановке сразу – коль нападающие не кинулись на стрельцов из засады негаданно и великим скопом, знать, сидели они в небольшом числе и их задача была просто помешать стрелецкому полку спешно идти к воеводе Борятинскому.
– Успокойся, душа моя Дуняша! Сражения не будет! Видишь, десятка три стрельцов метнулись в угон за нападавшими. Уберут деревья с дороги – пойдем дальше.
По приказу полковника стрельцы действительно кинулись в гущу леса ловить разинцев. Слышны были крики, редкие выстрелы, но похоже было, что атаковавшим полк, которые лучше знали здешние чащобы, удалось счастливо избежать плена, а стало быть, и виселицы в виде старой сухой березы при дороге.
Дуняша тихо вскрикнула, побледнела и до боли закусила пальцы, когда увидела дюжего парня в изодранном стрелецком кафтане, с руками, связанными за спиной и с пятном крови на левом плече. Его грубо толкали в спину, чтобы быстрее доставить пред очи полковника Бухвостова для спроса с пристрастием.
– Мама родненькая! – прошептала она и вслед за княжной перекрестилась. – Данилушка… – эти слова слетели с губ девицы чуть различимо, но княжна поняла их и ужаснулась еще больше, чем первоначально, думая, что это чужой человек.