– Пусть раненый до утра спит, днем я сменю ему повязку, – сказала княжна Лукерья, когда полковник Бухвостов издали увидел, что перевязка окончена, и подошел к дереву.
– Хорошо, княжна Лукерья. Думаю, вор дотянет до встречи с князем Борятинским, а там все едино… Князь Юрий куда как суров с государевыми изменщиками, мимо его цепких пальцев мало кто живым проскочил! Конец у воров один! – и полковник, не договорив, сделал выразительный жест правой рукой вокруг своей головы, как бы затягивая на ней петлю. Княжна едва сдержалась, чтобы не высказать резкого замечания полковнику на его жестокосердие, но решила не портить с ним добрых отношений.
«Не годится с чертом водиться, а в иную пору и без него не обойтись, – подумала княжна Лукерья. – Еще заподозрит меня в истинных чувствах к сотоварищам Михася, усилит надзор, тогда и вовсе шагу не ступишь. А мне надо, чтобы полковник мне доверял полностью и без остатка. При первом же известии, что войско походного атамана Ромашки Тимофеева рядом, постараюсь перебежать к Михасю… Вот будет ему радость негаданная – встретить меня так далеко от Синбирска, куда уволокли его женушку стрельцы воеводы Милославского!»
– В том полная воля князя Юрия Никитича делать так, как повелел великий государь и царь Алексей Михайлович, – как бы равнодушно отозвалась княжна Лукерья и неспешно возвратилась к своему возку.
Дуняша с мольбой в глазах встретила ее, и княжна, успокаивая, ласково прикоснулась к ее руке, сказала еле слышно – стрельцы и возница Алешка были рядом, копошились у костра, готовя его к ночному горению:
– Жив, жив наш Данилушка. На меня смотрел, как на чудо какое, не мог понять, где он и что с ним творится. А в бреду твое имя ласково выдохнул: «Дуняша». Даст Бог, рана подживет, а там что-нибудь придумаем. Великое счастье, что полковник решил доставить его живым к князю Борятинскому для самоличного допроса с пристрастием. Стало быть, время у нас есть, и у Данилушки – тоже, чтоб осмотреться и головой поразмыслить как следует!
Дуняша с мольбой сложила на груди руки, повертела головой туда-сюда, словно отыскивая над макушками желтеющих деревьев купола недалекой церкви, и, не найдя таковых, беззвучно начала читать молитву во спасение милого нареченного жениха: «Владыко, Вседержателю, Святый Царю, молимся Тебе, Боже наш, раба Твоего Данилы немощствующа посети милостию Твоею, прости ему всякие согрешения вольные и невольные. Господи, врачебную Твою силу с небесе низпошли, буди врач раба Твоего Данилы…»
Княжна Лукерья отошла в сторонку, чтобы не смущать девицу своим присутствием, а когда Дуняша с просветлевшим лицом подошла, тихо поцеловала ее в щеку и сказала:
– Верую, все будет хорошо! Говорила же я тебе, что скоро с Данилушкой свидимся, – так оно и вышло! Давай-ка и мы теперь подкрепим свои силушки. Что у нас на ужин?
Наскоро перекусили и улеглись вдвоем в возке, тесно прижавшись спинами. Сверху укрылись теплыми одеялами – подарком князя Милославского. И снова без слов молились об одном и том же, только имена про себя называли разные. Княжна Лукерья, почти засыпая после этого тревожного дня, мысленно шептала сначала молитву об усопших: «Упокой, Господи, души усопших рабов твоих Никитушки Кузнецова, Ивашки Балаки и всех их товарищей, сгибших от жестокой руки воеводы, и прости им все согрешения вольные и невольные, и даруй им царствие небесное». Потом вспомнила и молитву о живых и ее произнесла беззвучно, представив себе, что стоит в соборной церкви перед иконостасом, а вокруг сотни горящих с легким потрескиванием свечей: «Спаси, Господи, и помилуй мужа моего Михаила, товарищей его Ромашку и братка названого Ибрагимку, всех их сотоварищей, да и всех православных христиан. Аминь!»
Минуло еще два дня пути и три ночевки при дороге под усиленным караулом стрельцов. После искусных Лушиных перевязок Данила стал чувствовать себя много лучше, а в третью ночь походный лагерь был по тревоге поднят на ноги уже перед ранним рассветом.
– Что за сполох? – вскричала княжна Лукерья, выглядывая из-под навеса своей кибитки. – Снова разбойники наскочили?
– Бог его знает, княжна! – отозвался от полузатухшего костра чернобородый стрелец из казанских татар, который перед этим дремал, прислонив спину к дереву и в обнимку со своим бердышом. – Однако шумят сильно.
– Так сбегай узнать у полковника. Мало нам походного лиха, того и гляди, чтоб разбойники не ухватили в плен на пытки разные!
Стрелец не посмел перечить и тут же убежал в голову колонны, а вскоре возвратился обескураженный и объявил:
– Сказывают, вор и разбойник, тот, побитый и пойманный стрелец, ночью бежал! Не иначе шайтан ему помогал, однако.
Возница Алешка, который вскочил на ноги при первых тревожных криках, громко чертыхнулся и, не сдержав злости, вдруг вскипевшей в нем, выкрикнул:
– Вот дьявол! С петли, можно сказать, вор соскользнул! Воистину ты сказал, Тимурка, шайтан ему был в сподручниках! Неужто не изловят? Надо думать, сей разбойник в здешних лесах свой, как цыган на конной ярмарке, пеши домой не воротится: не купит коня – так украдет!
Пока Алешка невесть с какой напасти так бранил сбежавшего стрельца, рядом с княжной Дуняша то и дело вскрикивала: «Ой! Господи, ой, батюшки!» А ладони прижала к груди, стараясь унять зайчиком запрыгавшее сердце.
– Как же он сумел бежать? – с недоумением в голосе засомневалась княжна Лукерья. – Ведь после вечерней перевязки, при мне еще, ему сызнова связали руки и ноги!
– В том и хитрость этих шайтанов! Сказывают, веревки срезаны, а вор ушел, – пояснил другой стрелец, который вслед за татарином ходил узнавать причину тревоги, а теперь присоединился к стрельцам у костра княжны. – Должно быть, караульные под утро вздремнули, недоглядели. – И неожиданно высказал довольно смелое предположение: – А может статься, что кто-то из наших стрельцов пожалел человеческую душу, спас стрельца от лихих мук и позорной смерти на плахе… Эхе-хе, что за жизнь пошла на Руси, – сокрушенно проворчал в пушистые усы пожилой уже стрелец, усаживаясь на свое место у костра. Подбросил в огонь пучок наломанных сухих веток, подождал, когда огонь охватил их безжалостными горячими языками, сам себе, должно, досказал то, о чем не раз уже думалось в тайне от начальства: – Святое дело ратному человеку погибать в войне с набеглыми татарами из Крыма, а тут вот свой на своего с топором да с бердышом… Прости, Господь, тех, кто мук боярских не стерпел и взялся за рогатину! – Последние слова пожилой человек проговорил еле слышно, но и за шумом верхового ветра в кронах деревьев княжна Лукерья расслышала их, но виду не подала, присунулась ближе к Дуняше.
– Бог в помощь нашему Данилушке, – почти в ухо прошептала она, а сама вновь передернула плечами, сгоняя холодные мурашки со спины, – так же было страшно и холодно, когда она, всем телом вжимаясь в мокрую от росы траву, ужом бесшумным ползла к лежащему у дерева Даниле и умоляла Господа сделать туман еще гуще: «Не приведи Господь, стрельцы приметят, либо наш возница Алешка углядит! Неспроста он едва ли не в кусты за нами бегает с подглядками, – думалось ей в ту жуткую минуту. – И про Данилу злые слова выкрикивал, словно тот ему кровный враг какой!»
Доползла, ладонью накрыла рот молодому стрельцу, чтобы со сна не заголосил дурным криком, подумав, что его пришли душить таким образом, а когда он узнал ее по каждодневным перевязкам, тихонько вынула из ножен кинжал, срезала путы и рукой указала, в какую сторону ему ползти, чтобы быстрее сгинуть в лесной чаще. Отчаянный молодец трогательно поцеловал княжне руку, стоя на четвереньках, поклонился ей с признательной улыбкой, прихватил с собой кем-то прислоненный к возу бердыш и пропал во тьме ночи. Княжна Лукерья так же неслышно уползла к своему возу. Здесь она переждала минуту, пока дремавший стрелец у костра не умостится поудобнее, а возница Алешка лежал, укрывшись с головой от ночной прохлады возле ствола старой березы, тихонько влезла на свое место, потянула на себя теплое одеяло, чтобы согреться и уснуть, если только это удастся после пережитого страха и волнения за себя и Данилу: стоило часовому приметить ее – повесили бы на том же дереве, под которым лежал повязанный разинский стрелец.
– Кто тут? – зашептала было Дуняша, проснувшись, но княжна Лукерья накрыла ее одеялом с головой и сказала еле слышно:
– Спи. Я по малой надобности вылезала. Спи, еще сумрачно в лесу, а здешние петухи, похоже, все вывелись, не кукарекают ни в полночь, ни на заре.
«Какие в лесу петухи?» – полусонная Дуняша всхлипнула протяжно, должно быть, сон тревожный ей привиделся про Данилушку, повернулась к княжне спиной и вновь уснула…
А вот спустя какие-то три часа лагерь стрелецкого полка стал похож на муравейник, на который наступил тяжелой лапой неуклюжий медведище.
Княжна Лукерья оставила возок, чтобы размять тело после неспокойного сна, и ходила по полянке, шурша густо опавшей с деревьев красивой желто-оранжевой листвой.
Дуняша, повеселевшая от радостного известия, что ее жених счастливо избежал страшной участи, которая ждала его под пытками у воеводы Борятинского, помогала вознице Алеше разжечь еле тлевший костер, чтобы вскипятить воду для каши. Несколько раз мимо них проносились верховые стрельцы, зло настегивая коней.
– Ишь, спохватились, сони беспробудные, – досадливо буркнул возница Алешка, загораживая лицо ладонью от сильного жара. – Вот будет вам добрая взбучка от князя Борятинского, что не смогли уследить за разинским вором! Ловят теперь! Не прыгал кот с высокого ларя на мышь, покудова она была на середине чулана, а прыгнул, когда серая воровка уже у норки была! Да нешто его поймаешь в таких дебрях? Вот если бы снег лежал, тогда и зайца, а не только бежавшего стрельца по следу можно гнать!
«Вот и счастье Данилушке, что снег еще не выпал, – в ответ на ворчание возницы думала про себя Дуняша, стараясь не смотреть на лоснящиеся розовые щеки воеводского доверенного человека. – Ишь, как злобится, будто у него со двора последнюю коровенку свели!» – Она искоса посмотрела на княжну, поймала ее взгляд и озорно подмигнула, словно потешаясь над раздосадованным возницей.