– Куда? Кругом тьма непроглядная, – отозвалась Дуняша, со сна не понимая, чего от нее хочет княжна.
– Ты же хотела повидать своего Данилку, – напомнила ей княжна Лукерья, понимая, что только этим именем она может привести в сознание свою спутницу.
– Ой, хочу, княжна Луша, а где он? – сон действительно слетел с девичьих глаз в один миг.
– За речкой. Там завтра сражение будет. Надобно до начала той баталии перебраться на засечную черту.
– А ну как нас схватят казаки? – засомневалась Дуняша, не ведая причины, которая заставляет молодую княжну так рисковать собой. – Хотя, ежели Данилушка у атаманов, он будет нам в обережение.
– Конечно, подруженька… Только у тебя там жених, а у меня муженек любимый, сотник стрелецкий, его Михасем зовут. К нему и тянется мое сердечко. Поспешим, путь неблизкий по лесу идти.
– Ой, как интересно! – чуть не воскликнула от восторга Дуняша, да вовремя прихлопнула рот широкой ладошкой. – А я и не знала! Алешку будем будить в подмогу? Страшно в лесу вдвоем!
– Про Михася никто не знал. Иначе воевода Иван Богданович не отпустил бы меня, разве что сковавши по рукам и ногам, да под крепким караулом как беглую монашку. Алешку будить не станем, сами уйдем. Бог весть, что у него на уме, еще заголосит на весь воеводский стан, не дадут и за околицу выбежать.
В сундучке у княжны Лукерьи под двумя нарядными платьями лежал чудом сохраненный от князя Милославского казацкий костюм, в котором ее ухватили в Надеином Усолье и привезли в Синбирск. Для Дуняши, узнав, что Иван Богданович дает ей в услужение девицу, княжна Лукерья неприметно заранее взяла одежду в холопском пристрое – портки, рубаху да короткополый кафтанишко с потертой шапчонкой.
– Как уйдем в лес подальше от караулов, в мужские одежды переоденемся, чтоб казакам не выказывать своих женских соблазнов, – пояснила княжна, укладывая одежду в походную котомку. Из просторной корзины, которую княжна назвала сундучком, достали женские верхние накидки, на голову надели недорогие повойники[26].
– Если ткнемся в караульных стрельцов, пусть думают, что мы местные крестьянки, – пояснила княжна Лукерья, сунула за пояс пистоли, кинжал укрыла в левом рукаве, чтоб долго не искать под накидкой. – Тихонько идем! – И первая пошла из горницы.
Дверь на кожаных петлях не скрипнула, собаку на подворье не держали, через тыльную часть двора, поднырнув под жерди, крадучись пробрались к опушке леса. Княжна Лукерья шла впереди, чутко прислушиваясь к малейшему лесному шороху, треску веточек под собственными ногами, размытому шелесту верхового ветерка над кронами.
Прошли не менее половины версты, когда она почувствовала, что кто-то столь же бережно крадется по их следу. С севера чуть сильнее потянуло верховым ветром, и по насыщенности влагой княжна Лукерья догадалась, что река Урень и ее прибрежные заросли уже рядом, быть может, в полусотне шагов.
– Дуняша, – еле слышно произнесла княжна, приблизив губы к голове подруги, – ты иди прямо, а я укроюсь за деревом. Хочу посмотреть, кто за нами кошачьим шагом пробирается.
– Боюсь одна, – застонала девушка, цепляясь за край Лушиной накидки. – Тьма какая, завалюсь в ямину…
– Не страшись, я буду рядом. Иди! – чуть строже повелела княжна. – Иначе схватят нас и запытают до смерти! Неба синего не увидим, не то чтобы своих любимых мужчин!
– Иду, княжна Луша, иду! Да хранит меня Господь в этаком диколесье, не выдаст на погибель тварям зубастым! – Дуняша трижды перекрестилась и пошла к реке одна, раздвигая руками кусты, а княжна вжалась в землю у толстого тополя, который могучим стволом уходил, казалось, в само поднебесье. Не минуло и двух минут, как справа от княжны Лукерьи послышался еле уловимый шелест кем-то задетых веток лесной поросли, потом под покровом листвы хрустнула неприметная глазу веточка, а вот и темное движущееся пятно преследователя придвинулось к тополю. Еще десяток осторожных шагов, и доглядчик приник к тому же стволу, замер, пытаясь по шагам определить, куда ушли женщины. Постояв с минуту, уверенно шагнул в нужном направлении – от реки явственно послышался треск – это Дуняша во тьме наступила на сухой валежник.
В тот же миг, когда доглядчик оторвался от тополя, княжна Лукерья, будто дикая лесная кошка, одним рывком бросила свое тело вперед, ударила преследователя рукоятью кинжала по голове и сбила с ног. Все произошло столь стремительно, что оглушенный враг рухнул на темную траву, даже не завопив от боли в затылке или от естественного в такой ситуации испуга. Кинжал с широким лезвием, который был в руке преследователя, отлетел куда-то в сторону и пропал из вида.
Кинжал княжны Лукерьи был уже у самого горла доглядчика, когда, приглядевшись внимательно, она узнала мужчину и не сдержала своего искреннего удивления:
– Какого дьявола? Алешка, так это ты крался за нами? Зачем?
Возница наконец-то очухался от удара по голове, скривил рот от боли и застонал, пытаясь подняться с земли и хотя бы сесть, опираясь обеими руками за спиной, но княжна коленом надавила ему на грудь, и он снова опрокинулся на спину, раскрыл, было, рот, но не смог произнести ни слова, огорошенный нежданным на него нападением, тогда как сам думал, что ситуация у него под надзором.
– Живо сказывай, зачем крался ночным татем за нами, да еще с кинжалом в руке? Черти тебя понесли во тьму следом, так, что ли? Ну-у, говори! Недосуг мне с тобой здесь всю ночь желуди ощупью шарить под дубами!
Алешка левой рукой потрогал затылок в том месте, где от удара рукоятью кинжала сорвана кожа и саднило, поискал глазами утерянную суконную шапку, но тщетно, в темноте не враз увидишь.
Сказал первое, что пришло на ум, желая выиграть время и изловчиться как-нибудь скинуть княжну и подмять ее под себя:
– Нешто своей волей полез я в чащобу, будь она неладная…
– Так чьей же? – не понимая, переспросила княжна Лукерья, и тут ее осенила догадка. – Неужто князь Иван Богданович тебе приказал и с тем умыслом послал, чтобы следить за мной? Говори, коль пожить еще хочешь!
Алешка дернулся, было, из-под княжны, но острое холодное жало ткнулось в мягкое место между головой и горлом. Понял, что с княжной лучше не шутить и судьбу не испытывать. Решил хитрить:
– Ну и ловка же ты, княжна Лукерья! Не мимо сказывали о тебе лазутчики князя Ивана Богдановича, ох не мимо! Вона какую воинскую выучку только что показала! Не всякому ратному мужчине такое удалось бы сотворить со мной, с одним из лучших воеводских доглядчиков. А попался тебе в руки, как стрелец-первогодок!
– Так что ведомо обо мне князю Ивану Богдановичу и зачем ты следил за нами? Лежи, не шевелись! – княжна, скорее, догадалась, чем увидела, как правая рука Алешки потянулась к поясу. Она тут же выдернула у него из-за кушака пистоль, сунула себе за пояс. Княжий лазутчик, полностью обезоруженный, сник совсем, решил не запираться, иначе княжна и в самом деле ткнет кинжалом в горло, и хищные звери растащат его кости по дикому, с гиблыми болотинами урочищу. А так, быть может, еще и явится возможность как-то вывернуться и спасти свою голову.
– Холоп самарского воеводы Алфимова Афонька огласил тебя, княжна Лукерья, перед князем Милославским, а также со слов других самарских беженцев из Самары и из Надеина Усолья, что ты была у вора Стеньки Разина в большой чести, а у Мишки Хомутова в незаконных женках пребывала. Что жила ты вольно и коль захотела, могла бы уйти от воровского атамана беспомешно. О том и донос составлен на тебя в разбойный приказ синбирским дьяком.
– Где тот донос? – тут же спросила княжна Лукерья, чувствуя, как холодный озноб медленно пронизывает ее тело. – Говори живо, у кого тот подлый пасквиль?
Алешка понял, что его слова больно ударили по сердцу этой всем не понятной княжны, поторопился сказать все без утайки:
– По прибытии нынче же вечером я тот пакет передал воеводе Борятинскому, он сказал, что прочтет его после сражения с разинцами, потому и караул не выставил у твоего ночлега, я сам решил присмотреть за тобой. Теперь, как ты сбежала к воровским казакам, вина твоя еще более усугубится. Разумнее было бы воротиться тишком, словно и не покидала той избенки, а?
– О том и речь не веди, холоп! Непонятно мне, чего же хитрил князь Иван Богданович, почему не сковал меня, а отпустил одну?
Было видно при свете луны, как усмехнулся Алешка, глядя снизу в глаза княжны.
– Как же одну? А нешто я не следил за вами? Да вот только недооценил твою ловкость, княжна Лукерья, ох, как недооценил! Не будет мне прощения от воеводы, сгонит со службы! А нешто этот драгун, что примчал гонцом из Москвы, не прислан от князя Борятинского по прежде посланной просьбе об особо доверенном человеке, чтобы встретить в обозе опасного разинского человека и чтобы под крепким караулом свезти тебя, княжна, в Разбойный приказ для крепкого по тому доносу спроса?
– Мой дружок детства Филипп – и мой тайный страж до ворот Разбойного приказа! – чуть не закричала в негодовании княжна Лукерья. – Как верить после этого людям? И кому верить?
– На драгуна не греши, он не знал, кого ему надо будет караулить, – сделал попытку смягчить на всякий случай сердце княжны Лукерьи Алешка. – Только увидев тебя в возке, опознал и был до крайности обескуражен. Это он мне сам сказывал, когда ты ужинала у князя Юрия Никитича… Утопший пить не просит, княжна, виновен я не своей волей, возьми то в мое оправдание, а по службе… Что со мной сделаешь? Предашь смерти или живым дашь уйти? Отпусти, Христом Богом прошу. Ворочусь к князю Юрию Никитичу и скажу, что во тьме не сыскал вас с Дуняшей.
Княжна Лукерья думала недолго.
– Спущу, как за Урень-реку уйдем, – пообещала она бывшему возчику, а по сути тайному доглядчику князя Милославского. – Давай руки за спину, твоим же кушаком повяжу, чтоб не было соблазна кулаками махать. Как сатане не гулять в раю, так и наемному доносчику не видать царствия небесного! Подлая у тебя душа, Алешка, за тридцать копеек готов предать любого человека. Неужто совесть не мучает тебя по ночам?