– А неужто стрельца мучает совесть, что он на сражении не знаемому ему человеку бердышом голову сносит? Служба, скажешь? Тако и у меня служба, а дело ката пытать, насколь тот человек виновен перед государем.
– Помолчи, шиш[27] проклятый, научился у подьячих языком ловко молотить! Сказано – давай руки, а то еще раз по темени тюкну пистолем!
– Ого! – сквозь зубы выдохнул Алешка. – И вязать узлы ты мастерица! Не всякий конюх так вожжу узлом закрутит!
– Вставай и иди впереди меня, – княжна Лукерья для пущей острастки легонько ткнула кинжалом в спину возницы. – Дуняша, поди, заждалась и дрожит со страху у реки, лягушек боится. Да не гомони сильно, стрельцы караульные всполошатся!
Дуняшу нашли у большого куста калины, в десяти шагах от реки. Противоположный берег был высокий, а этот гораздо положе.
– Надобно брод поискать, – решила княжна Лукерья, сделала знак рукой девушке, а воеводского доглядчика толкнула рукой в спину, – идем вверх по течению. Проезжая дорога укажет, где мужики на телегах переезжают через Урень. Видишь, Дуняша, какая лисица за молоденькими курочками через кусты кралась. Думал шиш воеводский во тьме блин языком слизнуть, да мазнул по пустой сковородке раскаленной! Не так ли, Алешка?
Бывший возница не счел нужным что-то говорить на высказывание княжны, молча пошел впереди, в горестном раздумье опустил голову, опасаясь споткнуться, чтобы не упасть лицом на землю из-за связанных за спиной рук.
Осторожно прошли шагов двести, прибрежный лес расступился, и поперек реки оказался проезжий тракт с небольшим горбатеньким мостиком из бревен и с жердями по бокам, чтобы ненароком не свалиться в воду. Княжна Лукерья снова подтолкнула Алешку, чтобы шагал вперед быстрее, не сдерживал шага.
– За мостом отпустишь? – напомнил княжне Алешка. – Обещала же!
«Боится, что проткну горло – и под мосток», – догадалась княжна Лукерья, она и в самом деле все еще не решила окончательно, как ей поступить с княжеским доглядчиком. – «Спустить – огласит, что и в самом деле сошла своей волей к Михасю. Убить – рука не поднимается на безоружного… Взять с собой в стан походного атамана Ромашки? Пожалуй, так будет надежнее», – решила княжна, а когда были уже у самого мостика, от опушки на противоположной, в сторону воинского лагеря, части леса негаданно послышался скорее растерянный, нежели суровый окрик:
– Эй, мужик! А ну стой! Куда это ты своих баб на ночь глядя погнал? На выпас, что ли?
Пискнула от испуга Дуняша, Алешка со связанными руками дернулся в сторону от моста, а в голове княжны Лукерьи быстрее молнии пронеслась догадка: «Дозорные! Постреляют нас, словно куропаток, на открытом месте!» – Не успела она решить, что же ей делать, как ярыжка воеводский завопил во всю мочь:
– Стрельцы! Это воровские подлазчики! Ловите их!
Секундное замешательство княжны Лукерьи прервалось криком от опушки леса:
– Ого! Кузьма, пальнем по ворам!
Два выстрела слились почти воедино. Дуняша брякнулась на бревна со страху, а воеводский доглядчик резко откачнулся назад, сделал на непослушных ногах два-три шага и упал навзничь – стрелецкая пуля пробила ему грудь, на кафтан хлынула кровь.
– Кузьма-а, ты в кого попал, а? Живо за мной!
От опушки к мосту проворно выбежали два стрельца с дымящими еще ружьями.
– Собаке собачья смерть! – со злостью процедила сквозь зубы княжна и отвела взор от бьющегося в конвульсиях тела своего недавнего спутника в этом трагическом путешествии. – Бегите, псы воеводские, я вам славный гостинец изготовлю!
Она вынула из-за пояса оба пистоля, взвела курки, мельком убедившись, что порох на полочках не просыпался. Резвый бег стрельцов превратился сначала в торопливый шаг, а потом оба остановились, словно не девицу, а саму Смерть увидели перед собой, только не с зазубренной косой в руках, а с изготовленными к стрельбе пистолями. Не с огнем к пожару соваться, не с пустыми ружьями на пулю напрашиваться!
– Молодцы стрельцы! Сразу видно смекалистых ратников! Так и стойте смирно, как стоят надолбы перед воротами крепости! – похвалила их княжна Лукерья. – Посмеете следом бежать, постреляю обоих, покудова будете свои ружья заряжать! А вами битого пса – доглядчика, который невесть зачем увязался за нами, можете сами и закопать в лесу, чтобы и по ваши души не учинили крепкого сыска, не в сговоре ли вы были с разинцами, что подкараулили воеводского ярыжку да и побили до смерти! А так сгинул шиш неведомо где и невесть от чьей руки! Смекнули, молодцы? – И к сомлевшей служанке: – Бежим, Дуняша, а то сызнова зарядят свои ружья.
– А отчего это Алешка лежит? Он что, не пойдет с нами? – допытывалась девица, но по тому, как отмахнулась рукой на тело бывшего возчика княжна, догадалась, что Алешке уже по земле не бегать.
Быстро перейдя через реку Урень, беглянки юркнули в темные заросли приречья, а потом углубились в лес, подальше от возможной погони.
– Не скоро здесь другие служивые объявятся, – успокаивала княжна перепуганную Дуняшу на ее вопрос, не словят ли их стрельцы. – Даже если эти стражи и отважатся сообщить о том, что сами же погубили воеводского ярыжку, на что я имею сомнения, да покудова командиры соберут людей и прибегут к мосту, мы более версты пройдем прочь от места гибели Алешки.
– А куда идти-то? – не понимала Дуняша, оглядываясь вокруг. – Везде деревья, ни дороги проезжей, ни огонька в окошке, ни звона церковных колоколов… Страшно мне, княжна Луша! Допрежь никогда не доводилось ночью бродить по темному лесу!
Княжна Лукерья призадумалась. По обрывкам разговоров с князем Юрием Никитичем она догадывалась, что казацкое войско стоит в Уреньском городке, на реке того же названия. Стало быть, в здешних местах засечная черта должна идти по крутому берегу.
– Пойдем вниз по течению. Где-то там, может, и недалеко, стоит с войском атаман Ромашка Тимофеев. Сказывал мне князь Юрий Никитич, что у того Ромашки собраны казаки и стрельцы засечной черты. А к ним пришли люди из-за Суры-реки, татаровя, мордва, чуваши и черемисы. А среди них и наши, синбирские, самарские и саратовские стрельцы. Только бы не припоздать нам к сражению! – Княжна взяла девицу за руку и, вспоминая, каким путем шли к мосту, они двинулись в обратном направлении, вниз по течению. – Крепись, Дуня, теперь нам обратного пути к дому нет, а только к нашим мужьям, с ними одной дорогой идти – к любви или к виселице! – Почувствовала, как при последнем слове дрогнули в ее ладони пальцы девицы, подумала уже в который раз: «Бедная Параня! Должно, уже известили ее о гибели Никитушки! Надо же, в кизылбашском плену уцелел, из пытошного подземелья князя Милославского выскользнул, в стольких сечах побывал, а погиб на виселице… уже мертвым повешен!»
Тихо переговариваясь, они брели в темноте почти наугад, изредка приближаясь к реке, но тут же снова уходили подальше в лес, остерегаясь сторожевых постов, подобно тому, на который наскочили у бревенчатого моста: караульные, не разобрав во тьме, могли пальнуть по женщинам и через речку, которая в этих местах была не шире двадцати саженей. Через пару с небольшим часов ноги у них стали заплетаться от усталости, все чаще Дуняша начала спотыкаться и падать, а потом и вовсе взмолилась:
– Давай отдохнем, княжна Луша, моченьки нет далее топать, – и даже руки с узлом белья опустила.
– Хорошо, передохнем самую малость. Только сыщем место посуше и поукромнее. Хотя бы и вот у этого толстого дерева, сосна, кажется, – согласилась княжна. – Ого, какой тут пышный слой иголок! Будет мягко лежать, словно у родной матушки на перине. Давай под бока положим мою накидку, а твоей укроемся. Вот та-ак, теперь переоденемся в мужское. Тебе вот эти штаны, рубаха, полукафтан, а я в свой привычный казацкий наряд облачусь. Так будет удобнее идти по лесу, юбки за сучья вечно цепляются. А в котомку, в которую я загодя уложила два наших лучших платьица, сложим снятую одежду, да под головы покладем…
– Волки нас не загрызут? – закончив переодеваться, спросила Дуняша и присела на накидку княжны. – Наверно, их тут тьма-тьмущая!
– Ни одного, – уверенно ответила княжна Лукерья, достала из-за пояса три пистоля – два своих и один Алешки, проверила пороховую затравку на полочках, положила рядом с собой. – Теперь в здешних местах столько людей с ружьями бродят по дорогам и лесам, что волки бежали не иначе как до Великого Устюга. Еще вот что, – решила заговорить об этом именно теперь княжна, – вдруг случится нам потерять друг друга, и ты сызнова окажешься у князя Ивана Богдановича, так на его все расспросы один лишь ответ имей, будто я силой принудила тебя следовать за собой, грозила жизни лишить. Поняла? И о том, что по дороге сюда мы встретили твоего жениха Данилушку, тоже не заикайся, пусть он так и останется воеводам безызвестным стрельцом. А за все я на себя вину беру, потому как это – сущая правда.
– Хорошо, княжна Луша, так и буду сказывать… хотя так страшно будет тебя потерять и одной в здешних местах остаться. Взвою под стать голодной волчице.
– Заранее не пугай себя, подружка, а мне на душе спокойнее будет, зная, что на тебе нет перед князем провинности. Ну, поговорили, а теперь спи, может, и для нас не мимо будет сказано, что утро вечера краше… Я покараулю, а потом прилягу и сама, когда сон совсем сморит.
– Хорошо, княжна Луша, – согласилась Дуняша, умащиваясь головой на котомке. – Я посплю, а потом под утро покараулю, ты вздремнешь безбоязненно.
Уставшая от пережитого, от бега по темному лесу, уверовав в безопасность под защитой крепкой телом и духом княжны Лукерьи, девушка уснула мгновенно, со счастливой улыбкой на лице.
«Может, своего стрельца Данилу встретила во сне, – подумала княжна и перевела взгляд с головы Дуняши на предрассветное небо. – Сколько уже часов мы в лесу? Вроде много, да и по вон той части небосвода, где заметно посветлело, виден скорый восход солнца. Теперь бы не наскочить на конных драгун… Полковник Бухвостов может в удобном месте перейти Урень-реку и зайти со спины атамановым полкам. Упредить бы как Романа Тимофеевича!»