Снова глянула на спокойно спящую подружку, пожалела будить, да и у самой ноги гудели от усталости, просили хотя бы краткого отдыха. «Чуток еще рассветет, взбужу Дуняшу», – решила княжна. Она присела на край своей накидки, вытянула ноги, а спиной привалилась к шершавому – даже через кафтан это чувствовалось – стволу дерева.
«Как приятно, – подумала княжна и лишь на минуту прикрыла слипающиеся от усталости веки, – тихо в лесу, дождь не моросит, в казацком кафтане и в шароварах тепло. И волосы не мешают, спрятаны под шапку. Интересно, случись столкнуться негаданно с Михасем, так и не узнает сразу… Аннушку узнал бы в любом наряде, хотя она и погибла от руки подлого воеводы Алфимова… Аннушку Михась давно знал, долго жили вместе, а мы с Михасем только в Надеином Усолье впервые обнялись да поцеловались… И надо же, по всем приметам быть у нас младенцу! Вот радость будет Михасю! Возликует, когда узнает о ребеночке, Аннушка не могла иметь детишек по воле Господа. Хорошо, если мальчик родится, князь-наследник рода Мышецких… Да-а, до того наследства мне еще, ох, как далеко, а то и вовсе не видать, как той свинье неба синего, ежели князь Иван Богданович по какой-то непонятной мне причине решил спроводить меня в Разбойный приказ для спроса с пытки… А может статься, князь Иван Богданович издавна завидует ратной славе моего батюшки? Князь Данила Вильну так славно оборонял от войска польского короля, а князю Ивану Богдановичу выпало на долю оборонять мало кому ведомый Синбирск не от нашествия иноземного государя, а от мятежных казаков да стрельцов, к которым пристали своей волей чернь городская да сельская! Смогу ли отговориться от возвращения в монастырь? Упрошу княгиню Просковью хлопотать за меня перед патриархом и великим государем. Не век же мне бегать и горе мыкать по Руси беглой монашкой, хотя об этом я никому не буду признаваться – украдена и все тут сказано! Вон, кони у реки заржали, должно, братка Ибрагим поить привел своего коня и коня атамана Ромашки. А что же Михась? Ибрагимку вижу, во-он стоит в воде по пояс, от загара похож на огромный светло-коричневый желудь… Ага, еще конь заржал. Теперь из-за кустов мелколесья, должно, Михась появится! – порадовалась княжна Лукерья и зорко вгляделась в противоположный берег. – О Боже! Драгуны! Это драгуны объявились!»
Ибрагим не видит опасности, он по-прежнему плещет широкими ладонями воду на глянцевые бока лошади, издали улыбается княжне.
– Ибраги-им! – что было силы закричала княжна Лукерья, вскочила на ноги и… проснулась, больно теранув спиной о кору дерева.
– Что такое? – испуганно прошептала она, не разобравшись сразу, где она и что здесь делает. Увидела мирно спящую служанку, дикий темный лес и заметно посеревшее небо, прислушалась. «Мне снилось, что я слышала конское ржание… Может, почудилось? Не-ет, вот опять такое же похрапывание уставших с дальней дороги лошадей… Наверно, обоз неподалеку идет трактом или конные драгуны. И совсем рядышком! Думалось, что далеко ушли от дороги, ан вышло, что бежали вдоль нее».
– Дуняша, Дуняша! – на всякий случай она прикрыла рот служанки ладонью, потрясла за плечо, а когда та в испуге открыла глаза и принялась озираться по сторонам, зашептала: – Где-то рядом драгуны. Ты сиди здесь тихо, я проберусь к опушке, разведаю, что там и как.
Сробевшая Дуняша в ответ лишь кивнула головой, подняла накидку с хвойного слоя, подала ее княжне. Надев накидку, чтобы было не так холодно, княжна стала осторожно пробираться между деревьями, придерживаясь восточного направления, и с каждым десятком шагов звуки большого скопления людей, лошадей и телег становились все отчетливее. Когда, по ее предположению, до тракта оставалось не более полусотни шагов, слева послышались отдаленные выстрелы, а на тракте явно всполошились, потому как теперь уже отчетливо доносились громкие выкрики, ржание коней и протяжный скрип плохо смазанных тележных колес. Княжна Лукерья ускорила насколько это было в лесу возможно шаг, и вот в прогале между деревьями замелькали конские крупы, чем-то нагруженные телеги и мужики на телегах – в домотканых армяках и в мурмолках, за телегами быстро проехали с десяток верховых, тоже не в драгунских мундирах.
«Обоз идет к атаману Ромашке, – догадалась княжна Лукерья. – Стало быть, мы правильно шли. Но кто стрелял? Неужто подоспели за ночь стрельцы полковника Бухвостова и пошли в угон за обозом? Ежели пешие – не возьмут, а вот верхоконные легко настигнут… Надо позвать Дуняшу, побежим вслед за обозом!»
Не мешкая и не предчувствуя беды, княжна смело побежала лесом к тому дереву, где осталась ждать ее служанка, и, когда оставалось не более тридцати шагов, из-за густых кустов ей в уши ударил отчаянный женский крик:
– Карау-ул! Помогите!
«Да это же моя Дуняша! Кто-то пытается ее ухватить!» – тут же поняла княжна и кинулась вперед, теперь уже не таясь и не думая об опасности, которая и ее могла подстерегать, потому как не ведала, много ли врагов наскочило на место их ночевки. Главное – спасти девушку, за судьбу которой она ответственна не только перед князем Милославским, но и перед Богом!
У толстого ствола вековой сосны два драгуна крутили руки девушке, а третий то закрывал ей рот грубой ладонью, то нетерпеливо, с треском, рвал на ней мужской наряд, выкрикивая сбивчиво:
– А вот мы поглядим, каков тут мужичишка… с такими-то пышными грудями! Поглядим, не сгодится ли лебедушка к нашему столу, в свежем виде! Дьявол, не кусайся, холопка беглая, прибью!
Оружие драгун – три пики валялись в стороне от сосны, до них хозяевам не враз-то протянуть руки…
– Луша-а! – закричала обезумевшая от страха девушка, сообразив, что задумали сотворить с ней трое грубых мужчин, давно оставивших своих жен неведомо в каких городах и весях…
Княжна Лукерья выхватила пистоли, мельком убедилась, что они готовы к стрельбе, вмиг очутилась рядом и с десяти шагов без промаха выстрелила раз за разом. Эта пальба почти в упор для драгун была столь неожиданной, что двое выпустили девушку и опрокинулись по обе стороны, корчась в судорогах на вспаханной ногами хвойной подстилке, а третий, окаменев от сознания, что ему тоже суждено поплатиться за свой постыдный поступок, продолжал держать в стиснутых пальцах правой руки край разорванной рубахи девушки, отчего пышная грудь Дуняши, что называется, увидела божий свет среди белого дня, который, правда, еще только начинался.
– Господи, прости! Господи, прости, бес попутал, ни в жизнь более… – залепетал, крестясь, третий драгун. Шикарные усы задергались в нервном тике, а только что пылавшие румянцем щеки стали покрываться мертвенной желтизной.
– Не простит, мерзкий насильник! Ты хуже Батыевых татар, которые врывались в русские поселения! Так на татарине не было креста православного, а у тебя он на шее висит! Прими смерть по делам своим! – Третий выстрел грянул так громко, что Дуняша невольно схватилась за голову, а ее широко раскрытые глаза в изумлении смотрели на княжну Лукерью, которая в этот страшный миг была так похожа на богиню возмездия…
Неподалеку с привязи рвались три перепуганных коня под седлами. Всхрапывая, они пятились от дерева, косились на людей, занятых непонятными для них делами.
– Дуняша, можешь держаться в седле? – живо спросила княжна, видя, что испуг почти прошел и она вот-вот бросится ей в ноги благодарить за избавление от страшного позора.
– Могу, княжна Луша! В деревне доводилось ездить…
– Вот и славно. Садись в седло вороного, а я на белом поеду. И третьего коня прихватим. Да, чуть не забыла – драгунские пистоли и сабли забрать надо, перед сражением не лишние будут!
Пистоли драгун торчали в приседельных карманах, пояса с саблями княжна сняла быстро, стараясь не испачкать руки о кровь, которая текла у одного из груди, а у другого, с черными кудрями, сквозь пальцы, которыми он зажимал рану на правом боку. Встретившись глазами с княжной, драгун сквозь гримасы боли хрипло выговорил, стараясь придать лицу менее страдальческое выражение – не хотелось выказывать перед женщиной свой страх умереть вот так, в диком лесу и без отходной молитвы священника:
– Будешь добивать? Тогда поспеши, а то сами помрем…
Княжна Лукерья брезгливо скривила губы, не сочла нужным что-то говорить с извергом, пошла к белому коню.
– Поехали с Богом от этого чертова логова! Как бы другой дозор не наскочил, ежели мои выстрелы слышны были на тракте.
– А эти… двое? Они еще живы, вона как корчатся, – напомнила сердобольная Дуняша, глазами указывая на двух драгун, которые со стоном ползали по опавшей листве и иголкам сосны у дерева, справедливо ожидая еще одного, смертельного удара саблей по голове.
– Тебе их уже жаль? – без удивления спросила княжна, отлично понимая состояние души у девицы: саму спасли от позорной смерти, и она уже готова простить насильникам их проступок. – Они бы, поиздевавшись над тобой, непременно лишили бы жизни, чтобы не всплыл позор их деяний. Подлым людишкам по делам и награда… Пусть Господь теперь сам их жизнями распорядится, как сочтет нужным. Давай помогу в седло сесть! – негромко высказалась княжна, посадила девицу на коня и сама вскочила в чужое седло легко и привычно.
Разобрав поводья, не оборачиваясь на тех, кому оставалось счастливого случая ждать у сосны в надежде, что их довольно скоро найдут и отвезут к лекарю, быстро двинулись лесом на запад, убоявшись выходить на тракт из-за возможной погони: исчезновение княжны Лукерьи и ее служанки из воинского лагеря вместе с доверенным человеком воеводы князя Милославского не могло не вызвать тревоги у князя Борятинского, а стало быть, и скорого розыска по всей округе.
– Позволь, княжна Луша, я каурого коня моему Данилушке подарю? – спросила Дуняша, когда от страшного места стычки с драгунами отъехали с версту и на щеках девицы вновь заиграл румянец молодости и здоровья. – Вдруг он в войске атамана да без коня?
– Конечно подари, – охотно ответила княжна Лукерья, и в ее сине-серых глазах засветился озорной огонек. – Только поначалу давай переоденем на тебе одежду, а то все казаки с ума посходят, увидев твою почти голую грудь, – засмеялась она, заметив смущение служанки. – Было отчего несчастным драгунам голову потерять, узревши такой соблазн!