Григорий комкал рыжую бороду, отговаривался:
– На миру не умрут с голоду, Господь не допустит.
Еремей Потапов после того конфуза с воеводой Борятинским в сражении у реки Свияги и вовсе раздосадовался на свою неудачу, не переставал твердить в кругу друзей:
– Теперь мне его жирное обличье хорошо памятно, три ежа ему под зад! Хотя бы и в лягушачью шкуру обрядится с головы до ног – все едино признаю и для верности крутну голову глазами к пяткам! В таком-то разе не скоро сбежит…
Едва солнце подрозовило туман над поймой реки, как с ближних холмов поднялись и загалдели тучи черных грачей, которые ночевали близ городка.
– Покидают наши места, в отлет собираются, – негромко проговорил Еремей Потапов, наблюдая за шумной стаей птиц. – Грязницы[28] днями прошли, а грачи все еще в перелете, должно, теплая осень не дюже их подгоняла. Ишь, разгалделись, что малые ребята в речке, когда барахтаются в теплой воде. – Вздохнул, вспомнив оставленных дома жену Аленку да трех крепышей – погодков Андрюшку, Фильку да маленького любимца Еремушку, ладонью смахнул влагу от тумана с широкого, в оспинках лица.
– Грачи-то по весне воротятся к своим гнездам. Им ни царь на Москве, ни воевода на Самаре не указ и не помеха, – в тихом раздумье высказал свои невеселые мысли Михаил Хомутов, удобнее умащиваясь на влажный от росы валун, обросший вокруг пахучей полынью. – А вот нам к своим женкам и ребятишкам воротиться беспомешно будет непросто… Ежели, конечно, атаман Степан Тимофеевич не возьмет верх над злонравным боярством. Трудновато будет нашему батьке Степану, – добавил Михаил, откусывая былинку высохшего ковыля. И говорил это не столько для друзей, сколько самому себе, в то же время внимательно всматриваясь в низовую пойму реки, от которой медленно начал отрываться ночной туманный полог, постепенно тая под лучами все еще теплого октябрьского солнца. – Вот кабы ему в подмогу пришли казаки Запорожской Сечи, да яицкие казаки всей силой… И дружка нашего верного Митьки Самары нет рядом, в Астрахань отправлен батькой Степаном. По весне наверняка объявится дома, может, и с атаманом Максимкой Бешеным с Яика…
– Эге, зашевелился воевода Борятинский! – вдруг выкрикнул над головой Еремей Потапов. – Вона-а, появились его полки!
Михаил Хомутов живо поднялся на валун, словно это намного увеличивало круговой обзор, приложил ладонь к глазам, чтобы не слепило яркое восходящее солнце, а за спиной, будто предчувствуя кровавые события, постепенно утихли и не гомонили вороны. Стрелецкие полки Борятинского шли скорым шагом, вытягиваясь длинной красной линией из дальнего черного леса, и были так хорошо различимы на зеленом поле поймы с редкими низкорослыми кустиками. Постепенно покрывая пойму, полки ровными колоннами занимали пространство напротив Уреньского городка. Через полчаса подошел обоз и расположился в версте от засечной черты, позади полков. Обходя стороной обоз, объявились конные драгуны, которые заняли место равными по численности отрядами на флангах воеводского войска.
– Многовато драгун против наших пяти сотен конных, – буркнул Григорий Суханов. – Могут офрунтить с двух сторон, помнут, как пьяную вдовушку у кабака…
– Ты прав, Гриша, спину драгунам ни в коем разе подставлять нельзя, нахлещут так, что и до Рождества Христова рубцы не затянутся! – подтвердил Михаил Хомутов, всматриваясь в то, как неспешно и спокойно отряды Романа Тимофеевича растягиваются по валу засечной черты и в башенках, занимая место супротив стрелецких полков.
– Разумно поступает атаман Ромашка, – одобрил действия своего старшего товарища Михаил, понимая, что воевода не кинется сломя голову через речку, когда его противник имеет более выгодную позицию.
– Скоро воевода доберется до брода, вот тогда и схлестнутся стрельцы с нашими казаками, – пояснил свое понимание ситуации Еремей Потапов, похлопывая широченной ладонью по шее своего вороного коня, который чувствовал близость боя и волновался, переступая ногами по росистой траве, достигавшей ему выше колен, а серебристая отцветшая полынь и вовсе выросла под брюхо коня.
Тревожное беспокойство закралось в душу Михаила Хомутова – он вспомнил разговор с местными казаками, что в двух верстах вверх по реке Урень действительно есть брод, где местные крестьяне переезжали возами через реку с берега на берег.
– Жалость какая! – стукнул себя по колену кулаком Михаил. – Кабы знать заранее, что воевода Борятинский подступится к нам с крымской стороны, так завалили бы тот брод корягами, а на берегу насупротив соорудили бы редут с пушками… Воистину говорят, что задний ум хорош, да запоздалый!
Наихудшие опасения оправдались. Московские стрельцы передового полка довольно быстро достигли брода, плотной колонной подступили к самой воде. Пешие отряды казаков выстроились напротив, и те, и другие изготовились к стрельбе. Оба залпа по командам начальников прогремели почти одновременно, на какую-то минуту речная гладь укрылась ружейным дымом, словно утренний туман снова опустился на недавно покинутое место. Издали донеслись громкие крики, разрозненная стрельба, и всадники, бывшие с Михаилом Хомутовым в лесу, увидели, как теснимые московскими стрельцами отряды повстанцев, то и дело сходясь с врагами до рукопашной драки, медленно отступают к Уреньскому городку.
– Смотри, Миша! Вона атаман Роман Тимофеевич с донскими казаками из проезжей башни вымчал своим в подмогу! – прокричал Григорий Суханов и предложил сотнику: – Ударим воеводе в спину, а?
– Рано, Гриша! Погляди, конные драгуны пошли через брод! – с волнением в голосе ответил Михаил Хомутов, поясняя своим казакам ситуацию. – Видите, теперь выстраиваются широкой линией! Не иначе, норовят обойти наших товарищей и со спины навалиться! – Он оглянулся, внимательно посмотрел на своих соратников – конные стрельцы, донские казаки и казаки с засечной черты – и порадовался: стоят уверенно, без нервной суеты и перешептывания. Все они люди бывалые, и сабельная сеча им не в новинку.
– Заварилась каша! – подал голос кто-то из донских казаков и не сдержался от крепкого словца в сторону воеводских конников. – Распоясались, бисовы диты, на нашего батьку Романа! Погодь, вражина, одну минуточку, и мы зараз поспеем к той каше!
Конная лава драгун, числом около тысячи, разворачиваясь в широкую дугу и набирая скорость для всё сметающего навала, пошла от брода к Уреньскому городку, где в густой перестрелке, почти грудь в грудь, уже сошлись основные силы атамана Романа Тимофеевича и московские стрельцы полков воеводы Борятинского. Даже сюда, на опушку леса, доносились грохот выстрелов, гул пушек и человеческие крики, сплетенные в густой гомон сражения. Разобрать какие-то детали боя было довольно трудно, но общая картина была ясна – полки Борятинского с трудом, но все же упрямо пробивались к Уреньскому городку, который, к сожалению, не имел достаточно мощных, кроме проезжей башни, оборонительных сооружений.
Десять минут – и конные драгуны очутились на поле, как раз между основным войском атамана Романа Тимофеевича и засадным отрядом Михаила Хомутова; вот еще минута, вторая, и драгуны оказались в положении, когда их спины были открыты для удара…
– За волю! За батьку нашего Степана Тимофеевича! – выкрикнул Михаил Хомутов, усилием воли прогоняя озноб, снова побежавший по спине, выхватил из ножен саблю и, помахивая ею у правого бока коня, ударил его пятками.
– За волю!
– За вольный Дон! За батьку-у! – дружно грянули казаки и следом за Михаилом Хомутовым, понукая коней, вышли из леса и, набирая скорость, хлынули с холма вниз, нацеливаясь ударить так, чтобы рассечь драгунскую лаву надвое и постараться сбить левую, восточную часть, в реку, используя крутой берег Уреня.
– За вольный До-он! – ревел мощным басом усатый донской казачина в малиновом кафтане и малиновых атласных шароварах, которого товарищи за его непомерную силу прозвали Вертидубом. Размахивая над малиновой с беличьей опушкой шапкой длиннющим турецким ятаганом, он несся во главе своих пятидесяти донцов и, словно каменная глыба с горы, первым обрушился на драгун. Над речной поймой замелькали более полутора тысяч холодных молний – то в лучах вставшего солнца заискрились стальные сабли, персидские адамашки и турецкие ятаганы…
– Круши-и! – кричал вместе со всеми и Михаил Хомутов, налетев на первого драгуна. Почувствовав угрозу со спины, всадники воеводы Борятинского не были в состоянии довольно быстро остановить своих разгоряченных скачкой коней, чтобы встретить налетевших казаков лицом к лицу – их скакуны набрали уже слишком большую скорость, а пространства для маневра, увы, было не много. Опасаясь навалиться на свою же пехоту, драгуны стали осаживать коней, сбились в беспорядочную кучу. Тут и там стали возникать групповые сабельные схватки, ярость захлестывала дерущихся, крики, ругань и стоны раненых заглушались на время пистолетными выстрелами в упор, звон стали вихрился над речной поймой, вселяя надежду в сердца одних и тревогу других.
Сабля Михаила Хомутова уже обагрилась человеческой кровью, хмель боя ударил в голову, какое-то звериное чутье подсказывало в нужную секунду глянуть в сторону, увернуться от свистнувшей над головой драгунской сабли, успеть нажать на курок пистоля и сбить на землю, вспаханную конскими копытами врага, который сам готов был выстрелить ему в спину…
И вдруг в этом адском гомоне сабельной рубки, словно во сне, до сознания достучался еле слышный крикпризыв:
– Миха-ась! Миха-ась, помоги-и!
– Не может быть! – вскрикнул Михаил Хомутов, а тело словно крутым кипятком ошпарило! Только одно-единственное отчество на этой земле называло его этим ласковым именем – Луша! Его милая, заботливая Луша! И где? Здесь, в этом адовом пекле, в самый разгар безудержной скоротечной и кровавой рубки!
– Миша, твоя Луша объявилась! – выкрикнул слева, в нескольких шагах, Еремей Потапов. – Я к ней в подмогу!
Несколько яростных взмахов персидской адамашки хватило Михаилу, чтобы сва